Татьяна Булатова - Ох уж эта Люся
– Не может быть. Ты очень мнительна, – успокаивал ее Сухояров, с упоением целуя тонкую шею.
Люся теряла бдительность, всякий раз с томным удовольствием повторяя:
– Ну зачем я тогда тебе позвонила?
– Это ты про корову? – уточнял начмед.
– Про бычка, – шептала Петрова.
– Может быть, твоя Светка еще кого-нибудь украдет? – предлагал Сухояров. – И ты мне еще раз позвонишь?
– Позвоню, – соглашалась Люся и уточняла: – Домой?
На этом Кирилл Александрович обычно беседу прерывал и переходил к более решительным действиям. Впрочем, домой ему действительно позвонили, назвавшись доброжелателями.
Супруга Сухоярова выслушала сообщение с достоинством, не перебивая собеседника, не кидая трубку на рычаг. Сказала: «Благодарю вас», и зачем-то пристально посмотрела на себя в зеркало. Потом распахнула рот и взглядом пересчитала все пломбы в зубах. Растянула кожу к вискам, ушам, провела руками по шее. Резко развернулась и ушла в комнату.
Вечером Кирилла Александровича ждал праздничный ужин.
– Что за повод? – поинтересовался ни о чем не подозревавший муж.
– Ты сегодня дома, – торжественно произнесла принарядившаяся супруга.
– А где дети? – Душа Сухоярова требовала полноты семейного общения.
– Это наш ужин, – пояснила жена. – Мы практически не бываем вместе. Мы вообще в последнее время не бываем вместе, – с горечью повторила она.
Начмед насторожился:
– А что, собственно говоря, произошло?
Супруга не ответила. Сухояров не сбавлял обороты:
– Нет, ты мне объясни, пожалуйста, дорогая, а то я чувствую себя полным дураком.
Ответ жены показался Кириллу Александровичу безумным:
– Я хочу выйти на работу.
– Зачем? – поперхнулся Сухояров. – Нам что, не хватает денег?
– Дело не в этом, – гнула свое жена.
– А в чем?
– Мне надоело сидеть дома, заниматься хозяйством и готовить ужины для того, чтобы есть их самой. Я соскучилась по общению.
– Но тебе же это всегда нравилось?
– Нравилось – разонравилось, – печально пошутила супруга, и начмед решил прекратить сопротивление.
– Хорошо. Куда и когда?
– К тебе, – безапелляционно заявила истосковавшаяся по работе домохозяйка.
– Ко мне-е-е? – опешил Сухояров. – Но кем?
– По специальности. – Жена поджала губы.
Не веря своим ушам, Кирилл Александрович уточнил:
– Ты хочешь работать медсестрой?
– Заметь, участковой медсестрой, – пошла в наступление супруга.
– И на какой же участок? – полюбопытствовал начмед.
– На какой участок? – переспросила жена. – На участок к педиатру Людмиле Сергеевне Жебет. Или такой педиатр у тебя больше не работает? – с вызовом произнесла хозяйка положения.
Сухояров покраснел.
Больше ни о чем в тот вечер супруги не разговаривали: молча пили чай, молча смотрели программу «Время», молча готовились ко сну. «К утру рассосется», – хотелось думать каждому. Не рассосалось. За Сухояровым пришла машина, и мирная жизнь бессменного начмеда детской больницы закончилась.
Второй звонок, но уже из вышестоящей инстанции, для Сухоярова неожиданностью не стал. Пожелания в интонациях доброжелательной угрозы Кирилл Александрович выслушал спокойно, обещал принять к сведению и потрудиться на благо отечественной медицины. Перспективы вырисовывались нерадужные.
«Надо рвать», – вступил сам с собой в мысленный диалог Сухояров. «Зачем?» – грустно вступал в беседу Сухояров-Второй. «Затем, что летит все к чертям собачьим!» – «Что все?» – «Не так уж мало: семья, работа…» – «А любовь?» – не успокаивался искуситель. «А что любовь? Пенсия не за горами». – «Да перестань. Один раз живем», – возражал Сухояров-Второй. «Один», – соглашался начмед, и сердце безудержно рвалось из груди: «Лю-ся, Лю-ся, Лю-ся…»
А Люся, входя в ворота больницы, не отрываясь, смотрела на заветные окна, ожидала увидеть ставшее родным за этот год лицо. Вместо лица виднелась куцая занавеска. Всю неделю Петрова обмирала от ее вида, а начмед – от вида Петровой. Жена торопила, Сухояров медлил. Руку помощи протянула Люся вместе с заявлением об уходе.
– Причина? – грозно спросил Кирилл Александрович.
– Ты.
– И у меня – ты, – выдохнул Сухояров.
– Так больше продолжаться не может, – пожаловалась Петрова. – Я устала отвечать на дурацкие вопросы. Даже пациенты… – начала было Люся.
– И что ты отвечаешь? – прервал начмед.
– Ничего. Молчу… Подпиши заявление.
Сухояров вспыхнул:
– Я нашел тебе место. Врач-лаборант, никаких вызовов, надбавка за вредность. Главврач – мой хороший товарищ.
– Хорошо, – Люся потянулась за подписанным заявлением.
– Подожди, – Сухояров схватил ее за руку. – Дай мне объяснить. Мне трудно. Я к тебе привязан, ты это знаешь.
– Знаю, – согласилась Петрова.
– У меня семья, – начмеда потянуло на банальности.
– Я помню.
– Постарайся понять.
– Я понимаю. Но на мне не надо было жениться…
Брови Сухоярова удивленно поползли вверх:
– Так вопрос не стоял!
– И стоять не будет, – попыталась пошутить Люся.
Все это Петрова говорила, глядя Кириллу Александровичу прямо в глаза. В глазах застыли страх и желание. Из одного глаза выглядывал испуганный Сухояров-Первый, из другого – возбужденный Сухояров-Второй. Петрова растерялась, не зная, кому из них верить. Сглотнув комок, начмед сказал еще одну банальность окосевшей от перенапряжения Люсе:
– Прости меня…
– Всего хорошего, Кирилл Александрович, – неестественно громко произнесла Петрова и направилась к плотно закрытым дверям.
– Всего хорошего, – произнес ей вслед разом постаревший Сухояров, и голос его приобрел былую величественность.
Как ни странно, страсти улеглись быстро. Успокоилась регистратура, пришла в эмоциональную норму преданная секретарша, жена начмеда так и не вышла на работу, а высшая областная инстанция выделила бессменному Сухоярову семейную путевку в санаторий. Жизнь вошла в свою колею просто и буднично. Потухли блестевшие от невозможного счастья глаза, все чаще стало подниматься давление, прямо пропорциональное съедавшей Кирилла Александровича тоске.
Ему хотелось позвонить старому товарищу, под крылом которого теперь обреталась Люся, и спросить:
– Ну и как там моя протеже?
Но Сухояров боялся, а потому смотрел на телефон с отчетливой неприязнью. Аппарат ему мешал всем своим видом: будил беспокойство.
Петровой же новое место работы пришлось по душе – многолюдно и весело. По-утреннему осипшие доноры заигрывали не только с подругами в очереди, но и с молоденькими медсестрами, и даже с необъятных размеров гардеробщицей, ворчливой бабой, сыпавшей солеными прибаутками. К Петровой гардеробщица прониклась и звала не иначе как «Сергевна». Люся в долгу не оставалась и уважительно называла главного часового станции переливания крови «Марфа Егоровна». Сотрудники не сразу понимали, о ком идет речь, ибо привыкли к тому, что их встречает источающая густой запах чеснока «теть Марфа».
– Сергевна – человек, – с чувством изрекала Марфа Егоровна себе под нос. – Только худа больно: кожа да кости!
Именно такое отражение Люся видела в зеркале два раза в день. Ее худоба была несанкционированным ответом сухояровской гипертонии. Петрова тосковала и не спала ночами. По утрам Жебет пенял бывшей супруге, что та всю ночь возится и мешает его полноценному отдыху.
– Извини, – кивала головой Люся, утратившая все силы к сопротивлению. Через минуту, словно что-то вспомнила, спрашивала бывшего мужа:
– Мне никто не звонил?
– Ни-кто, – с чувством выполненного долга отвечал Павлик.
А Петрова ждала. Ждала встречи с Сухояровым. Но прежде чем эта встреча состоялась, принятого недавно на службу бывшего педиатра в разгар рабочего дня пригласили к телефону в отдел кадров. Ни о чем не подозревавшая Люся взяла трубку и в секунду срослась с нею.
– Здравствуй…
Петрова молчала.
– Ты меня слышишь?.. Что ты молчишь?.. – метался на том конце провода измученный разлукой Кирилл Александрович. – Люся, прости меня. Жизни не стало. Все из рук валится, – жаловался начмед молчаливой Петровой. – Давление двести. Возвращайся, а?
– Когда? – хрипло выдавила Люся.
– Сегодня. Сейчас. Через пять минут я буду ждать тебя в городском парке напротив работы.
– Твоей? – уточнила Петрова.
– Твоей, – поправил Кирилл Александрович и повесил трубку.
Весь следующий год каждую неделю с понедельника по пятницу Люся выбегала со станции во время обеденного перерыва и сломя голову неслась в сторону городского парка.
– Куда-а-а-а?! Сергевна! Дождь! – пыталась предотвратить побег теть Марфа.
– Я быстро, Марфа Егоровна, – бросала на ходу Петрова и ныряла под дождь.
– Тю-ю-ю-ю, хворостина оглашенная, – разумеется, себе под нос ворчала гардеробщица, чувствовавшая ответственность за петровскую жизнь.
