Анатолий Санжаровский - Подкарпатская Русь (сборник)
– Ей-бо! – припиная ладони к груди, одними губами прошамкал старик. – На Родину…
– Шарахнула фантазия, ну и чеши! – злобно бухнул Джимка. – Чего крякать?.. А может, ты хлопочешь, собираешься выплакать, чтоб полицейский из миссии милосердия, – негнуще, коротко поклонился, – экскортировал тебя? Глубоко извиняюсь! – Джимка почтительно-ехидно ещё раз поклонился. – Но компании составить не могу-с!
– Ну да что слова квасить? В разных мы компаниях… Одной компании нам с тобой не водить…
Размывчиво старику подумалось, что денег при нём разве что на стакан кофе, так и на то безразлично махнул рукой. Что из горшка выбежало, не соберёшь!
Попросил:
– Ты билетом подсоби… Выручи!
– А ты крупный нахал. Не чувствуешь? Ты что, с перезвоном в голове? Сказанул, я так и отпал… Достать леваком на международку?.. Я в такие игры не играю… Да ты хоть представляешь, что нужно иметь на подступах к билету? Как минимум, например, визу… Пустячок…
Старик отуманенно пялился на Джимку, не совсем ясно видел того.
– Разве в родную хату дозволено вернуться только по визе? Я спокинул её без визы, я вернусь в неё без визы! Вскипела душа… Не хочу… Не могу выжидать, покуда… И дня не буду кулюкать без сынов… Качнулся к кассе… С пустом отлип… С послезавтрева у летчиков забастовка… Никуда никаких билетов… На завтра – всё разобрано. К кому понесёшь бедушку?.. Я и к тебе, генерал удачи…
Корявая лесть умягчила Джимку.
– Дедулио, ты явно переоценил мои весьма скромные возможности. Внутри – ради Бога, один звоночек…А за рубе-е-еж… Я пас. Ни Боже мой!
– А как же…
– … тыща? – подсказал Джимка.
– Ни при чём тут тыща. Я ж вроде об деле?..
– Не боись, дедулио. Тугрики твои я подчистую отработаю. Насколько мне известно, ваши вылетают завтра утром в Торонто?
Старик кивнул.
– В Торонто пересадка на международный… Пожалуй, Торонто я сделаю. Вырублю плацкарту. А дальше как?
– А дальше, – старик храбровито хихикнул, – а дальше – как раньше… Разве долларики мне больше не откроют нужную дверку?
– Какие ещё долларики?
Действительно, какие?
В смятении старик заохлопывал себя. Из потайного кармана тонким задавленным звяком отозвалось несколько монеток.
«Ни граммочки… Нищему совестно подать…»
– Джимка! Коршун ты тряпишный! Что ж ты угрёб всю тысячку? Гре-ех по стоку за раз цопать…
– Такса, дедулио, – с насмешливым сочувствием развёл Джи руками.
– Побойся Бога, орлан!
– Не кричи, нервняк. Что твой Бог? Шеф через улицу живёт. Свои божки уездили…
– Грех… грех… – въедливо бубнил старик. – А что… А что, ежели твой грех да разломить напополамки? Всё тебе легче… Половинку оставь себе, половинку верни мне…
Поскучнел Джимка.
– Уж очень умный ты после дела. Только за половинку Торонто не пляшет… И потом, Балда Иваныч, учти, ты получаешь не простое место. Лежачее! А ты спроси, летал ли кто на самолете лёжа? До предела вытянувши лапки? Ни одна холера! Ты первый будешь. Ну так летим?
– Ладнушко, – без охоты отступился старик. – Не время перебирать… Мне абы встрять в драку, а там, может, удачушка и огреет…
– Всё! Айда. Это мне по пути к шефу. Да поворачивайся же ты живей! А то опоздаю на дурацкий день рождения… Я передам тебя человеку. Наш человек сейчас и проведёт в самолет. Будешь первый пассажир. Наверняка не проспишь свой звёздный рейс.
Они вышли на тёмную улицу.
– Джимка, пёс мокрогубый! – радостно-восторженно зашептал старик. – Гля! Гля! – взял парня за низ лица, повернул в одну сторону, в другую. – Скрось, дубленый твой загривок, ночь и ночь. А там очки уже давностно казакует господин День! В самый размах, в самую силу входит!
– Кому что… Я сегодня не в претензии к нашей ночи… Ну, дедулико, кланяйся нашим, как увидишь своих! А вообще, дедуня, тата киль![74]
37
От сладкого сердца наешься горького перца.
Дважды в году лето не бывает.
Поздно.
Ночь переваливалась уже на другой бок.
Гасли огни. Пустел дом.
Последние уходили гости, растерянные, голодные.
Весь день кружилась баба Любица на кухне, наворочала как на малашкину свадьбу, да никто и не притронулся. Какая ж она, прощальная вечеря, без хозяина?
Мария с Петром обскакали все ближние парки, приёмные покои, морги. Старика нигде не было.
– Ванюха! – не убирая глаз с чёрного стекла, гудел, не отворачиваясь от окна, Петро. – Ты мне за нянька ответишь ещё!
И в сотый раз Иван принимался терпеливо твердить одно и то же.
Да, по пятам крался за отцом. Да, не пускал из виду. Да, видел, собственными глазами видел, как входил отец в дом. Только куда потом он подевался? Уму недостижимо…
– Марушка, – уголком косынки вытирая припухлое от слёз лицо, тихо проговорила баба Любица, – а что да не позвонить Джимке?
– Бесполезно, – стукнула Мария кулачком в ладошку. – По ночам Джи не снимает трубку. Надо ехать, – обратилась она к Петру, вяло, нехотя беря его за локоть.
«Я вся устала. Я б никуда не поехала, не будь этой беды», – говорил ее измученный вид.
Но вид этот был обманчивый. Под пеплом усталости, отрешённости не погасло, жило ещё больное желание заманить этого упрямого верховинского медведя к себе домой хоть в последнюю ночь. Второго такого случая судьба уже не подаст.
В машине, за рулём, она грустно улыбалась.
«Ради отца ты, – летуче скосила глаза на сидевшего рядом Петра, – готов со мной на край света увеяться. А ради меня? Молчишь, дон Педро? Ну и молчи. Хоть ты и родился с лысинкой[75], а я мчу наконец-то тебя к себе. Первый раз за весь месяц. В первый и неужели в последний раз? Неужели это и всё? Может быть, и всё. Ну что ж… Пускай хоть одну ночушку… Да вме-есте…»
Она было сразу повела Петра на свою половину. Но, вспомнив с досадой о пропавшем отчиме, шепнула Петру подождать минуту какую здесь, в тёмном коридоре, и бесшумно повернула вправо, на сторону мальчиков.
Вошла. Зажгла ночник.
– Или у тебя болты срезало? Выруби! – Джи сердито отвернулся к стенке.
– У тебя что, подружка в гостях?
– Кажется…
– Не кажется, а точняк! – капризно поправил грудной девичий голос.
За лежавшим на боку сыном Мария не видела девчошку. Увидела лишь, когда та, проговорив, в назидание столь основательно дёрнула согнутыми двумя пальцами за нос Джи, что тот ойкнул.
– Выключи же! – в один голос крикнули и Джи, и янгица. Мария смешалась.
Она не знала, то ли повернуться и уйти, то ли всё же сказать, зачем вошла.
– Ну и ёбчество! Может, – мокрощёлка снова весьма профессионально поймала Джи за нос, твёрдо потянула из стороны в сторону, – может, ты всё-таки соизволишь популярно объяснить своей мамуленции, что темнота – друг молодежи?
Боже, как она таскает его за нос… И кто?
При облаве на наркоту Джи выскреб эту пигалицу в какой-то тайной ночлежке. Не то в «Белой смерти», не то в «Доме всех новых начал», не то в «Конце всех начал»…
Эта кручёная коза ему глянулась. Он ничего не придумал лучшего и вместо фараонки[76] повёз её к себе домой.
Дорогой она тогда пела:
– Заче-ем люби-ить,
Заче-ем страда-ать,
Коль все пути-и
Ведут в крова-ать?..
– А ты хохмогонка, – похвалил он. – Притопила муму[77] и фестивалишь теперь по полной?
– Как видишь… Вся в пожаре…
– Скажи, тебя устраивает роль моей заложницы? – спросил Джи.
– Заложницы-согревушки?
– Да.
– Условия?
– Я не даю делу ход. А ты, подружка-лягушка, раз в неделю, по средам, прибегаешь ко мне на полежалки…
– На приём с коктейлем?
– Ну!
– Не откажусь и чаще. Ты такой умнявый. Много читаешь?
Он расхохотался:
– Очень много! За всю жизнь одолел целый заборный романище! Из четырёх букв! Не считая мягкого знака. И запомнил весь наизусть. Роман называется «Даша». Слушай же меня внимательно… «Даша! Дашь, а?» – «Да». – «Ша!»
Мария никогда не видела эту сойку в лицо. Зато вчастую видела её со спины – уходила от сына по утрам.
Не сльшала её голоса.
Но вот услышала. Дожила до счастья.
– Джи, – потухшим голосом проронила Мария, – у нас пропал дедко.
– А я тут при чём? – поморщился Джи. – Что я, бюро находок? – Уныло потянулся к пиджаку, висел на спинке стула, просторно раздвинул нутряной карман большим и указательным пальцами, сосредоточенно посмотрел на дно кармана. – Здесь его, как вижу, нету. Может… Может, перед сном качнул прогуляться?.. А? Чего раньше времени гнать волну?
– Так уже поздно!
– Ну и что? Он не бесогон какой трёхлетний. Ему можно разрешить погулять и подольше.
– Да кончай ты трёп! Как быть? Усоветуй что-нибудь…
– После семи, может, что и посоветую. А сейчас не мешай нам входить в столбняк[78]. Не могу я сразу два дела делать хорошо. Тебе не кажется, что я и так уже весь в работе? – лениво хлопнул по замку девичьих рук у себя на шее. – Мамунцуня, пока ты свободна. Чао, какао!
