Людмила Улицкая - Лестница Якова
Тенгиз, наблюдая Норины терзания, пожимал плечами: оставь “малчика” в покое! Ты что, не видишь? Прекрасный какой мальчик!
Юрик от Тенгиза не отходил. То ли он вытащил из глубины младенческой памяти совместную поездку на Алтай, то ли сам назначил Тенгиза на роль отца, но Тенгиз отзывался на эту мальчишескую любовь всем сердцем. Юрик открыл в нем массу достоинств: на гитаре он играл, с точки зрения Юрика, замечательно, учил его новым аккордам, новым мелодиям, принес в дом такую музыку, о которой Юрик и не подозревал. И ел Тенгиз руками, ловко и артистично, как умеют только восточные люди, в его присутствии Таисия замолкала и переставала делать Юрику замечения, что он неправильно держит вилку и нож. А еще Тенгиз умел свистеть. К тому же в шахматы Юрик играл лучше, чем Тенгиз. Во всяком случае, именно играя с Тенгизом, Юрик, наконец, познал радость победы. Витя очень редко проигрывал, а Тенгиз делал это замечательно весело и легко. И всякий раз, проигрывая, радостно удивлялся. И это тоже составляло Тенгизово достоинство.
По воскресеньям, когда пристрастившаяся в последнее время к церкви Таисия уходила на службу и не удерживала его уговорами возле Нориной двери, Юрик врывался в ее комнату, залезал в постель, расталкивал и проныривал между очнувшимися ото сна Норой и Тенгизом, визжа и толкая их коленями и локтями. Юрик, столь чуткий к запахам, казалось, не ощущал смеси пота и любовных испарений, которую и сами любовники спешили поскорее смыть, но еще не успели, и Нора поначалу пыталась отвадить сына от этой воскресной привычки, хотела даже замок или хотя бы крючок на дверь навесить, но Тенгиз нисколько не смущался, прижимал мальчишку к груди, громко дул ему в пузо, а тот хохотал… Игра, конечно, была младенческая, но, видимо, Юрик в какие-то детские игры не доиграл.
Больше двадцати лет длился этот пунктирный роман Норы и Тенгиза, но никогда они не оставались вдвоем, всегда присутствовал между ними третий – тот спектакль, который они вместе делали. На этот раз никакой работы не было, одни только неопределенные планы, но теперь третьим между ними оказался Юрик. Это была настоящая семейная жизнь, новая расстановка сил, при которой довольно часто, при решении всяких мелких забот, Тенгиз с Юриком выступали против Норы. Это были чепуховые проблемы – картошка или макароны на ужин, куда идем в воскресенье, что подарим Таисии на день рождения. Но это была жизнь втроем, славная семейная жизнь, и она для каждого была в новинку и всем троим очень нравилась.
Незадолго до Нового Года в гости пришел Генрих. Он уже познакомился с Тенгизом, тот ему очень понравился, и Генрих явно хотел понравиться Тенгизу, с первой же минуты знакомства травил анекдоты, хохотал, шлепал Тенгиза по плечу. Долго сидел и уходить ему было неохота. На этот раз он был удручен как никогда. С порога рассказал, что с ним приключилась какая-то неведомая болезнь Желино́, она же нарколепсия: он стал засыпать внезапно – то посреди беседы, то на собрании, то за рулем. Дважды он чуть не разбился и теперь пришел к решению расстаться со своей любимой игрушкой, с синей “пятерочкой”, блестящей, вылизанной снаружи и изнутри, подружкой “Валечкой”. Была у него такая привычка давать имена своим автомобилям – предыдущая звалась “Марусей”. Генрих даже представил график своих засыпаний – от первого случая, полтора года тому назад, когда он заснул на заседании Ученого Совета, на докладе своего аспиранта… И так вплоть до последнего опаснейшего случая по дороге на Иришину дачу, с ее дочкой и внуком на заднем сиденье… Хорошо, в кювет съехал, а не на встречную полосу… Словом, в этот раз он не шутил и не веселился, вид у него был горестный, убитый, Нора его искренне пожалела.
“Мальчик, мальчик, совсем как Юрик”, – подумала она. Но тут Генрих вдруг сказал – мал Юрик, а то бы я машину не продавал, а ему бы отдал. Юрик, который безучастно ел жареную картошку, вытягивая из тарелки нарезанные Таисией самые длинные соломины, встрепенулся и, не отвлекаясь от любимого лакомства, сказал в пространство: “А ты Норе машину отдай, она будет меня возить…”
– Это мысль! – взбодрился неожиданно Генрих. – Я сам научу тебя водить! Я по своей методике тебя научу, за две недели будешь водить как профессиональный шофер! Ты понимаешь, все эти инструкторы учат водить неправильно, как будто они учат чтению, по буквам, по слогам! А водить – это как плавание, гораздо ближе к плаванию. Движение надо поймать! Поймаешь это движение машины, ну, себя в машине, и ты уже водитель! Нора, что ты молчишь? Что скажешь? Ты водить-то хочешь?
Генрих, такой поначалу мрачный, вдруг рассиялся.
“Какой он все же добрый”, – подумала Нора. Она редко про отца хорошо думала, а тут обрадовалась за него.
Добрый, добрый! Напоказ немного, это ясно, Тенгизу и Юрику хочет понравиться! И вообще он всем хочет нравиться… Но добрый же!
– Хочу, конечно! Всегда хотела! Ну, пап, ты сам смотри! Не жалко?
Тенгиз налил Генриху вина. Выпили за новую автомобильную жизнь Норы. Она прежде и не думала ни о каком автомобиле, но после слов Генриха вдруг поняла, что она очень, очень хочет хлопнуть дверцей и, поддав газу, сорваться с места. И рулить, рулить!
В ближайшее воскресенье Генрих заехал за Норой и действительно быстро научил ее водить. Быстрее, чем это делают на водительских курсах.
Через два месяца Нора получила права, сдав экзамен с первого раза. Генрих оформил на Нору дарственную, и она стала водителем. Оказалось очень кстати.
К весне “Витязь в тигровой шкуре” отдал концы: Тенгиз разругался со сценаристом, о запуске фильма с начала будущего года и речи быть не могло, что-то надо было менять, то ли режиссера, то ли сценариста. И киностудия решила поменять режиссера. Пригласили другого, тоже грузина, московского, но, как выяснилось впоследствии, опять не заладилось. Потом остановили финансирование и фильм так никогда и не был снят.
Пока оба они – Тенгиз и Нора – переживали свои неудачи, совершенно неожиданно закончились все деньги – и Тенгизов невозвратный аванс, и Норины мелкие запасы. Для начала Нора, ничего не говоря Тенгизу, одолжила двести рублей у Туси, на всю жизнь оставшейся в статусе старшей подруги. К Амалии обращаться не хотела, хотя щенячий бизнес шел прекрасно и “собачьи” деньги у них не переводились, но Амалия стала бы горевать, жалеть Нору и Юрика, плакать о неправильной Нориной жизни. Таисия, понимая сложности текущего момента, не то что оговоренной зарплаты не брала, а свою пенсию спускала на продукты и подумывала, не выйти ли на полставки в поликлинику.
Тенгиз день ото дня мрачнел. Он с юных лет зарабатывал на семью, кем только не работал в студеческие годы… Но он забыл, забыл за эти полгода рядом с Норой, что отвечает за дом мужчина. Жил-то он в Норином доме как гость, приносил в дом то дорогую еду-питье, то что-нибудь прекрасно-ненужное, но не задумывался о повседневной рутине. Тенгиз уже подумывал о капитуляции. В Тбилиси. И не только от унизительного безденежья, но и от страха… Страха потерять достоинство. Нора понимала это.
Поздно вечером они возвращались с московской окраины, из гостей, и на пустынной улице нового микрорайона Беляево-Богородское проголосовал прилично одетый пожилой мужчина с портфелем. Попросил отвезти его на Разгуляй. Нора уже открыла рот сказать, что им не по пути, но вмешался Тенгиз, велел ей пересесть на место пассажира, а сам сел за руль. Пассажира посадил на заднее сиденье. Доехали молча до Разгуляя. Тенгиз взял протянутую ему пятерку. Пассажир вышел.
– Напиши мне доверенность, Нора. Я в молодые годы на дядькиной машине ночами калымил. Буду теперь по ночам деньги зарабатывать, да? Пока работа не придет…
Ночью, когда Зинаидина ладья доплыла до твердого берега, Тенгиз спросил у Норы – “Кто я тебе? Кто ты мне, Нора?”
– Тебе обязательно нужна формулировка? – она еще наслаждалась минутой, полной блаженной пустоты.
– Да. Скажи.
Нора подумала и ответила: как это ни стыдно признать, я готова быть тем, чего хочешь ты – художником-постановщиком, любовницей, подругой, обслуживающим персоналом, кажется, половой тряпкой. И во обще ты – лучшая и большая часть жизни.
– Это ужасно. Я не смогу это оплатить. Меня не хватит.
– Пока хватает, – пробормотала Нора. – Молчи, молчи.
Ей было страшно, что она спугнет это обрушившееся на нее счастье. И чем было лучше, тем страшнее.
Назавтра Тенгиз притащил пластинку, которая изменила Юрику жизнь. Тенгиз позвал его и включил проигрыватель в гостиной. Это был сингл группы “Битлз” “I want to hold Your Hand”. В те годы песни группы “Битлз” еще владели миром, и хотя слава их уже пошла на убыль, но Юрик-то слышал эту музыку первый раз. Он сидел, покачивая головой и плечами, как еврей во время молитвы, – глаза в одну точку, пальцы крепко сцеплены. Потом Тенгиз заметил, что и ногами он притоптывает в ритм. Тенгиз что-то сказал, но Юрик не услышал. Дослушал диск до конца:
