Мария Метлицкая - Ее последний герой
Лиля. Беда. Уголовное дело. Ташкент. Чудная и светлая картина, снятая там. Ирма. Казалось бы – и снова беда. Артур. Ну разве мог он оставить его у себя? При его-то кочевой жизни? И отдал ведь не в интернат, родной тетке. Ездил, возил подарки и деньги. Неудачный оказался ребенок. Не его вина, верно, но и не Ильи. А сколько он бился потом, когда начались наркотики? Любые клиники, любые врачи, деревня эта… Не помогло. Помогало совсем немногим, одному из десяти. Артур в их число не попал. Я знала, что он страдал… Умоляла его разыскать Артура. Он отказался. Ну, ты понимаешь, это мать не откажется никогда и ни при каких условиях, а отцы… Да и отцом он был почти номинальным… Сестру второй жены, которая растила Артура, он потом поддерживал и помогал ей. Потом эта чешка. Тоже история. Душила его своей страстью. Не знаю, была ли это любовь, ведь при любви как-то жалеют. Или я не права? Он все никак не мог от нее отделаться, даже скрывался. А она из тех, кто если не в дверь, то в окно. От нездоровья, конечно, я, как врач, понимаю. Потом появилась эта девочка, Стася. Та, что крутилась во время его болезни. Не ухаживала, крутилась. Спала на полу у его кровати и думала, что так проявляется верность. А верность, она в горячем бульоне и в теплых носках. Стася не кидалась на него, как чешка, не преследовала его, делала хуже: все время напоминала, что она есть в его жизни. Его это угнетало. Он не хотел ответственности, уже устал и не верил в хорошее. А тут она предъявила ему беременность. А он уже записан в неудачники, ему уже плюют в спину, уже почти нет денег, почти нет здоровья и сил. Ему ведь немало лет. И еще нет любви. Он понимает, что это ему не под силу и совершенно не нужно. После Артура он боится «новых» детей! И он предлагает ей сделать аборт. Несправедливо? С ее позиции – да. А с его – по крайней мере, честно.
Я узнавала про ту женщину. Она быстро, почти тут же выскочила замуж, родила дочку, все было в порядке. Я уговаривала его познакомиться с дочкой. Он все отнекивался, и только потом я поняла: боялся. Боялся привыкнуть, боялся ответственности. Боялся внести в жизнь девочки смуту и раздрай. Просто запретил себе. Подлец? Вот не знаю… На чей-то взгляд – да, сволочь определенно, но я так не думаю. Просто сломленный человек. Вот и все.
– А про Комарова вы знаете? – спросила Анна.
– Про Комарова? Конечно. Хотя это все было задолго до нашей совместной жизни. И Комаров, и его Оксана прожигали жизнь, пили, ели, веселились, спускали все заработанное. Вечно просили в долг, в том числе и у Ильи, и не отдавали, бывают такие люди. Комар был неплохим режиссером, но много пил, и Оксана была такая бабенка, любящая деньги и удовольствия. Если бы не жена, Комар бы состоялся, знаешь, ведь успех мужчины часто «планирует» женщина. А с тем сценарием тоже вопрос. Комар все затягивал, вовлекал в свои пьянки сценариста, обещал «гениальное полотно» и снова гулял «по буфету». Все понимали, что фильм он провалит. А Городецкий мечтал о такой работе. Профессия победила дружбу. Впрочем, и для Комара, – тут Женя улыбнулась, – все сложилось неплохо. Оксана его бросила в беде, а он ускакал в провинцию и там стал шишкой. Свой театр, девки хороводом, прекрасный дом… А здесь бы он спился, и спился довольно скоро.
– А Ходасевичи? Что о них?
– Вот там трагедия. Просто такая судьба. И Вовка, и Таня – чудесные люди. Просто сломались, так распорядилась жизнь. Илья помогал как мог: ездил на зону, отсылал Вовке посылки, пытался помочь Мишке. Не получилось. Разве он в этом виноват? В конце концов, люди сами ответственны за свои поступки и за свои судьбы. По-моему, так.
Анна кивнула.
– А история с высылкой Минина? Ты ее знаешь? – спросила Женя.
Анна покачала головой.
– Минин был такой делец, бизнесмен, как назвали бы его сейчас. А тогда, в семидесятые, Минин крутился как мог. Любил человек делать деньги и помогать тем, кто в них нуждался. Левые концерты, основной заработок артистов, прокаты в отдаленных клубах почти запрещенных фильмов. Понятно, все небескорыстно. Но сколько людей жили благодаря Минину, не пропали с голоду, не спились? Минина арестовали. Была там еще какая-то мутная история с валютой, спекуляцией машинами, гаражами и кооперативными квартирами. Срок маячил огромный. А у дельца молодая жена на сносях. За него вступились известные деятели культуры, написали письмо в защиту. Правда, таких, кто помнил добро, набралось не так много. Илья был в их числе, его подпись стояла второй. И он же, на собственные деньги, нанял самого знаменитого и дорогого адвоката. А на процессе встал и стал кричать: «Позор!» – это было совсем небезопасно. Минину дали минимальный срок, хотя прокурор все упирал на валюту, он сел, а Илюша отвез в роддом его молодую жену. И он же ее забирал. Заметь, друзьями они с Мининым не были, так, приятели. А вот «друзей» было море, тех, кто считался друзьями.
– А что было потом с этим Мининым?
– Да все нормально, – отмахнулась рукой Женя, – выпустили по УДО. Вернулся и быстро уехал. В Америку, кажется. И еще были письма в защиту Сахарова. Первым подписывался Илья. Была и Алла Михайловна – в восьмидесятые ей было уже, наверное, больше восьмидесяти. Хорошая актриса, в молодости – красавица. Она преподавала у Илюши на курсе. Под старость оказалась совсем одна, плюс диабет и отнятая нога. Илюша ей здорово помогал, деньгами, продуктами. Она его обожала.
Женя помолчала и внезапно воскликнула:
– Да! Была еще история с мастером. Мастер Илюшин был… ну нет, обойдемся без фамилий, по крайней мере из моих уст. Он был корифеем, гением… Да, гением – наверняка. Илюшку он обожал еще с института, помогал как мог. А мог он многое. Они дружили. Особенно когда Илья вырос и оперился. И вот случилась беда. Какая-то студентка, у которой мастер не принял экзамен, накатала на него страшную телегу: мол, приставал и зачет обещал только за постель… У девки оказался влиятельный папаша. Дело стали раздувать, как воздушный шар. Корифей, бедолага, слег с гипертоническим кризом. Плюс больная жена, с которой прожита большая и трудная жизнь, дочь, взрослая внучка. А главное – репутация. И его стали травить. В институте давно уже хотели от него избавиться, даже статейку какую-то протолкнули в «Советскую культуру». В общем, беда. И тут подключился Илья. Вывел эту девку на чистую воду, добился опровержения в газете, публичного извинения в деканате, восстановления репутации. Хотел еще подать в суд за оскорбление чести и достоинства, да не успел, умер мастер, не пережил позора. И Илюшка стал помогать его вдове и дочери. Чем – уже не помню, говорить об этом он не любил, но что помогал, это точно.
– И что получается? – спросила Анна. – Разве он не герой?
– Герой? – удивленно переспросила Женя. – Конечно нет. Он поддерживал слабых и помогал как мог попавшим в беду. Ну, знаешь ли, я не называю это таким громким словом. Я считаю, что так поступают нормальные люди. Какой же здесь героизм? Он был человеком. Сложным, противоречивым, упрямым, капризным, талантливым. Просто мы с тобой, девочка, смотрим на него глазами любви. А вот ангелом он точно не был, – рассмеялась она, – и просто с ним не было никому. Думаю, что и ты – не отдельным списком. Нет, – покачала головой «последняя жена». – Он не был борцом. Сибарит, гедонист. Какой из него борец? Смешно. Он просто жил, жил даже тогда, когда это было почти невыносимо. Не спился, не удавился, по-прежнему носил свежие рубашки и отглаженные брюки. Попробуй ежедневно сопротивляться хамству, подлости, предательству, зависти, лени, соблазнам. А он сопротивлялся. В основном пока хватало сил. Но и он однажды сломался… Просто кончились силы. Но даже тогда он остался мужчиной. Я имею в виду наш развод, Анна.
* * *Вскоре она встретилась и со Славиком.
– Как я к нему относился? Нормально. Он был нормальный мужик: не придирался по пустякам, не гнобил, не цеплялся. Ну, обоюдной нежности у нас, думаю, не было… Но я помню операцию и больницу, как он приезжал, привозил фрукты и булочки с сахаром в форме сердечка. Помнил, что я их любил. И еще, мама не знает. Влип я однажды, по молодости и дурости. И он мне помог, да не помог, просто спас!
Отцом он мне не был. Другом? Да вряд ли. А вот врагом определенно нет. Любить меня он был не обязан. Меня родной отец предал, что говорить про чужого человека? Обида за мать? Да нет, их дела. Разошлись мирно, он ее не обидел. Что говорят в таких случаях? Светлая память? Ну да. Светлая память. Наверное, так.
* * *Найти Мишу Ходасевича оказалось непросто. Нашла, журналистские навыки не истребить.
Это был большой увалень, заросший густой бородой и сверкавший лысиной на затылке. Жил в Тушино в маленькой, довольно запущенной квартире. Миша молча выслушал непрошеную гостью и жестом пригласил в дом. На кухне у плиты возилась худенькая женщина с жидким хвостиком волос на затылке. В одной руке у нее была поварешка, а на другой сидел младенец месяцев шести. Из комнат доносилась музыка и девичьи голоса.