Артур Клинов - Шалом
Андрэ подхватил банки и через минуту уже шел по боковой аллее парка. Подойдя к Днепру, он спрятался в кустах и принялся наблюдать, не произошло ли за время его отсутствия подозрительных перемен. Все выглядело спокойно. Деревья в парке, будто сопереживая ему, замерли в тишине, готовые выдать Андрэ каждый посторонний шорох. Мост был пуст. Последние троллейбусы проехали по нему больше часа назад. Лишь под мостом у шкафов, закинув ногу на ногу, сидел на стуле какой-то человек с тростью в руке.
«Черт возьми! Снова приперся! Ну и хрен с ним. Пусть сидит. Раз пришел – будет подельником», – Андрэ вынырнул из кустов и направился к мосту. Вскарабкавшись на откос по припрятанной в хмызняке лестнице, он, не обращая внимания на сидящего у шкафов человека, снял замки и проверил, все ли было на месте. Шеренги трехлитровых банок с тритуолом загадочно подмигивали ему тускло мерцающими бликами.
«Ладно, пора. Скоро по мосту троллейбусы пойдут», – обернувшись к сидевшему на стуле человеку, он произнес:
– Федор Михайлович, любезный, вы не могли бы перебраться в другое место? А то мне надобно мост сейчас подорвать. Если б вы устроились с вашим стульчиком метрах в трехстах отсюда, вам бы и безопаснее, и комфортнее было. К тому же лицезреть конец мира вам будет любопытнее из партера, а не со сцены.
Но Федор Михайлович, ничего не ответив, только в упор посмотрел на Андрэ.
– Понимаете, взрыв сейчас будет сильный, можно сказать, конец света! От вашего костюмчика и стула, на котором сидите, вмиг угольки только останутся! А потом еще бетонная балка вам на голову упадет! Я вас очень прошу – пересядьте! А лучше вообще на ту сторону Днепра. Ну, хотите, мы вместе там, в кустах, устроимся? Я даже могу вам дать рычажок адской машинки повернуть!
Достав из шкафа большой моток проволоки, он, поковырявшись в клеммах замерзшими пальцами, подсоединил концы к электрорубильнику.
– Ну, как хотите! Я вас предупредил! – Спустившись с откоса, он принялся разматывать провод в сторону дальних кустов. Пройдя метров сто, Андрэ кинул конец шнура с подключенной к нему адской машинкой, а сам поспешил обратно. Присоединив другой конец к детонатору, он опять посмотрел на Михайловича.
– Я вас умоляю! Через минуту мир полетит к черту! Отойдите от шкафов на безопасное расстояние!
Федор Михайлович, слегка сутулясь, скрестив на коленях руки, молча, недвижимо, словно восковая мумия, по-прежнему восседал на стуле. Тихому безмолвию классика аккомпанировало лишь предрассветное журчанье Днепра, шорох голубей наверху, да легкие шлепки птичьего помета, изредка спадавшего на восковую фигуру. Достав носовой платок, Андрэ стряхнул с плеч Федора Михайловича кучки голубиного говна и раздраженно произнес:
– Понимаю… Презираете… Считаете меня бесом. А сами вы кто? Болотный человек! И мыслите вы по-болотному! И литература вся ваша болотная! И весь ваш род из этих белорусских болот происходит. Хоть вы всю жизнь и пытались стать более русским, чем нижегородский мужик, и самым последним негодяям в своих романах здешние фамилии давали, а все одно болотным человеком остались! Потому и тянет ваш дух сюда, в могилевские топи.
Андрэ воткнул детонатор в банку с тритуолом и снова глянул на старца:
– А ведь это вы, Федор Михайлович, убили старушку! И Лизавету вы убили! Да! Да! Именно вы вложили топор Раскольникову в руки и тем самым удовлетворили свое тайное желание, то, на что сами бы никогда не отважились, но которое в глубине души вам так страстно хотелось исполнить! И бес – это вы! Всю жизнь вы литературой беса в себе испепеляли! Хотели со своей болотной сутью расстаться! А сейчас сидите, молчите, осуждаете! Меня, болотного человека, презираете! А может, вы не презираете, а завидуете, что я сделаю то, на что у вас самого рука не поднялась? А может, сочувствуете? Кто ж вас разберет, коли вы не говорите ничего! Ну, теперь уже все одно! Нечего мне терять! Да и времени попусту болтать с вами нет! Скоро троллейбусы по мосту пойдут! Пора! Прощайте, Федор Михайлович!
Прикрыв дверцу шкафа, Андрэ спустился с откоса. Вернувшись к укрытию в кустах, он лег на землю, взял в руки рубильник и в последний раз посмотрел на мост. Одинокая фигура старца, все также сутулясь, недвижимо сидела на стуле.
Парк над Днепром будто застыл в тишине. Откуда-то издалека, словно из прежней жизни, доносилось еле слышное урчанье милицейского уазика. Андрэ положил руку на холодную эбонитовую рукоятку.
«Ну что ж, пора! – с грустью произнес он и начал обратный отсчет: – Zehn, Neun, Acht, Sieben, Sechs, Fünf, Vier, Drei, Zwei, Eins, Null! Пуск!!!»
Андрэ всем телом припал к земле, вжал голову в плечи и резко повернул рукоять…
Одна, две, три секунды прошло, запах мокрой травы у лица…
…но взрыва не было!
«Черт возьми! Почему? – он приподнял голову и глянул на мост. Фигура Федора Михайловича все так же сидела у шкафа. – Неужели ошибка? Может, провод пробит?» Он вскочил и кинулся к мосту. Подбежав к шкафу, Андрэ рванул дверцу и с удивлением обнаружил, что кто-то отсоединил провод от детонатора.
– Ну, знаете, Федор Михайлович, это уже слишком! – в гневе закричал он на безмолвного классика. – Не хотите помочь, так уж извольте и не мешать! Еще раз такое сделаете, я, невзирая на ваш авторитет и мою любовь к вам, возьму в охапку и, как дыню, в Днепр выкину!
Он схватил конец провода и хотел уже было снова присоединить его к детонатору, как вдруг почувствовал, что трость классика не сильно, но звонко стукнула его по Шелому. Опешивший от неожиданности Андрэ обернулся и услышал, как Федор Михайлович, не вставая со стула, глядя прямо ему в глаза, произнес:
– Идиот!!! Поверни рукоятку на адской машинке обратно! Иначе взлетишь над Днепром тотчас, как замкнешь провода с детонатором!
– Тьфу ты, черт!!! Правильно! Danke schön, Федор Михайлович! Надо вернуть рубильник в исходное положение!
Андрэ стрелой полетел обратно к кустам, переключил рукоятку и снова побежал к мосту. Вернувшись, он быстро подсоединил провода к детонатору, закрыл дверцу шкафа, еще раз поблагодарил Федора Михайловича за подсказку и пулей кинулся к кустам. Упав на землю, он затаился, сделал глубокий вдох как перед долгим нырком, пригнул голову и щелкнул рубильником…
…Прошло несколько мгновений, но взрыва опять не произошло.
– Вот блин! Старый пень! Ну, я тебе покажу! – выскочив из кустов, Андрэ побежал к мосту. Взобравшись по лестнице, он увидел, что провода снова отсоединены от детонатора. В бешенстве кинулся он на старца. Подлетев к нему, он вытащил платок, отряхнул с плеч классика очередную порцию говна, насранную за это время голубями, а затем, ухватившись за спинку стула, со словами: Entschuldigung! Извините! Сами виноваты! Я вас по-хорошему предупреждал! – поволок Федора Михайловича к краю откоса. Кое-как дотянув, он толкнул его вниз. Классик, не отрываясь от стула, кувырком, как большая продолговатая дыня, покатился к реке и с шорохом скрылся в зарослях прибережных кустов.
Андрэ кинулся соединять проводки, но, к счастью, вспомнил, что снова не переключил рубильник обратно. Сломя голову бросившись к адской машинке, он вернул рукоять в исходное положение и, весь вспотевший от треволнений и пустой суеты, метнулся к мосту. Соединив провода на детонаторе, он полетел обратно к кустам. Рухнув на землю, без всяких вдохов и обратных отсчетов, он тотчас переключил рукоятку, но…
… взрыва опять не было. Подняв голову, Андрэ кинул взгляд на мост и с удивлением обнаружил, что фигура Федора Михайловича снова как ни в чем не бывало, закинув ногу на ногу, восседала с тростью у шкафа.
– Ах ты, старый козел! Ну, я тебе задам! – Как взбесившийся кот, Андрэ выпрыгнул из кустов, пулей вскочил на откос и, еле сдерживая себя от желания вцепиться Федору Михайловичу в глотку, заорал:
– Ну что, слеза невинного младенца?!! А ведь вы это из страха написали! От ужаса перед тем бесом, что сидит внутри вас! Ведь вас, небось, каждый раз, когда вы видели ребеночка, мимо проходящего, кошмар парализовывал от мысли – а взять бы сейчас и чем-нибудь тяжелым его по головке ударить!!! И вы, Федор Михайлович, всю свою волю в зубах стиснув, гнали прочь эту дикость – только бы ваша рука без спроса сама не дернулась! И топтали, топтали, топтали эту безумную мысль! А она, дрянь, снова и снова возвращалась да в голове вашей крутилась!
– Ах, ты наказанье! – Федор Михайлович схватил трость и что есть силы хрястнул Валенрода по морде.
– А! Зацепило! Вот вы уже и со мной, последним болотным Свидригайловым, наконец заговорить соизволили! А ведь вся литература ваша это ужас перед самим собой! Потому что Свидригайлов – это вы! И сука Лебезятников – тоже вы! И Раскольников! И Мармеладов! И Катерина, что у Сапегова утюг, телевизор и канцелярский вицемундир украла! И все, все, все бесы, как один, – тоже вы! Ах, как мучили они вас! Душу на изнанку выворачивали! Вот вы индульгенцию на отпущенье грехов сами на себя и писали! В страданиях черта вашего утопить хотели! Чистилище через них пройти! Душу очистить! Через мучения к Богу приблизиться! За то и люблю вас, Федор Михайлович! И по заветам вашим не пью до захода солнца! А теперь не мешайте мне дело до конца довести! Утро скоро! Люди по мосту пойдут! Сидите смирно, коли не хотите, чтобы младенцы безвинные из-за вас плакали!
