Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)
– Я не вижу ее побрякушек, драгоценностей. Что она носила постоянно – Максим взглянул на Ларису.
– Она на ночь складывала кольца, серьги и браслет на туалетный столик – Лариса в упор разглядывала то место, где надлежало драгоценностям быть. – Да, бриллиантовый комплект. И еще два кольца, она на среднем пальце носила. И обручальное еще.
Следователь положил руку на исписанные листы: «Обручальное?. Вот, в протоколе отмечено. На покойнице осталось, не снять».
Максима передернуло.
– Ну вот, ее постоянные украшения пропали – выговорил он чуть слышно.
– Сколько они стоят?
– Не знаю. Дорого. Бриллианты я ей подарил после свадьбы. А два других кольца старинные, от бабушки. Не знаю, дорого.
– Вы должны сегодня, как сможете, описать их мне подробно. – Тут взгляд Гущина остановился на оформленном, как поздравительный адрес, листе. На нем был пропечатан стихотворный текст.
– Тоже ее произведение? – и склонился к заинтересовавшему его объекту.
– Это поздравление. У Елены подруга в Америке живет. Хотела отослать ей экспресс-почтой к Новому году. Читайте. – Предложением Гущин воспользовался.
В назначенный день и назначенный год —
Е сть воля к возврату минут и пространства —
Р азлука пройдет у Покровских ворот,
А мерика – греза, а Русь – постоянство.
Г улять на рассвете в березовой чаще.
О ткинуть со лба непокорные пряди,
Р ешить – этот миг – он и есть настоящий.
И жить этой жизнею есть чего ради.
Е два ли изменчивый мир тривиален,
Н ам звезды светили, манили, молчали,
К огда мы пытливо глядели на небо
О твет не услышали. Или он не был.
– А что это – начальные буквы в каждой строчке красные, и отдельно стоят?
– Это акростих. Прочитайте сверху вниз – там обращение.
– Вера Гориенко. Постойте. Так может?
– Ну да. Посмотрите. Она все стихи так писала.
Гущин взял листок с посланием Максиму.
– Это за что же она у вас прощения просила?
– Я с тем и заезжал, чтобы узнать. Она сказала – просто соскучилась.
Зазвонил телефон Елены. Гущин кивнул, Максим взглянул на дисплей:
– Это Татьяна, подруга жены. Что я могу сказать?
– Истерик не будет?
– Не думаю.
– Скажите как есть. Пусть приедет. Может, здесь поговорим.
– Ты можешь сейчас подъехать? Лена погибла – Все узнаешь. Приезжай.
Гущин видел, что Максим на пределе. И отправился к консьержке. Или еще какие обстоятельства надеялся выявить.
– Так букет этот точно после вас появился? – спросил он на выходе.
– Не было цветов, они же сразу в глаза бросаются.
– А она именно такие цветы любила?
– Разные.
* * *Было начало девятого. Вечерняя консьержка заступила на смену. Ее приходилось сдерживать – так стремительно и достаточно толково из нее, вперемежку с причитаниями, исторгалась информация. – «Вечер беспокойный, так как к Агафоновым съезжались гости, вернее не съезжались, а подтягивались, очень растянуто во времени; нет, чтобы приехать и праздновать, долго собирались.
Ромины – нормальные, никаких от них беспокойств. Елена вчера не выходила. Максим – все точно по времени. Уехал в полдесятого. И здоровается, и прощается. Приветливый. И, наверное, через полчаса пришел, (да, уже десять было), молодой и какой-то странный. Сказал: «К Роминой, от Гордиенко». Отзвонила. «От Веры?». Вы знаете, она была удивлена. И она говорит: «Пусть пройдет».
И вскоре он ушел, не больше получаса прошло. Стремительно, даже не взглянул. А странный потому, что беспокойный. Какой-то дерганный. Роста выше среднего. Одет? – не как к ним обычно господа ходят, но не раздрипанный. Шарф большой намотан, шевелюра. Но не космами. Лет, наверное, к сорока. Нет, не вызывал доверия». – Она смотрела на Гущина, будто выкладывала убийцу на тарелочке.
– Он с букетом был?
– Нет, пустой, руки в карманах. А с цветами все, кто к Агафоновым шел. Да, и совсем последний молодой господин, загорелый. Большой букет.
– Что за цветы?
– Не знаю. Были в бумагу завернуты.
Тут вошла невысокая, стильно одетая дама и бросила, не глядя: «К Роминым»
– Вы знаете, – начал, было, следователь. Она глянула так, что стало ясно – знает!
– Я следователь, фамилия Гущин.
– Татьяна Евгеньевна Дорофеева. Мне Максим сказал, она моя подруга. Где она?
– В морге.
Дорофеева, с закрытыми глазами, поворачивая голову из стороны в сторону, прошептала: «Тоже театр, последняя роль». И так же, чуть слышно, спросила: «Что произошло?»
– Хм, знать бы. Ее нашла домработница, утром. Подруга ваша погибла, ей пронзили грудь каким-то стеклянным копьем.
– Разбили сердце. Ну и ну… Можно в квартиру?
Поднялись вместе. Открытые двери, пустая гостиная. Дорофеева прошагала несколько ступенек, потянулась к отбитой стеклянной лошадиной голове. «Не трогайте, может там следы какие, мы еще работаем» – Гущин вопросительно посмотрел на подошедшего криминалиста, тот предложил все осколки забрать с собой: «В лаборатории посмотрим» «Там случилось?» – Татьяна вопросительно смотрела на ручеек стеклянных осколков, – «Можно?» – и, не дожидаясь ответа, медленно проникла сквозь дверной проем.
* * *«Нет у меня предположений, не знаю. Мы говорили вчера днем и собирались сегодня за подарками, на мост „Багратион“. Купить муранских тигров» – она так и не сняла шубу. Сидела, утонув в кресле, Максим курил у окна, Лариса прижалась к дверному косяку. Все собрались в гостиной, молчали.
– А случаем, как писательница, не остались ли какие-нибудь записи. Может, дневник вела? – все эти конкретные, но обезличенные вопросы коробили Максима. Ему хотелось белугой выть, а приходилось давить из себя подробности.
– Елена ничего не сохраняла – ни писем, ни поэтических опытов. Какие там дневники! У нее: миновало – да и Бог с ним, – отделался скороговоркою Максим.
– «Мысль изреченная есть ложь», – прозвучало. Татьяна шептала себе.
– Что вы сказали? – Гущин надеялся, что сможет встретиться с Дорофеевой взглядом.
– Тютчев сказал, – прошептала Татьяна и зябко прижала шубу к груди.
– А Гордиенко эта вам известная личность? – обратился Гущин.
Ответили одновременно. «Мы виделись» – Максим и «Конечно» – Дорофеева.
– А что это за деятель, кого Гордиенко вчера к покойнице присылала? Консьержка рассказала – приходил.
– Кто ж может знать? Может, из Америки кто, с оказией.
– Да позвоните ей, она и скажет, – Дорофеева написала номер.
– Сейчас в Колорадо ночь, – озвучил Ромин течение мысли.
– У них ночь, а у нас смерть, – Татьяна устало поднялась. – Прости, Максим, я пойду. Ничем я не могу помочь, ни ей, ни тебе.
– Вы можете помочь следствию!
«Какая жуть!» – твердили мысли, но Дорофеева сказала должные слова: «Когда будет нужно, я смогу это сделать. Сейчас нечем. Вот мой телефон. Завтра, или когда еще. Звоните Вере, я тоже ей позвоню. Не сейчас». И она стремительно двинулась к лифту.
* * *Гордиенко трубку не взяла. Тогда Гущин попросил собрать все в доме фотографии.
Их было немного. Максим объяснил, что Лене «какие-то фото» были ни к чему. – «Она не жила ни воспоминаниями, ни мечтами, ну, сколько я знаю». «Что же, только сегодняшним днем?».
– Да нет, сегодняшним днем она совсем не жила. Она жила своими чувствами в своем мире.
– Странная какая она у вас была.
Гущина остановил схваченный камерой миг: Елена Ромина, темные волосы на ветру, напряженная поза сопротивления, шляпа, с трудом удерживаемая рукой. Динамичная, безумно живая. И следующая фотография – то же солнце, море, и Елена – крупный план. Не улыбка, а радость в глазах. Красавица.
«Это Венеция, этим летом». «Вместе были?»; «Она ездила одна.»
* * *Консьержка пристально изучала каждое фото.
– Мы посменно дежурим в подъезде. Только Дарья Иванна больна третий день. Так что я очевидец всех этих событий.
Фотографий то было всего-ничего, а остались уже единицы. Гущин уж было отчаялся, когда она позвала, не отрывая взгляда от объекта, и ткнула пальцем: «Это он».
На фотографии были трое, Елена, молодая совсем; девушка и юноша за правым плечом.
– Этот приходил вчера. Максим Петрович ушел, а он появился. Других не видела.
* * *– Давнишняя. Это Вера Гордиенко. – Ромин разглядывал фотографию. – Мужика не знаю. – Звоните в Америку.
Максим взглянул на часы, в Колорадо как раз время к полудню.
– Письмо отправьте электронное, карточку отсканируйте. Кто такой? – Максима лихорадило, но Гущин диктовал, почти приказывал. Он знал как важно время, да и Максим забывался в подчинении и смене действий.
Пока Ромин возился у компьютера, Гущин рассматривал фото. Елена не смотрела в кадр, чуть в профиль. Она выискивала что-то вдали, слегка восточная, почти красавица. Вера смотрела на зрителя пристально и очень дружелюбно. Открытое лицо, приветливое. Молодой человек позировал.
