Анна Бердичевская - КРУК
Он вдруг почувствовал себя старшим. Да он и был старшим.
– С поминок? – спросил голос. – Проходьте.
В конце коридора горела тусклая лампа, за ней был поворот, и еще поворот, и снова поворот. Наконец, дверь. Проводник ее отворил, и яркий свет брызнул. Вошли. Комната была большая, посредине стоял высокий и длинный оцинкованный стол, над ним висела сильная лампа под металлическим колпаком. Пахло химией и смертью. За столом, спиною к вошедшим, стоял громоздкий дядька в солдатской ушанке и в клеенчатом фартуке до самого кафельного пола, он что-то делал на столе, с которого лилась вода.
– Вот, Петр, опять с поминок хлопцi… перебрали маленько.
Петр повернул голову и посмотрел на вошедших.
Был он велик, лицо имел бледное и небритое, глаза тусклые. Хлопцi разглядели, что дядька делал за столом, – чистил картошку. Брал он ее из большой алюминиевой кастрюли, в которую из шланга лилась вода, в кастрюлю же сбрасывал очищенную, да и шкурки тоже.
– Застряли? – дядька не оглянулся. – Ладно, мы вас покормим, согреем и до метро доставим, – голос у него был тусклый, но внятный.
– За деньги, – нашел нужным добавить проводник.
Он был тонок и юн, а также белобрыс, скуласт, светлоглаз и чернобров. Одет в адидасовский спортивный костюм. «Ангел смерти», – подумал Кузьма. И вдруг заметил в углу комнаты две больничные каталки с телами, накрытыми несвежими простынями. И почувствовал, будто два прозрачных энергетических столба бьют от этих простыней прямо в бетонный потолок комнаты.
– Нас можно не кормить, лучше просто доставить, – сказал Блюхер. И пояснил: – Метро могут закрыть.
– Та ни, успием, – сказал проводник.
Петр с ним согласился:
– Я картошку на вас почистил. Не получится сразу отправить.
– Мы-то с Петром тож не кушали, – снова встрял младший.
– Много говорим, пошли за мной, – сказал Петр. И, бросив нож, буркнул напарнику: – Разберись с картошкой!
Он провел гостей из прозекторской, или как она там называлась, через белую дверь в небольшую комнату с двумя продавленными диванами и столом между ними.
– Садитесь, – сказал Петр, снял ушанку, повесил на гвоздь фартук и полез в шкаф. Делал он все медленно, как бы с трудом. «Не так уж он и велик, поменьше Блюхера», – подумал Кузьма о Петре. Дядька был еще крепок, но лицом дряхл. Когда он и халат снял, то оказался в двубортном, бывшем дорогом, пиджаке, и брюки еще хранили тень складки от утюга. Плечи пиджака на Петре обвисали, должно быть, раньше он был и вправду огромен и могуч. В комнате было тепло и даже душно. На столе хозяин расставил стаканы и тарелки, наполнил водой и включил электрический чайник, нарезал хлеб на дощечке. Затем достал из белого шкафчика медицинскую склянку грамм на четыреста и разлил по стаканам содержимое. Стаканов было не пять, а шесть. Кузьма подумал: «Кто-то еще придет».
– Ну, что возишься?! – крикнул Петр.
Из прозекторской откликнулся молодой:
– Щас!! Уже кипит!
Петр открыл две консервных банки сайры и сообщил:
– Лук кончился. Если кому надо – вот, – он бросил на стол пригоршню чесночных зубков. Затем отодвинул на угол стола один из стаканов, положил на него кусок хлеба, а сверху зубок чеснока. Поднял свой стакан и сказал:
– Чистый спирт. Принимаем стоя, на выдохе, за всех усопших и за нас с вами, все там будем. Не чокаясь и молча.
«Да это рецепт! – подумал Кузьма. – А Петр врач».
Петр замахнул полдозы, занюхал хлебом и сел.
Все последовали его примеру. И некоторое время молчали, как бы потрясенные.
Молодой внес кастрюлю с картошкой, из которой торчал кипятильник.
– Я сейчас тебе этим кипятильником в лоб дам, – пообещал Петр.
Молодой кипятильник из кастрюли вынул, убежал с ним в прозекторскую и забулькал водой. Помыл.
Картошка была рассыпчатой, сайра вкусной, чеснок согревал крепче спирта. Дада, Блюхер и Чанов отогрелись до донышка. Петр достал вторую склянку и налил по второй.
– А молодой что же не пьет? – спросил Блюхер.
– Он вас повезет. Потом выпьет… – Петр повернулся к ангелу смерти: – Что сидишь, чай поставь. Чай будете?
– Спасибо, не будем. Мы согрелись, – за всех сказал Кузьма.
Петр встал, и все за ним. Выпили стоя.
– Ну, с богом, – сказал Петр. – А я лягу.
Он действительно сразу лег на диван, только пиджак снял, а молодой накинул на него шерстяной, неожиданный здесь, клетчатый и уютный плед.
Чанов, Блюхер, Дада поблагодарили и попрощались, Петр не ответил.
Они вышли за молодым проводником. Парень посадил их в пузатый автобус с надписью «Ритуальные услуги», открыл ворота, выкатился под звезды, со скрежетом закрыл ворота и повез, сказав:
– В Москву, в Москву, в Москву!..
– Это кто так говорил? – спросил Дада, словно очнувшись от анабиоза.
– Я так говорил, когда из Ужгорода в Москву собрался. А заховався – на Хованском кладби€щще! – он засмеялся.
Они ехали молча минут десять. Потом, когда выбрались из тьмы на освещенные улицы, поняли, что едут к метро Юго-Западному, Дада спросил:
– Что вы там, в крематории, делаете?
– Та усе. Я покойников таскаю, обмываю, бабульки-божедоми – одевают. Бывает и гримерша для усопших приходит по особым заказам.
– А Петр? – спросил Кузьма.
– То же ж, с нами… Только он вроде Бога… Бывает, «Скорая» с свежаком приезжает… а Петр, эт-самое, органы эксгумирует у свежих трупов, для пересадки больным… Только не подумайте чого. Он, Петр-то, строго по закону… Еще бомжей лечит, та и усих, кто приидэт. Он же прохфессор. А если бомжи помирают, он их с почетом, как людей, на обжиг отправляет. Говорит, прах к праху. Он святой.
– В крематории и живет?
– Вместе живэм. Была у него жинка – вмерла. Была квартира – продал… А може, и отдал. Жаль, что ни менэ… Но он ничого задарма ни брать, ни отдавать не велит. Говорит: грешно человекам как нищим подавать… разврат, говорит… а я думав – и для кармана вредно… – парень опять рассмеялся. – А сам-то, сам лечит всих, кто ни приидэт, задарма всих, и кормит тож…
Они остановились. Блюхер посмотрел на часы – без четверти час, успели.
– Сколько мы тебе должны? – спросил Чанов.
– Сколько есть. Я жениться хочу. Деньги собираю.
Кузьма достал стодолларовую бумажку. Проводник был очень доволен, помахал ею на прощание и сунул за пазуху…
Ночью, уже дома, по радиоприемнику на кухне Кузьма прослушал официальное сообщение о теракте на Дубровке. И вдруг представил: Янька и мама сейчас там, в том зале… Волосы на его голове встали ежиком. «Вот, значит, как…» – подумал он, вышел из кухни и приоткрыл дверь к Яньке.
– Ты дома? – спросил он.
– Дома, – отозвалась Янька. – Сплю уже. И мама спит давно. А чего?
– Да так. Спите, – сказал он. И подумал: не буди спящего.
Пошел в свою комнату, улегся и не мог уснуть. Пока не пришла бабушка Тася. Она склонилась к нему, посмотрела в глаза. С тем и уснул…
На следующее утро мама, Янька и Кузьма сидели в гостиной у телевизора и смотрели новости про Норд-Ост. Кузьма досмотрел и пошел на кухню, звонить Блюхеру. Который тоже сидел у телевизора.
– Дада сказал, что он в толпе Павла увидел, – сообщил Блюхер.
Они договорились встретиться на Дубровке в полдень.
Темен был этот полдень. По дороге Кузьма купил мобильник – для Паши.
Они нашли Асланяна вместе с его Чеченом, у которого было совершенно серое лицо и синие губы, а глаза закатывались.
– Он контуженый, – объяснил про Булатика Паша.
Они всю ночь провели здесь, внесли имя Розы Муслимовны Радуевой в список заложников, который перевалил уже за семьсот человек. Всех родственников записывали и настоятельно просили уйти от греха. Булат не уходил, а Паша не мог оставить его здесь одного. Чтоб большей беды не наделал. Потому что он уже рвался через ограждения, кричал, что среди заложниц его мама, что он хочет сдаться террористам, чтоб мать за него отпустили, или хотя бы хочет быть с нею, там, в зале… И другие кричали. Одна женщина прорвалась через ограждение, почти добежала до служебного входа. Там ее пристрелили. Тело дали вытащить и увезти… Тогда Булат стал говорить, что он чеченец, что он хочет поговорить с главарем террористов по-чеченски, и Паша уже видел, как серьезные штатские люди, снующие в толпе, стали интересоваться Булатом и со значением переглядываться. «Что ж ты орешь, закатают тебя фээсбэшники, если чеченцы не пристрелят, так что ни мама твоя, ни я тебя не сыщем!» – убеждал Павел Булата. Тот словно не слышал, а может, и правда не слышал. Его не держали ноги, он уже висел на Павле, который и сам едва стоял. С ночи на Дубровке дежурили психологи, бригады МЧС и «Скорой помощи», народу привалило тьма, кроме родственников к утру понаехали зеваки, начальство, телекомпании, фотографы, свежие омоновцы… так что Паша не мог ни до одного врача дотолкаться. Пристроил Булата на крыльцо какого-то продовольственного магазина, тот покорно сидел, скрючившись и обхватив голову руками. Когда рассвело и магазин открылся, Асланян купил кефира и хлеба. Булат есть не стал.
