Елена Чижова - Неприкаянный дом (сборник)
Слова были горькими и искренними.
Я хотела, но не успела сказать.
Вывернув из-за угла, милицейская машина двигалась в нашу сторону. Поравнявшись, гаишник вылез наружу. Ленивым жестом, не потрудившись спрятать бутылку, Кузьминский опустил стекло. Протянул какие-то корочки . Страж дороги раскрыл и прочел. Внимательно сверил фотографию.
«Нужна помощь?» – поинтересовался очень вежливо. «Благодарю вас, – тон Кузьминского стал брезгливым. – Запаску уже везут».
Пустая дорога, выпивший водитель, бутылка, зажатая между коленями…
Как ни в чем не бывало гаишник пошел к своей машине.
«У вас… специальные номера?» – «Угу, – Кузьминский кивнул, не глядя в мою сторону. – Сумел приспособиться. К условиям нынешнего существования, – он усмехнулся. – Как видите, тоже не боюсь».
Что-то выступило в его лице, стало объемным, словно картон пропитался темной влагой. Но я не думала об этом: меня занимало другое. Это другое торкалось в моей крови. Словно кровь, струящаяся по моим жилам, уже успела стать волчьей, как будто я не вылила, а выпила тот заразный кофе. Я думала: романтик. Не будет нам мешать.
Милицейская машина сворачивала за угол, оставляя нас с миром. Опасность, стоявшая в помутившемся воздухе, рассеялась.
Прислушиваясь к своим холодным мыслям, я протянула руку и взяла бутылку. Глотнула и обтерла рот.
* * *«Ты – сумасшедшая! – Яна гремела замками. – Фридрих уже звонил. Два раза: приехала – не приехала? – она сладила с дверью. – Половина пятого. Ну, и где ты шлялась?»
Я стягивала сапоги, цепляясь за ее руку. «Что он сказал?» – «Что-что? Во-первых, не ори. Дети спят. Сказал, чтобы ты позвонила. Как только явишься. На».
Номер я набрала по памяти.
«Вы – где? – Я не успела объяснить ни слова. – Если не можете говорить, скажите нет ». – «Могу. Я уже дома. Просто была авария. Пробило два колеса. Пришлось ждать, когда подвезут запаску. Не могла же я его оставить… А вы… Вы что подумали?» – «Ничего, – он откликнулся другим голосом. – Подумал, что вас забрали…» – «Меня?! За что?» Чертыхнувшись, Фридрих бросил трубку. А может, нас просто разъединили. На линолеуме, по которому я ступала, остались мокрые следы.
В кухне было накурено. Мутный воздух. Не продохнуть.
«У тебя все мокрое, – Яна вошла следом, – и ноги, и сапоги. Господи, да где ты, наконец, шаталась? По пустырям, что ли?» – «Нет». Я ответила так, как должна была ответить Фридриху, если бы меня схватили и удерживали силой, но дали один раз позвонить.
Решительными шагами я двинулась к телефону. «Ты сумасшедшая?» – теперь она не утверждала. Просто интересовалась.
«И что бы вы сделали, если бы меня?..» На той стороне провода Фридрих не удивился. «Пошел бы на их условия». Он ответил совершенно спокойно, как будто успел обдумать и теперь сообщал результат. «Условия бывают разные». – «Условия всегда одинаковые. Разными могут быть решения. Я бы пошел на любые».
Яна стояла рядом, прислушиваясь.
«А вы, – он спросил, – если бы… меня?..» – «Да, – я ответила, – я бы все сделала. Что бы ни случилось, я бы вам помогла». – «Хорошо, – он сказал ровным голосом. – Это я запомню. Теперь отдыхайте. Спокойной ночи».
«Все ясно: твои сапоги текут, – она сует руку, озабоченно щупает мокрые стельки. – Что – всё ? Что бы ты такое сделала?» – Яна – в своем репертуаре: сразу обо всем.
«Завтра. Заеду и куплю новые, – я поджала ноги. – Мы просто сидели в машине. Все время сидели в машине». Я думала, она спросит: с кем? Но Яна спросила: «И откуда в машине вода?» – «Натекла», – я пожала плечами. «Ясно, – она кивнула. – И что характерно, прямо в сапоги. Кстати, – Яна стояла лицом к плите, варила кофе, – твой Фридрих не объяснил, за что тебя могли схватить? И почему именно тебя? И если есть за что, почему он не дал тебе охрану? Кофе будешь?»
Я покачала головой.
«А зачем я варила?» – она застыла с туркой в руке.
«Знаешь, – обеими руками я держала пьяную голову, – иногда думаю… Почему так бывает: страшно, а я не боюсь? В этом… что-то звериное…» – «Почему звериное?» – «Ну, как там у вас: цепь питания… Это нормально. Глупо бояться нормы». – «Не говори ерунды! – она стукнула кофейной чашкой. – Звери очень боятся. Еще как! Если, конечно, успевают сообразить».
«Вот. А я… Знаешь, мне кажется, я уже не успеваю. Сообразить. А еще… – мой язык заплетался, – как будто все – понарошку. Такая игра. Работаем. Пашем. И Фридрих, и я, и все…» – я терла щеки слабыми пальцами.
«А как бы ты хотела? – Мне показалось, она говорит слишком громко. – Это – капитализм. Чтобы добиться успеха, надо работать как лошадь…» – «Не знаю… Конечно. Но это – что-то другое. Как в компьютере. Разные уровни. У нас играют охранники. На первом уровне всё кажется просто. А потом быстрее и быстрее…»
«Как змейки ?» – «Да… А ты откуда знаешь? Ты что, играла?» – «В школе, – она ответила и отвела глаза. – Спонсоры. Подарили две штуки».
Наш разговор случился под утро. Я выпила и очень устала. Иначе я бы прислушалась и пригляделась. Во всяком случае, обратила внимание. Сообразила, что с чем связано. Но я снова все пропустила: уже во второй раз.
Спешила рассказать ей о главном: таможенник обо всем догадался. Раскусил мою схему. Но обещал не мешать. Она слушала серьезно и внимательно. Сидела напротив, кивая головой. Когда я закончила, дернула плечом: «Все ясно. Видит, люди приличные. Хочет войти в долю. Все остальное – лирика», – в отличие от меня, она рассуждала трезво.
«Не знаю… Мне показалось… Все-таки не взял диван…»
«Да потому, что дивана мало. Он что – дурак? Был бы дурак – не пошел бы в таможню. А вообще, не бери в голову. Расскажи своему Фридриху. Пусть решает. Точно не будешь кофе?.. – Яна зевнула. – Подумаешь, прагматик… А что? Нормальное слово. Короче, завтра же купи сапоги».
День-ночь-день-ночь
«Стойте!»
Мой водитель прижался к обочине. Не глуша мотора, переспросил: «Здесь?»
Теперь я могла себе их позволить: не сыр, не мясо, не жалкую сторублевую бутылку. Мой поезд миновал эти станции, проскочил на полном ходу.
Стеклянная дверь; витрина, забранная решетками.
Стеклянный, оловянный, деревянный… Но: кованый, жеваный.
Собираясь с духом, я бормотала школьное правило. За порогом стоял охранник, похожий на гору мяса. Гора свела брови на переносице: «Здравствуйте. Проходите, пожалуйста».
Покупателей приказано приветствовать. Приказы он привык выполнять.
Продавщицы, на ходу напяливая радушные улыбки, спешили навстречу. Улыбки маскировали сомнение: покупательница могла оказаться случайной теткой. Просто забрела с улицы, за душой – жеваные рубли.
Я иду вдоль полок, смотрю оловянными глазами.
Справа – осенние, слева – зимние. Финское качество, натуральные подметки. Особое внимание я обращаю на поры, словно сапоги – моя будущая кожа. На дорогой коже поры не должны быть заметны.
«Вы ищете весенние?»
Девушка-продавщица деликатно подходит ближе. Не то помогает, не то караулит.
Я затрудняюсь с ответом. В наше время мы знали только зимние и осенние.
«Да. Весенние», – отвечаю кованым голосом.
В моем случае до осени загадывать глупо. Если Фридрих боится, значит у него есть основания. Я тоже боюсь. Только не смерти, а боли. Боли боится всякое животное.
«Позвольте, я помогу».
Взявшись холеными пальчиками, продавщица стягивает с меня стоптанные. Давно, теперь уже сто лет назад, они лежали в коробке, как в гробике, источая дивный райский запах. Коробка, нарядная, как невеста, стояла на кухонном столе. Изнутри ее выложили белой бумагой, похожей на фату.
Девственные времена кончились…
«Будьте добры, пройдитесь… Не жмет?» – девушка-продавщица интересуется участливо.
Старые сапоги ежатся, как прошлая жизнь. У меня есть деньги, чтобы заплатить за новую. Я иду по ковру, притопываю каблуками. С сапогами – вечная история. Потом они, конечно, разносятся, постепенно…
Цену она называет вполголоса. Я щелкаю металлическими застежками, вынимаю пухлый конверт. В сущности, это смешная цена. За новую жизнь, за красоту, которая спасает мир. Раньше ее мерили слезами младенцев.
«А старые? В коробку?»
Стоптанные сапоги не хоронят в подвенечном уборе.
«В помойку».
Девушка-кассирша пересчитывает купюры. По нынешним временам – целое состояние.
Я иду к машине, стараясь не прихрамывать. Водитель заводит мотор.
День-ночь-день-ночь – мы идем по городу,
день-ночь-день-ночь – по тому же городу.
Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог.
Наш город захватили прагматики. Откинувшись на заднем сиденье, я оглаживаю кожаные голенища. Я – другое животное. Не то, что остальные. Те, что бредут по захваченному городу в старых стоптанных сапогах.
