Лев Брандт - Пират (сборник)
Когда он сматывал удочки, оказалось, что на крючках не было наживки.
Такая оплошность ничуть не смутила рыбака и не испортила его настроения.
Привязывая лодку, он насвистывал марш, что с ним случалось не часто.
Здесь боевая дружина, с утра искавшая своего предводителя, наткнулась на Воробушкина.
– Камо сбежал! – сразу крикнули за его спиной несколько взволнованных голосов.
Воробушкин уронил цепь и повернулся, как на шарнирах.
– Откуда знаешь?! – спросил он каким-то чужим голосом.
– С утра ищем, нигде нет. Понимаешь, Воробушкин, мы его в роще ждали, а он не пришел. Пришли в мастерскую – там замок висит…
Воробушкин не дослушал, повернулся к лодке, поднял цепь и стал продевать в кольца замок. Замок проделся не сразу, и ключ тоже долго не попадал в скважину.
Наконец примкнув лодку, он выпрямился и спросил:
– Обманул, значит? Что же вы решили?
– Мы решили, выбрать другого. Камо не обманывает своих.
– Может, он забыл?
– Камо никогда не забывал.
– Правильно решили, – одобрил Воробушкин.
По дороге к дому они столкнулись с Митькой.
Он возвращался с охоты с пустыми руками. Незадачливый рыбак и такой же охотник обменялись быстрым, веселым взглядом.
Боевая дружина в полном составе шла рядом.
Никто не обмолвился словом со своим предводителем, и даже казалось, что никто не заметил его появления.
Недалеко от мастерской Воробушкин попрощался с ребятами.
– Сегодня уже поздно, приходите завтра – и сделаем, как решили.
Митька посмотрел на Воробушкина, потом на дружину, но Воробушкин ничего не сказал, а дружина повернулась и ушла, даже не взглянув на своего главаря.
– Мы сменить тебя решили… как беглеца, – объяснил Воробушкин, когда ребята отошли.
Митька сорвался с места и бросился следом за ушедшими, Воробушкин не остановил его.
Митька пробежал десяток шагов и остановился. Он постоял немного, смотря товарищам вслед, а потом повернулся и медленно пошел назад. Подойдя к Воробушкину, он достал из кармана такую же трубочку, как та, что вчера принесла Катя, протянул ее другу и улыбнулся, как взрослый.
Воробушкин бережно взял трубочку и впервые за все время их дружбы обнял мальчика за плечи. Митька поднял голову и опять увидел, что у Воробушкина помолодевшее, красивое лицо.
На другой день к вечеру у мастерской собрались почти все ребята Заречья выбирать нового предводителя боевой дружины.
Старый предводитель сидел здесь же и не принимал участия в разговоре.
Дружина его не замечала. Не вспомнили о нем и тогда, когда, выбрав предводителя, заново распределили роли на завтра.
Митька, вспыльчивый и самолюбивый, переносил это очень спокойно, Воробушкин несколько раз посматривал в его сторону и не мог заметить на его лице ни обиды, ни огорчения.
Митька внимательно слушал все, что говорили другие, иногда даже в знак согласия кивал головой и держался как взрослый, для которого все, что здесь происходит, еще очень интересно, но уже не очень важно.
Большой игре не суждено было состояться. Утром, придя в рощу, ребята наткнулись на висельника. Это был известный всему Заречью человек, рабочий с завода, прежде не раз сидевший в тюрьме за политику. Теперь он висел, вытянув руки по швам, наклонив голову и высунув язык. Стеклянными, побелевшими глазами он словно старался что-то разглядеть у себя под ногами.
На спине у него было написано: «Иуда».
Полицейские осмотрели рощу и увезли труп, и в тот же день начались новые аресты.
А на следующее утро, когда на рассвете протяжно, на разные голоса загудели гудки, как всегда, начали стекаться к заводам рабочие. Но сегодня они не бежали с узелками под мышкой, а шли медленно, разодетые, как в праздник.
У заводских ворот люди сгрудились, образовали пробку и стали.
По рядам пошли разговоры и выкрики:
– Забастовка! Не начнем работать, пока не освободят арестованных.
Хозяева заводов в тот же день посетили жандармского полковника.
Бледный, болезненного вида полковник, приглашая заводчиков садиться, спросил, улыбаясь:
– Забастовочкой встревожены?
Заводчиков было трое. Самый толстый и самый нетерпеливый покраснел, как будто его тяжело оскорбили этим вопросом, и неожиданно тонким для его большого тела голосом крикнул:
– Мы работаем на армию! На оборону! У нас срочные заказы, а вы устраиваете аресты, вызываете забастовки и мешаете нам.
– Не волнуйтесь, господа, не волнуйтесь, – вкрадчиво проговорил полковник. – Поверьте, я тоже на оборону тружусь. – И посмотрел на каждого по очереди.
– Поймите, мы не можем допустить продолжительной забастовки. За невыполнение заказов в срок мы платим неустойку, полковник, – уже спокойней объяснил толстяк.
Полковник наклонил голову и широко развел руками.
– Я не коммерсант, господа, но все же знаю: где прибыль – там и убытки. – Полковник снова поднял голову и снова осмотрел всех по очереди. – Конечно, господа, если вы найдете способ прекратить забастовку, мы будем вам благодарны.
– Но, дорогой полковник, Петр Владиславович, – жалобно застонал толстяк. – Они требуют освобождения арестованных, что же мы можем? Тюрьма ведь не в нашем ведении.
– А вы предложите им плату повысить, может быть, они и согласятся, – посоветовал полковник.
– Вы все шутите, полковник, – снова побагровел толстяк и встал.
Двое других встали тоже.
– А нам не до шуток. Мы в армию поставки срываем. Мы в военное министерство сейчас телеграфировать будем.
– Не будем ссориться, господа, – примиряюще заговорил жандарм. – Я защищаю и ваши интересы. А эта забастовка долго не продлится. Поверьте уж мне. У них нет главарей. Все они там… в тюрьме. Вот если бы мы уступили и выпустили хотя бы часть, тогда я не мог бы ручаться. А теперь это вопрос двух-трех дней… Садитесь, господа, что же вы стоите?
Еще несколько минут поговорили о войне, о местных и столичных новостях и расстались друзьями.
8
Прошли обещанные два-три, а затем и четыре дня. Забастовка не прекращалась. Заводчики подождали еще день и снова отправились к полковнику. Их принял ротмистр. Полковник болен. Ротмистр смущенно объяснил гостям, что у забастовщиков все-таки отыскались, как видно, вожаки; теперь их надо выявить, что, конечно, в ближайшие дни будет сделано, и тогда забастовка немедленно кончится.
Но все старания полиции открыть и арестовать главарей не имели успеха. Эти люди ничем себя не выдавали.
Опытные сыщики не могли найти концы. С такой хорошо спрятанной организацией им еще не приходилось иметь дела. Каждый шаг бастующих обнаруживал хорошо обдуманный план, и не было ни малейшей возможности нащупать центр. Казалось, что несколько тысяч забастовщиков, не сговариваясь, поступают как один человек. Зареченцы с утра, как на работу, приходили к заводам, стояли стеной и отгоняли штрейкбрехеров.
Только шалый Воробушкин держался в стороне. С ватагой подростков появлялся он на улицах, гонял вместе с мальчишками голубей, а чаще всего сидел целые дни на реке с удочкой.
Рыжий заика-мальчик и рыжеволосая девочка прижились в Заречье.
Катя теперь хозяйничала в общей голубятне наравне с Митькой, и заносчивый, ревнивый мальчик это спокойно переносил. Взрослые зареченцы относились к пришельцам с той стороны недружелюбно.
Заречье в эти дни сторонилось каждого чужого человека, и даже к этим рыжим, всюду шнырявшим детям с того берега были подозрительны.
Однажды, когда у ворот завода собрались забастовщики, Самсон и Катя решили выступить. Только артисты начали, в толпе раздались голоса:
– Гони их! Чего тут! Без них тошно!
Но те, кто стоял ближе к детям, не торопились.
Трансвааль! Трансвааль! Страна моя, —
звонко, с чувством пела девочка. Самсон свистел замечательно, как птица.
Шум начал быстро стихать.
Мой старший сын, старик седой,
Убит давно в бою,
А младший сын в тринадцать лет
Просился на войну.
Эта чужая песня затрагивала какие-то самые важные теперь чувства и думы, гасила сомнения и приобретала иной, чем прежде, смысл.
Стало так тихо, что каждое слово и каждый звук слышали даже стоящие в самом конце. Только иногда тишина прерывалась протяжным вздохом.
Дети пропели песню и остановились. Люди глядели на них молча и ждали. Но других песен эти артисты петь не стали. Тогда многие принялись рыться в карманах. Каждая копейка уже была на счету.
Когда упал на землю первый пятак, девочка быстро подняла монету и вернула ее хозяину.
– Ты что? Мало?
Девочка отрицательно покачала головой и деловито, как взрослая, проговорила:
– Кончится забастовка, тогда… А пока без денег.
С этих пор дети были признаны своими, и за ними установилась любовная кличка «рыжаки».
Шло время, а полиции и сыщикам все еще не удавалось обнаружить главарей.
