Ярослав Питерский - Падшие в небеса.1937
«Как легко тут уничтожают личность! Господи! Как легко! Неужели так будет и со мной? Неужели? Я приду, завтра на допрос, а меня вот так же в отбивную котлету превратят?! Так же! И все! Принесут, бросят на грязный матрас. И все! А я-то радовался, что победил! Дурак! Разве можно победить систему? Может, мне лучше вот так, не слушать этих людей? От греха подальше взять и ничего не замечать! А завтра подписать все, что требуют? Все! И тогда, может быть, будет легче?! А дальше?! Что дальше? Как я смогу жить сам с собой? Я не смогу жить!» – со страхом и каким-то леденящим ужасом думал Павел.
Открылась дверь. Клюфт и Оболенский поднялись с табуреток и внимательно смотрели на вошедшего. Это был низенький человек в белом халате и галифе. Из-под белой накидки выглядывали петлицы с тремя кубиками. Он обвел камеру взглядом и покосился на Гиршберга. Молча, подошел и присел рядом с ним на табурет. В руках у этого врача был маленький чемоданчик. Из него тюремный лекарь достал фонендоскоп. Надев прибор, принялся слушать грудь у Ильи Андреевича. Клюфт и Оболенский покосились друг на друга. Два надзирателя внесли носилки. Гиршберг закатил глаза. Ему было совсем плохо. Еще немного – и директор совхоза потеряет сознание. Медик снял фонендоскоп и, повернувшись к тюремщикам, тихо сказал:
– Его нужно срочно в санчасть нести. Срочно, если не хотите, чтобы у вас тут жмурик был.
Надзиратели переглянулись. Потом посмотрели на Лепикова, затем на Павла. Один из тюремщиков грубо сказал:
– А ну, ты и ты! Несите своего соседа за нами!
Лепиков с готовностью подскочил к носилкам и опустил их на пол возле нар Гиршберга. Павел тяжело вздохнул и тоже нагнулся. Но врач подозрительно сказал:
– Нет, пусть вон старик несет. Пусть старик несет. Мне нужно еще и старика там у себя осмотреть. Ваша фамилия Оболенский? – спросил неожиданно тюремный медик у Петра Ивановича.
Тот удивленно развел руками и по-детски мягко и виновато ответил:
– Да, Оболенский Петр Иванович. Статья пятьдесят восемь дробь четыре, шесть, одиннадцать.
– Вот вы и понесете. Вы, кажется, у меня на приеме еще не были?
– Нет, не был, – растерянно ответил Оболенский.
Он не понимал, почему тюремный доктор выбрал его, а не молодого Клюфта.
Но спросить не решился. Да и спрашивать не имел никакого права. Старик тяжело вздохнул и согнулся над носилками. Клюфт вздрогнул, когда железная дверь громыхнула, и он остался один в камере. Павел с тоскою посмотрел на кровать. Ему так хотелось прилечь. Казалось бы, что тут такого, взять и лечь на кровать. Просто полежать и вздремнуть часок другой. Ерунда, о которой он ни разу и не подумал на воле, теперь была каким-то сумасшедшим желанием! Каким-то огромным и желанным, но недостижимым блаженством!
«Как много мы не ценим! Как много мы не замечаем! Обычного. Простого. Не замечаем рядовой радости. Например, обычной возможности сходить в туалет или выпить стакан чая! Ну что тут такого для человека? Ан, нет! Только в тюрьме понимаешь, как много ты не ценил на воле!» – с тоской подумал Павел.
Он осмотрелся и, взглянув на черную дырку глазка на двери, медленно присел на табурет возле своей кровати. Там, за дверью, стоит человек, который с любопытством разглядывает его, как подопытную мышь. Смотрит, чтобы узник не закрыл глаза! Как странно?! Неужели этому человеку так интересно следить за этим? Неужели ему есть дело вот так целыми днями смотреть в эти дырки, оббитые железным кольцом. Словно подсматривая чужую жизнь.
…Вдруг в скважине замка звякнул ключ. Дверь заскрипела и отворилась. Но в камеру никто не вошел. Распахнутая дверь и тишина. Павел в напряжении встал. Ему стало страшно. Холодный воздух сквозил из коридора. Клюфт стоял и смотрел на раскрытую дверь и дрожал. В камеру вошел охранник и злобно улыбнулся. Этот странный человек в форме сотрудника НКВД добродушным голосом сказал:
– Вижу, сидеть тебе тут скучно одному. Вот соседа тебе привел.
Показался человек. Высокий мужчина. Темно-зеленый плащ. И растрепанные волосы. Это выбритое гладкое лицо и взгляд, почти равнодушный, но в, то, же время сопереживающий. Нет! Нет, не может быть. Перед Павлом стоял он! Богослов! Он! Тут, в камере! Охранник, взмахнув связкой ключей, вышел. Иоиль остался стоять посреди камеры. Он, молча, смотрел на Павла. Сначала Клюфт хотел было кинуться к богослову и даже обнять его. Но Павел сдержался. Надзиратель мог наблюдать в глазок. А все это – обыкновенная провокация. Вот так определить очередного сообщника. Клюфт опустил голову и, словно не замечая богослова, продолжал молчать. Тишину нарушил Иоиль. Он медленно подошел к Павлу и, потоптавшись на месте, виновато спросил:
– Ты, я вижу, не рад меня видеть. Не хочешь показывать, что узнал меня. Ты хочешь показать, что мы враги. Или нет, ты просто не хочешь вообще меня замечать. Но так нельзя. Я тут. И я хочу с тобой поговорить.
Павел тяжело вздохнул. Не поднимая глаз, ответил:
– Я вас не знаю… кто вы такой?
– Не бойся, – богослов пододвинул табуретку, которая стояла возле кровати директора совхоза. – Там нет надзирателя. Он не смотрит в глазок. Мы можем с тобой поговорить, не опасаясь, что нас услышат. Так что не притворяйся.
Павел поднял глаза. Иоиль улыбался. Его лицо светилось надеждой. Надеждой на доброту. Павлу захотелось нагрубить этому человеку. Ведь он стал невольным виновником во всей этой нелепице с арестом. Не подскажи он тогда этих слов из библии, кто знает, сидел бы сейчас Павел тут, в камере?
– Ты мучаешься. Ты считаешь, что кто-то виноват, что ты здесь. Но поверь: тут нет ничьей вины. Ты виноват лишь сам. За свои поступки отвечает каждый человек сам. Никто не может отвечать за его поступки! Никто. И никто не может заставить отвечать человека за поступки других.
Клюфт хмыкнул и, покачав головой, язвительно ответил:
– А как же ты? Я вот отвечаю за тебя! За твои поступки отвечаю я!
– Неправда. Если ты хочешь сказать, что это я заставил тебя тогда ночью написать те слова, за которые тебя сейчас обвиняют, так это неправда. Ты сам их писал. Ведь ты мог их и не писать! А во-вторых: почему ты считаешь, что написал неправду? Ты ведь написал правду! Так ведь есть на самом деле? И тебя обвиняют зря!
– Ну, ты же сказал, что я не виноват! А сейчас говоришь, что виноват?! Вернее наоборот! – возмутился Павел.
– Нет, ты запутался. Я сказал, что каждый человек отвечает за свои поступки. И ты сам виноват, что написал эти слова. Но с другой стороны, ведь ты написал правду. Понимаешь?!
– Хм, кому нужна такая, правда, за которую тут теперь гноят?!
– Странно. А я думал, тут все ясно. И нет вопросов. Правда, вообще никому не нужна. Она вообще не требуется ни в чьем желании. Ей все равно, она ведь, правда. Она просто есть. И все. А уж это дело людей – судить или хвалить и чествовать за правду. Это совсем другое.
Павел тяжело вздохнул. Ему вдруг стало нестерпимо обидно. Вот так этот человек вновь говорит вещи, с которыми не поспоришь.
– Ты удивлен. Ты запутался в своих мыслях. Хочешь узнать, почему тебя так мучают? Зачем тебе эти испытания? Все очень просто. Бог любит тебя. Он дает тебе шанс. Вот и все, – добавил богослов.
– Что? Бог любит меня? И это ты называешь любовью своего Бога? А есть ли он, твой Бог, если вот так допускает все это? А?! Хватит мне, опять тут говорить свои проповеди! – закричал Павел.
И тут же осекся. Он с испугом посмотрел на дверь и черное пятно глазка. Если так кричать, войдут охранники и отправят его в карцер. В каменный мешок! А Иоиль сидел, как ни в чем не бывало. Он лишь улыбался:
– Да, тебе трудно. Но знай. Ты мудрый. Ты еще не знаешь, что ты мудрый. И кстати, не каждому человеку вот так достается пообщаться со мной. Дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее. Научи правдивого, и он приумножит знание. Начало мудрости – страх Господень! И познание святого – разум. Ты станешь мудрее, когда поверишь в Господа. Хотя, в принципе, это нужно больше тебе, нежели ему. Вот она, истина. Поверь, и все начнет у тебя меняться. Все!
– Да что ты тут мне такое говоришь? Поверь в Господа! В Бога? Чтобы поверить в Бога, нужно увидеть чудо! А я пока вижу обратное.
– Ну а какое бы ты хотел увидеть чудо? – невозмутимо спросил Иоиль.
Павел опешил. Он понял, что не готов к такому вопросу. Он просто не знает, что сказать! Что попросить? «Да и у кого просить? У Бога? Но как просить, если он сам не верит, что Бог есть. А если попросишь, значит, сознаешься, что ты поверил в него!» – Клюфт ухмыльнулся:
– Экий ты жук. Да. Меня загнал в тупик. Чертяка!
– Прошу тебя, не называй так меня! – испуганным голосом сказал Иоиль.
Павел заметил, что он изменился в лице. Гримаса боли легла на выбритые и гладкие щеки.
– А что так? – язвительно переспросил Клюфт.
– Просто не хочу, – уже более спокойным тоном ответил Иоиль. – Ты даже не знаешь, что попросить. Но я тебе и тут помогу. Вот, например, ты сегодня заявил следователю, что у тебя в дровянике лежит библия? Так ведь?
