Вионор Меретуков - Лента Мебиуса
Священник упал бы, если бы его за руки не подхватили придворные. Глаза Лемке блуждали, как у умалишенного.
– Хочу Сюзанну, я тоже хочу Сюзанну… – шептал он, ничего не соображая.
– Ишь чего захотел! Запомни, святой отец, Сюзанна, пока она моя возлюбленная, неприкосновенна! Вон как его разобрало! Подавай ему шлюх, не успевших остыть после жарких королевских объятий!
– Самсон, чрезвычайно довольный собой, оглядывает подданных. – Ну что, господа? Не пора ли нам всем бай-бай? Знаете, друзья мои, давненько я так славно не проводил время! Гроза и ливень так прочистили мне мозги, что я к своим вечерним молитвам о повышении потенции готов прибавить утренние – о даровании моим подданным побольше здравого смысла… – при этом он выразительно посмотрел на патера Лемке, лицо которого было совершенно свекольного цвета.
Так, едва начавшись, закончился очередной праздник святого Лоренцо…
Утром следующего дня Самсон, оставив Шауница и Солари во главе государства, тайно покинул королевство. Его сопровождали только Нисельсон и несколько охранников.
Часть III
Глава 16
…Чтобы читателю было проще проникнуть в туманные замыслы автора, предлагаем нарушить жесткие законы романной композиции и опять вернуться в далекое прошлое короля Самсона.
Прогулки подобного рода представляются повествователю весьма поучительными, полезными и любопытными.
Итак, пока длится полет королевского «Боинга», открутим стрелки годовых часов на двадцать лет назад.
…Попутно напомним, что блуждание по закоулкам времени – любимейшее занятие короля Самсона.
Несколько слов о его друге, Поле Голицыне-Бертье.
Где бы ни появлялся Поль, пространство вокруг него мгновенно наполнялось запахами утреннего леса и морского ветра, к которым почти всегда примешивалась свежие волны дорогого коньяка или очень хорошей водки.
Иногда, когда запаздывали отцовские денежные переводы, Поль вынужден был довольствоваться куда более дешевыми и строгими напитками. И тогда он обрушивал на собутыльников мощные и упругие ароматы дешевых портвейнов и рома, гавайского или кубинского.
Эти запахи и безудержная болтовня поэта будоражили и распаляли воображение доверчивых олухов – приятелей Поля. В их чугунных головах незамедлительно возникали картины – одна соблазнительней другой: синие моря и синие острова, где всегда лето и много-много дивных фруктов и ароматного вина, где туземные девушки с энтузиазмом отплясывают зажигательные танцы и широко раскрывают объятия каждому, кто остро нуждается в ласке (надо сказать, что приятели Поля в ласке нуждались всегда).
Хотелось бросить все, вырваться из каменных лабиринтов великого города и бежать туда вместе с Полем. Хотя Самсон знал, Поль был чистым урбанистом, и выкурить его из Парижа не смог бы даже страх перед насильственной абстиненцией.
Поль был… Да что говорить… Как Самсону не хватало его все эти годы!
У Поля было лицо солдата, знающего о предстоящем сражении больше, чем фельдмаршал, под руководством которого составляется план военной операции, и прячущего это знание от самого себя.
Где ты, нежный друг с улыбкой скептика на пухлых славянских губах?
Где ты, грустный пьяница, сознательно бредущий к алкоголизму?
Где ты, любимец богемного и полубогемного отребья?
Поступки Поля были безумны, так же как и его мысли. Но в этом его безумии было неизъяснимое обаяние, в котором Самсон – даже спустя годы после отъезда из Парижа – черпал силы, чтобы не впасть в безумие самому.
Тень Поля, этого пустого, никчемного обитателя Латинского квартала, незримо хранила Самсона.
Где ты, Поль?
«Такого друга у меня уже не будет» – с грустью думал Самсон.
Неправда, что мир не меняется, если из него уходят люди такого калибра…
Мир меняется. Еще как меняется.
Он не может не меняться, потому что мир – это то, что мы создаем своим воображением. Какая сомнительная и соблазнительная максима!
Но Поль ведь не умер. Если бы он умер, Самсон бы понял…
Но все равно мир изменился, Самсон это почувствовал. Что-то произошло…
Тогда, двадцать лет назад, Поль поделился с ним замыслом романа.
Попыхивая сигарой, он с воодушевлением приступил к рассказу:
«Понимаешь, в центре романа у меня будет злодействовать материализовавшаяся аллегория Смерти, которая, обретя телесную сущность и уподобившись толстой, вульгарной, ярко-накрашенной сучонке, – помнишь, мы такую на двоих спьяну неделю назад за двести франков взяли на Променад Планте? – совершает одну фатальную ошибку за другой. Ополоумевшая от любви к бездарному, самовлюбленному поэту, она чудит, как может. Влюбленные, знаю по себе, ненормальны, и, будь у меня лишние деньги, я бы открыл для них специальные лечебницы, и первую поставил бы в центре Парижа, напротив фонтана Невинных, думаю, это было бы символично… О чем это я? Да, влюбленные все, абсолютно все! ненормальны, а влюбленная Смерть ненормальна вдвойне, она влюбляется в моего героя, а герой у меня, как я уже говорил, литератор, поэт, недополучивший образования серенький интеллектуал, прожигатель жизни и страстный почитатель шлюх, которые вечно околачиваются возле «Фоли Бержер», выдавая себя за невинных дев полусвета. Подлая Смерть без разбору всех выкашивает косой, а коса у нее всегда при себе, как запасной презерватив при проститутке, так вот, она вчистую выкашивает окружение нашего героя, начиная, понятное дело, с его подружек. А мой поэт все не поддается! Тогда Смерть, подлая тварь, принимается за его друзей, и тоже укладывает их целыми пачками. А наш мечтатель, хоть и остается в полном одиночестве, в ус не дует, знай себе катает поэму за поэмой и мечтает прославиться на весь свет. От природы он наделен крепким здоровьем, которое не подорвешь никакими трихомонозами, трипперами, водкой по утрам и страшными похмельными ночными кошмарами, которые в качестве предупреждения насылает на него влюбленная Смерть.
А дисциплинированный и напористый поэт тем временем без устали пишет, печет свои поэмы, как ватрушки, только дым валит из-под пера!
Страстный натиск Смерти нарастает, она уже вне себя, так ей хочется заполучить в свои лапы поэта, а тот все никак, не хочу, говорит, помирать, хочу еще пожить и стать известным всему миру. Тогда Смерть, чуя, что стихотворца так просто не сковырнуть, коварно сулит бессмертие его стихам, иезуитски соблазняя честолюбивую душу поэта…»
Они сидели за столиком в кафе «Леон». Через дорогу, по другую сторону бульвара де Клиши, виднелось топорное здание с красной мельницей над крышей; рассказывали, что однажды какой-то русский, рассерженный временной остановкой мельничных крыльев, на спор, из купеческого молодечества, вскарабкался по пожарной лестнице наверх и, поднатужившись, крутанул их пару раз на радость собутыльникам и ажанам.
Поль с отвращением пил свой утренний кофе и поэтому был настроен скептически по отношению ко всему, что видели и не видели его красноватые после вчерашней попойки глаза.
«Ну, и что дальше?» – спросил Самсон.
«А что может быть дальше? Я думаю на этом закончить. Пусть читатель сам догадывается, что хотел сказать метр Поль Голицын-Бертье. Не разжевывать же, в самом деле… У каждого должна быть своя голова на плечах…»
У каждого должна быть своя голова на плечах… Удивительно, какие иногда глубокие корни пускает банальность в человеческом сознании, унавоженном знанием!
Вспоминая свой давний разговор с Полем, Самсон рассеянно смотрел в иллюминатор. Ослепительная сине-белая картинка, чрезмерно красивая, как все, что находится вне земли. Сияющие синевой небесные глубины и белоснежные торосы облаков прямо-таки рекламно приторны, подумал он, они вызывают нестерпимое желание взять в руки малярную кисть и закрасить всю эту натуральную безвкусицу к чертовой матери.
И все-таки жизнь – это движение. Самсон почувствовал, что его губы, еще мгновение назад кривившиеся из-за презрения к «красотам», изгибаются в удовлетворенной улыбке путешественника, предвкушающего встречи с новыми людьми и знакомство с новыми местами.
Самсон перевел взгляд на стол с напитками и закусками. В роскошном салоне королевского лайнера он был один. Самсон сам себе налил виски, сделал глоток и, блаженно откинувшись в кресле, закрыл глаза.
Слушая ровное гудение двигателей, он подумал о том, что не потерял еще в себе счастливой способности радостно и по-детски наивно удивляться великим достижениям человечества. Летательным аппаратам тяжелее воздуха, которые запросто парят над облаками, миниатюрным телефонным аппаратам, помещающимся в нагрудном кармане рубашки, телевизорам размером с визитную карточку и прочим гениальным изобретениям, ставшим возможными благодаря человеческому разуму.
Сон наваливался на короля…
Разум, интеллект, логос… Ритм и соразмерность бытия, Гераклит…
Ритм и соразмерность бытия… Доктор Лаубе… Соразмерность… Лаубе…
