Владимир Шапко - Парус (сборник)
Пашка вздыхал, нашаривал какую-нибудь корягу, тюкал по ней, потом тащился к костру.
От воды послышались шлепки весел, поскрип одной уключины и, прошипев дном, к берегу пристала чья-то лодка. Загремела цепь. К костру медведем вывалил бакенщик Зырянов. Поздоровавшись, присел и сунул к костру свои ручищи – точно пару добрых лещей коптить наладился. Глаза его озабоченно бегали. Пашка, зная характер Зырянова, ждал.
– Паш, ты это… пустую лодку случаем не видел? – спросил, наконец, Зырянов. – Может, в Лопатино занесло?
– Да нет, не видно было. А что случилось-то?
– Да понимаешь, какое дело, мать его в каталку! – оживился Зырянов. – Поплыли давеча, днём ещё, близнята мои, ну, Петька и Манька, на Красноталый. Немного погодя слышу оттудова – пищат. С острова-то. Руками машут, прыгают. Что за чёрт! Поплыл. А они, чертята, лодку упустили! Покамест тальник-то резали, лодку-то и сняло! Вода-то, сам видишь, как прибывает… Вот теперь и плаваю туда-сюда. Лодка-то казённая, мать её в каталку! Всё побросал. Не знай, засветила Маруся бакана, не знай – нет?..
– Засветила, дядя Коля, засветила! Чего, впервой ей, что ли? – успокоил его Пашка.
Зырянов вздохнул и будто только сейчас заметил у костра Гребнёва. Воскликнул удивлённо:
– А это чё за хмырь с тобой?
Как отраву выплюнул фамилию Пашка. Стал поправлять палкой в костре.
– Скажи на милость… Гребнёв… – Зырянов с наивным любопытством физически очень сильного человека разглядывал Гребнёва. Как тлю какую-то диковинную. Гребнёв передёрнулся, отвернулся. – Ну да ладно! – поставил точку Зырянов, поднялся: – Спасибо, Паша, на добром слове! Дальше поплыву… Да-а! А Иван-то где? Неужто на открытие не пошёл?!
– Да как не пошёл! – забывшись, воскликнул Пашка. – В Кабаково он, в Кабаково!
– Чего ж не заходите с отцом-то? Ушицей всегда угощу. Заходите…
– Спасибо, дядя Коля! Обязательно зайдём!
Зырянов попрощался и как провалился в темноту. А чуть погодя зашлёпал по ней вёслами. А вслед улыбался Пашка, и виделись теперь ему в пятящейся черноте маленькие Петька и Манька, радостными, захлёбывающимися колокольчиками обзванивающие своего отца, когда тот – сам будто большой, густой колокол, обвешенный вёслами и фонарями – шествует по берегу к лодкам, на ходу добродушно поругиваясь, однако заранее зная, что никуда не деться ему от колокольчиков своих ненаглядных, и возьмёт-таки он их, чертенят, с собой к «бакана́м». Так и катились они по галечнику целой звонной колокольней, и в речном звонном солнце прыгал вокруг них, словно дёргал за верёвки, рыжий звонный пёс…
– Чего же ты п-про отца н-наврал? – ворвался и смял всё напряжённо-тихий голос Гребнёва.
Пашка взял топорик и ушёл на обмысок.
Гребнёв храпел, чавкал, поскуливал во сне, и Пашка долго не мог уснуть. Прелое сено кололось, крошась, лезло за шиворот. Пашка ворочался, зло пихал Гребнёва – тот затихал на минуту и с новой силой храпел и булькал.
Повернувшись на другой бок, Пашка стал смотреть на далёкую деревеньку. Огоньки затихали, засыпали по одному, и вместе с ними Пашкины глаза начали слипаться. Но тут же, словно падая в глубокую яму, Пашка выкарабкался наверх, жадно рванул воздуху и сказал странно и внятно: «Бедный Юра…» – и уснул.
18Прошлым летом Пашка и Юра пошли раз на барахолку к Пашкиному тёзке – дяде Паше-инвалиду – за крючками-заглотышами на чебаков. С ребятами увязался Женька Пикушкин – тощенький и радостный, как паучок.
Дядя Пашка сидел на месте, в углу барахолки, на земле, но был сильно пьян.
– Дядя Паша, заглотыши есть?
Дядя Паша поднял купоросовое лицо, долго, не узнавая, смотрел на троящегося Пашку, чихнул, как бы сметая с глаз дьявольское наваждение, и с облегчением опрокинулся на спину. И не он будто, а его деревяга-нога захрапела в небо. Да-а, сегодня дядя Паша не рыбак. Нет, не рыбак.
Ребята порылись в ржавых болтах, железках, гайках, рассыпанных на мешковине, и отошли.
День был будничный, и толкучка вялая. Двумя недлинными рядами стояли обжаренные в солнце тётки, сплошь обвешанные одеждой. Они будто ждали неведомо каких пловцов, которые пока где-то плавали, но вот-вот должны были появиться и, дрожа от холода, радостно одеться во всю эту одежду. Но «пловцов» нет и нет, и тёткам скучно и муторно стоять.
Ребята зашли в бревенчатый магазинчик «Культтовар». Весь «культтовар» внутри – будто срочно накиданные баррикады: ящики до потолка, мешки, тюки, бочки какие-то, кровати, раскладушки – к прилавку не подойдёшь. В этом же доме, в забегаловке, «повторяли мужики». Боксёрами разгуливали они по забегаловке с пышными пивными кружками на пальцах, высматривая себе местечко, где вдарить, значит, по мозгам. Возле ворчливой буфетчицы – мужиков тьма, но очереди – никакой. Потому что все «повторяют». А когда повторяешь – без очереди, значит, тебе. Святое дело – когда повторяешь!..
Ребята испытательно постояли в этой пивной жизни, как в каком-то веселящем, шкодном газу, и благополучно вышли на воздух, на солнце.
– А мороженое, наверное, лучше? Верно, Паша? – тончайше намекнул Женька.
Пашка рассмеялся:
– Юр, ты как?..
– Правильно! Всё равно не купили крючков.
Грязновато-белая мороженщица, завидев подходящих к её тележке ребят, завыкрикивала вверх и вбок:
– Фруктовое, рубль на па-алочке! Сливочное, три рубля в фо-ормочке! Фруктовое, рубль на па-алочке-е! Сливочное, три рубля…
Пашка остановил её и спросил у ребят, какое брать… Женька тут же предложил фруктовое. А? Как раз три выйдет? И на палочках?.. И заширкал ладошками – сам весь как на палочках.
– Юр, ты?..
– Как вы, ребята…
– Тогда берём одно в форме, – решил Пашка. – И питательно, и вкусно. А эти, на палочках, одна вода красненькая, замороженная. – Пашка протянул мороженщице зелёную трёшку: – Побольше, побольше кладите, тётя! Видите, нас трое…
– Форма-то чего тебе, резиновая? – смеялась мороженщица, замазывая мороженое в формочку. Но положила с большим походом и, прихлопнув мороженое ещё одной вафлей, выдавила порцию Пашке. Ребята отошли в сторонку.
– Давай, Юра. – Пашка протянул мороженое Юре.
– А почему я?..
– Давай, давай! Я второй, Женька третий.
Женька сразу скис: а почему он третий? Но когда получил только вполовину объеденную порцию, закричал:
– Ура-а! Мне больше всех, мне больше всех!
Пашка и Юра улыбались:
– Ешь, ешь! А то вон какой худой…
– Это я не худой, Паша, это я жи-илистый! – верещал счастливый Женька, крутя порцию и слизывая мороженое синим острым язычком.
И тут ребята увидели странного старика с сидором и собакой. Тонконогий старик был в татарских галошах и, как в горбатых верблюдах, в рыжем галифе. Он топтался на месте, будто нездешний, озирался по сторонам. Вместе с ним, взятая на верёвочку, испуганно пританцовывала рыжая длинношёрстная собака, пушистая, как балерина. Люди удивлённо обтекали их, оглядывались.
Наконец старик направил своих верблюдов к забору, в тень. Балерина доверчиво затанцевала рядом. У забора старик спустил сидорок на землю, и собака сразу стала тыкаться в него длинной мордой и повизгивать.
– Сейчас, сейчас, Ласка! Не суетись! – Старик развязал сидорок. И выкатил на землю целый помёт щенков.
Подбежавшие ребята ахнули. «Целых восемь штук!» – точно сосчитал тогда ещё дошколёнок Женька. А щенки хвостики закруглили лихо, и давай раскатываться во все стороны, точно пузатые копилки, аж лапки кривые не держат их. Эко вон одного заносит: боком, боком потащило копилочку! А другой разом разъехался лапками, волосянчик закапал у него, удлинился – полное озеро и нарисовалось на земле! Мамаша хвать! безобразника зубами за шкирку. А тот висит, лапки свесил, попискивает: «Не буду больше, мама! Прости-и-и!» – и волосянчик капает. «У-у, бессовестный!» – встряхнула его мать и сунула на мешок.
Посмеиваясь, старик скатал всех шалунов в кучку, обложил мешком, вроде запруды соорудил, сел на землю и, прислонившись к забору, полез за кисетом. Собака-мать улеглась сбоку, на пузаток своих уставилась – и ухо вопросом: неужели это все мои? Потом вскинула к хозяину длинную морду в рыжем пышном окладе – и язык радостной песней заколыхался в раскрытой доверчивой пасти. Старик погладил её. А она уже к ребятам повернулась, дескать, подходите, ребята, не бойтесь, я вас не укушу. Посмотрите, какие справные у меня пузатки, и порадуйтесь вместе со мной.
– Дедушка, а она не укусит? – присев к щенкам, спросил Пашка.
– Нет, сынок, не боись! – прикуривая, ответил старик и, пустив дымком, добавил: – Лаской её зовут – одно слово.
Ребята стали гладить щенков. А те знай возятся в запруде, перекатываются друг через дружку, играют, и раскрытые пастки сердятся – оч-чень страшненько!
