Сергей Носов - Франсуаза, или Путь к леднику
И пяти минут не прошло, как уже сидели за столиком вчетвером.
– Ну, вы молодцы, – сказал Макс Командор друзьям по дальней дороге, – а то я опасался: фуршет все-таки, мало ли что.
Опасения не относились к драматургу – с ним Командор до этой минуты не был знаком.
Он взял себе кофе, сказав «все равно не усну до утра».
И это была общая их проблема – ложиться ли спать этой ночью, если все равно уснуть не удастся. Все были до странности перевозбуждены – то ли воспоминаниями о психотерапевтическом празднике (это не относилось к Максу, торжеством не задетому), то ли предвкушением скорого отбытия в Индию (это не относилось к драматургу); позже все (но это не относилось уже к Адмиралову…) говорили, что в те минуты предощущали что-то до крайности чрезвычайное (…хотя именно к нему это и относилось по крупному счету).
Говорили – о чем же еще? – конечно, об Индии. Говорили, что завтра будут менять доллары на рупии в аэропорту Нью-Дели. Курс – 1:46. Что увидят настоящих сикхов. Трудно представить, но завтра днем окажутся в Лехе. Сначала будет в горах тяжело, но потом значительно легче. О, вы не знаете, други, ладакхский ландшафт часто сравнивают с лунным ландшафтом. Но Ладакх намного интересней Луны.
– На Луне я не был ни разу, – сказал Адмиралов.
– Говорю тебе, – воскликнул Макс, – Ладакх интересней.
– А потом? А потом куда? – спрашивал драматург.
Макс увлеченно рассказывал:
– В монастыри… На священное озеро… А потом на юг Гималаев… По горной дороге Лех – Манали через самые высокие дорожные перевалы… Может быть, на несколько дней заедем в долину Спити… А потом через Ротанг Ла махнем в долину Куллу… А там уже рукой подать до Ришикеша…
– Ришикеш! – произнес Адмиралов название города, которое успел уже полюбить.
– Посмотрим… может, и дальше куда-нибудь… в зависимости от обстоятельств.
– В Ришикеше у нас особая миссия, – сказал Крачун драматургу.
– Какая?
– Секретная, – подмигнул Крачун Адмиралову.
– У нас у каждого секретная миссия, – сказал Макс Командор. – В лучшем случае полусекретная.
– Наверное, песьеголовых увидите, – произнес драматург дрожащим от зависти голосом.
– Вы и представить не можете, что мы увидим, – сказал Макс.
Автор пиесы откровенно признался, что завидует им.
– Черной завистью, – уточнил.
И верно: Адмиралову показалось, что лицо драматурга слегка почернело.
А еще Адмиралову показалось, что тут им завидуют все – все, кто есть в этом кафе (только манией отношений, достоверно известно, он не страдал, так что ему лишь показалось, что так показалось).
– Не теряйте чувства реальности, – призвал Крачун, – нас никто здесь не знает.
И тем не менее все четверо, стало быть, с автором пьесы включительно, стали, не сговариваясь, рассматривать посетителей кафе, словно хотели убедиться, что завистников других – помимо этого, то есть, собственно, драматурга (он, уже сказано, тоже смотрел) – здесь нет.
– Что касается потери чувства реальности, – сказал психотерапевт Крачун, – лично я не завидую, – он направил взгляд, как указку, на толстошеего субъекта за столиком, ближайшим к стойке, – вон тому счастливчику. Это уж точно.
Пару субъекту составляла большегубая и большелобая девица с рыжими волосами. Выглядела она, мягко сказать, заметно. И Адмиралов, и драматург оба ее заметили, как только вошли. И Макс тоже, как только он тоже вошел, он тоже ее заметил. Потому что не заметить было бы невозможно. Хотя потом и отвлеклись от нее они все. Но всё равно. Так или иначе, все равно, они все обратили на нее безотчетно внимание, как только вошли, и только психотерапевт Крачун своим неожиданным замечанием это безотчетное внимание сурово проблематизировал.
Любой бы тому толстошеему позавидовал, но только, оказывается, не психотерапевт Крачун.
– Думаешь, разводит? – спросил Максим, щурясь, как если бы яркость этой особы для глаз непереносимой была.
– Ну а как же? Ты же сам видишь, – отвечал Крачун, забыв про Индию. – Классика. Почти кино. А он и рад. Удивительная самозабвенность. Не замечать очевидного!.. Вот вам тип ревнивого собственника. С одной стороны, трясется над своим достоянием, с другой – хочет, чтобы все видели, чем он владеет. Такие легче всего поддаются манипуляциям.
Макс предположил:
– Может быть, у него есть достоинства, известные только ей.
– Все достоинства у него на лице можно прочесть, – сказал драматург. – Для этого совсем не обязательно быть психотерапевтом.
– Ну как посмотреть, – сказал Макс. – Лица бывают часто обманчивыми. По своему знаю.
– Это да, – согласился Крачун, чтобы тут же оспорить, с чем согласился (и внимательно посмотрел на лицо Максима). – Мало ли какие лица у нас. А что – лица? Мы же не физиогномисты и не последователи Ломброзо. Важно не лицо, а что с ним происходит. Есть, например, такая штука – идеомоторика, с ней как быть? Последите за динамикой улыбки этой красотки. За блеском глаз, за частотой морганий. Да и вообще, посмотрите, как у них у обоих руки работают. Видите, она правой рукой за край стола держится? Это сильный жест. Жест готовности.
– На подкаблучника он мало похож, – сказал Макс.
Адмиралов, до этого момента молчавший, горячо воскликнул:
– Похож!
– Похож или не похож, – сказал Крачун, – дело третьестепенное. Здесь все хуже гораздо. Здесь замысел есть. Она хочет его… – он замолчал, ища, по возможности, ненаучное слово.
– Хочет его? – напомнил Максим.
– …усугубить.
– Ну ты сказал! – Максим не поверил.
– Это как? – спросил Адмиралов.
Драматург неожиданно сделал злое лицо (или это лицо драматурга сделалось злым?):
– Идеомоторика, говорите? Подумаешь, идеомоторика! Вот вы так и в литературу со своим анализом лезете. Я не спорю, что бессознательное есть, но кто вам сказал, что вы его детектировать научились? Да вы бессознательное даже в басне Крылова найдете! А современные авторы уже откровенно смеются над вами с вашим психоанализом. Вам нарочно всякие дырки-подковырки подсовывают и болты! Да вам шевельни пальчиком, вы же сразу целую теорию выведете! А он просто посмеялся над вами, просто палец вам показал!.. А вы и рады. Смешно!
– К чему это? – строго спросил психотерапевт Крачун. – Я ни слова не говорил о психоанализе. Он бредит.
– Смешно! – повторил драматург.
– Вы опьянели, – сказал Крачун. – Я не ожидал от вас. Вам не к лицу произносить подобные глупости.
Между тем субъект с толстой шеей, словно желая напомнить о себе сторонним наблюдателям, встал и пошел к стойке, что-то намереваясь, по-видимому, заказать.
В это время Адмиралову позвонила жена – она интересовалась, знает ли он, который час, и не передумал ли завтра отправляться в Индию. Адмиралов объяснил, с кем он и где. Не только логикой ответа, но и твердостью голоса Адмиралов продемонстрировал трезвость мысли и состояния. Однако Динара Васильевна все же попросила мужа не проявлять инициатив и не уходить, оставаться там, где он сидит, она же сейчас приедет за ним на машине.
Они еще не прервали телефонную связь, а Максим уже воскликнул: «Смотрите!»
– Смотрите, что она делает.
Все четверо за столиком видели это: как она поспешно вынимает из сумочки белый – несомненно самодельный – пакетик и высыпает порошок своему отошедшему партнеру прямо в чашечку с кофе. Потом с невозмутимым видом помешивает кофе ложечкой.
Непринужденность, с какой она это все исполнила, просто исключала возможность разоблачения: никто б и не заметил, когда бы не психотерапевт Крачун. Никто б, даже если б глядел на нее, не заметил, чем она занята.
– Ну и что я вам говорил?
– Потрясающе, – сказал Макс. – Вот что значит профессионалка. Даже не оглянулась.
Действительно, не оглянулась. Знала прекрасно, что он стоит к ней спиной.
Он так и стоял к ней спиной, говоря бармену что-то.
Крачун сказал:
– Пиздец мужику.
44
Начинаешь не верить – и не то чтоб глазам, а самой возможности твоего нахождения здесь, так непонятно и странно: эта грохочущая река – рядом с тобой, это облако – внутри которого ты, этот изумрудный свет впереди, дарованный твоему взгляду. За что мне видеть все это? Чем ближе исток, тем невероятнее ощущение, что ты на пути. С высотой все заметнее высота. Вдохи-выдохи учащаются. Мох и тот уже исчез, а еще километр назад козы по склону брели вдоль тропы, что-то там себе находя. Голые камни тут, и чем реже признаки жизни, тем чаще попадаются на глаза каменные знаки плодородия и воспроизводства – лингамы, символы Шивы. Вот расчищена площадка от камней, а на ней установлен лингам, на другой вижу два, три на третьей, тут же воткнут трезубец. Самый низкий лингам – не выше сапога, самый высокий – по пояс. На верхушках лингамов – по три полосы, как на лбу Шивы. Кажется, что лингамы выросли из-под земли, если эту горную твердь можно назвать землей. Жертвенники окружены невысокими стенками из камней, наверняка их сносит весной сползающим снегом и потоком воды, и приходится заново сооружать. Не знаю, можно ли назвать эту теряющуюся в камнях тропу древней: ведь мы уже идем по территории ледника, отступившего в прошлом, боюсь, не очень далеком. Мы переходим участок, напоминающий дно ушедшего озера, настолько ровна поверхность… Или – кратер вулкана. Или нет – небольшой космодром для инопланетных существ: если им приземляться, то где ж, как не здесь?.. На ровной твердой глади встречаются небольшие камни, но, приглядевшись, легко заметить, что все они здесь неслучайны: на один положен другой, поменьше, иногда на втором третий лежит, иногда на третьем четвертый… Мы таких башенок встречали тысячи в Гималаях, но я так и не знаю, что они символизируют. Могу догадаться, что с каждой соотнесена прочитанная молитва. Пусть. Не мое. Мое – пройти мимо, не задев ногой. Я мимо тысяч уже проходил и ни одну не задел ногой. И никто их здесь не заденет. Чем дальше, тем условней тропа – просто камни и камни. Вот груда камней невысокой стеной огораживает небольшую площадку – помимо лингамов и трезубца Шивы мы видим желтые и красные флаги, флажки. К деревянной перекладине подвешены колокол и два колокольчика. Священное место, а чтоб не сомневался пришелец – надпись на одном из камней: “PLEASE NO SHOSE IN TEMPLE”. Седобородый старик, обмотанный белым полотном, внутри этого храма без крыши и, по сути, без стен. Он оставлял здесь богам священные яства, а теперь выпрямляется и смотрит на нас. Приветствуем друг друга «намастэ». «Это не твой», – говорит мне Командор, догадавшись, о чем я думаю. Впрочем, я думаю не об этом. Я поражаюсь их лицам – чистые, светлые, пылающие неземной радостью. Другой идет по камням со стороны реки – бородой он похож на основоположника марксизма, а шевелюрой на создателя теории относительности, кожа его темна и на лбу у него яркий рисунок: белая полоса поднимается от переносицы, чтобы, раздвоившись по бровям, широкими крыльями потянуться вверх. «Намастэ» – и, проходя мимо каменной стенки, я вижу за ней изображение Шивы, статуэтки слонов и бога Ганеши с головой слона и опять же лингамы.
