Олег Рой - Привет, моя радость! или Новогоднее чудо в семье писателя
– Я слушаю, – повторил Хмуров, но уже другим, несколько более мягким тоном.
– Мне так неудобно, что мы быстро расстались… Вчера был такой прекрасный вечер!
Услышав это, Константин чуть было не поперхнулся мятным леденцом, которым для успокоения поделился с ним Петр Петрович.
– Так вот, вчера, – продолжила Жанна, не отводя сосредоточенного взгляда от окон, – я, кажется, потеряла у тебя в гостиной сережку. Маленькую такую… Понимаешь, она мне очень дорога как память и… В общем, можно я загляну к тебе сегодня и попробую ее отыскать?
Смартфон долго хранил надменное, тягостное молчание. Наконец послышался глубокий удовлетворенный вздох, и следом за ним проскрипело:
– Хорошо, приезжай! Я сейчас заехал на работу. Буду дома через два часа…
– Спасибо, Антон! Ты очень любезен. До встречи. – Женщина поспешно скомкала остаток разговора и, только отключив телефон, смогла сообщить: – У нас есть всего два часа! Надо торопиться…
Все как-то разом вздохнули.
Глава 20
Дождь холодными частыми каплями изрешетил лобовое стекло, и силуэты машин, проезжающих мимо, едва можно было различить. Пешеходы под натиском ветра закрывали зонты, и порой в салон автомобиля проникали потерянные ими короткие безликие фразы: «Я так и знала, какой, оказывается, он… Да, на верхней полке слева, за пледом… Когда? Сегодня же Новый год, пришли мне потом и лучше по почте…»
Некоторое время Константин прислушивался к брошенным на ходу словам, затем неосознанно принялся собирать их и, повинуясь привычке, нанизывать на невидимую тонкую леску. Леску, на которой, словно фотографии в освещенной красным фонарем фотолаборатории, висели разнообразные впечатления и ощущения, обретенные им в разные дни…
Нет, не лучшее время выбрал для наблюдений писатель. Нельзя, нельзя было сейчас отвлекаться, сохраняя в памяти то, что может когда-нибудь пригодиться – героям его новых, еще не написанных книг. Необхо-димо было действовать, и действовать быстро и слаженно.
– Пора, давайте рукавицы, Мороз Петрович, – наконец, собравшись с силами, решился Константин.
– Папочка, мы пойдем с тобой! Пожалуйста, даже не спорь. – На мгновение Лиза прервалась и, выслушав Мишу, который что-то прошептал, склонившись над ее ухом, добавила: – Сопротивление бесполезно, ты будешь работать под нашим прикрытием.
– Лиза! Какое такое прикрытие? – взорвался Константин. – Какая работа? Работа была раньше, в кабинете за компьютером, а сейчас это… это… Вы понимаете, что это, в конце концов, опасно! Неужели вы думаете, что мы просто так, как утки, всем выводком сможем проникнуть в пентхаус? Мимо видеокамер и постов охраны? Это даже не смешно…
– Остынь! Остынь, заклинаю тебя! – взмолился Дед Мороз и замахал руками. – Конечно, ты прав, дети должны остаться в машине. Не спорьте, малыши, не спорьте! А мы с тобой, ты, уголечек мой пламенный, и я, пойдем за посохом, договорились?
Константин тяжело вздохнул и, подумав, ответил:
– Нет, Мороз Петрович, я попытаюсь пробраться туда один. Вам рисковать нельзя. Никак нельзя. Вы представляете, чем это все может обернуться? Вас арестуют, или Хмуров что-то наколдует, и тогда… Исправлять уже будет нечего и некому, понимаете? Оставайтесь, оставайтесь здесь, с Жанной и детьми. А если я не вернусь, пообещайте, что попытаетесь спасти Бедокура.
Услышав это, Лиза сложилась пополам и, уткнувшись носом в колени, хотела было заплакать, но, вспомнив, что настоящие авантюристы так себя не ведут, передумала и, тихо всхлипнув, сказала:
– Папа, ты не волнуйся! Когда я вырасту, то обязательно стану писательницей и допишу твою книгу! Не сомневайся… Да-да…
Константин одобрительно покачал головой и, растягивая уголки губ как-то неравномерно и немного вниз, попытался улыбнуться.
– Вы придумали, что скажете охране? – Миша быстро вернул разговор на блестящие, проложенные над краем обрыва, рельсы. – Ведь надо будет как-то объяснить ваше появление. К сожалению, пропуска у вас нет… Да и паспорт вам показывать не стоит…
Вновь воцарилась оглушительная тишина, и вскоре стало казаться, что от быстро сменяющих друг друга мыслей автомобиль может самостоятельно завестись и поехать, куда фары глядят. Вдруг, ударив себя по лбу, Дед Мороз возликовал:
– Да что же мы головки-то свои ломаем! Черненькие да кудрявенькие, светлые да пряменькие! Я же говорил, рукавицам моим все замки верят, и не только! Не только!
Смеясь и что-то негромко приговаривая, волшебник достал из бардачка свои фирменные рукавицы, отороченные на манжетах белоснежным мехом.
– Постойте, я не понимаю! – занервничал Константин. – Мне что, прикажете каждого охранника по макушке в них гладить, уговаривая пропустить?
– Настоящий писатель! Фантазер! – добродушно отозвался Дед Мороз и, надев рукавицы, добавил: – Дайте-ка мне, дети, лист бумаги и перо чернильное, да пожирнее – письмо писать буду! Настоящее, сопроводительное.
Все изумленно переглянулись и на некоторое время застыли на обтянутых пурпурным бархатом сиденьях. Наконец Константин очнулся и, нырнув во внутренний карман пальто, протянул волшебнику блокнот и шариковую ручку.
– Подходит… – немного поморщившись, согласился тот и, оценивающе взглянув на автора, начал писать: – Я, Нарцисс Фантазеров, опытный садовник и цветовод, прибыл срочно для лечения растений, зеленеющих на верхнем этаже, в самой большой-пребольшой квартире…
Наверное, если бы Константин увидел нечто подобное в кино или на страницах романа, то разразился бы безудержным хохотом, но сейчас ему было совсем, совсем не смешно. Он не смеялся и когда перечитал написанное витиеватым округлым почерком письмо, и когда дочка на прощание заставила его надеть желтую с утиным козырьком бейсболку, и даже когда, миновав просторный холл, он, наконец, убедил себя подойти к высокому накачанному до мочек ушей охраннику.
«Как же все это глупо, наивно! Сейчас меня выгонят пинками, как сумасшедшего…»
Некоторое время Константин не решался, но затем неожиданно сорвал головной убор и одновременно с этим протянул сложенный вчетверо листочек бумаги.
Молодой человек усмехнулся и, словно горилла, большими несколько одеревеневшими пальцами принялся отгибать клетчатые, мелованные уголки записки. Наблюдая за этой мучительной процедурой, Константин хотел было попробовать объяснить все на словах и уже затянул первый какой-то неопределенный звук, который со временем, очевидно, должен был переродиться в слово, но…
– Господин Фантазеров, – неожиданно охранник сдулся и подобострастно наклонил голову. – Пойдемте, пойдемте скорее! Я вас провожу. Вы знаете, у нас и на первом этаже тоже что-то не в порядке. Сколько я здесь работаю… Да вот уже года три, а кактус вон там, в холле, так ни разу и не цвел! А в последнее время колючки стал терять и вообще позеленел как-то бледно… Может, радиация? А?
– Разберемся… – важно процедил Константин и, войдя в лифт, нажал на последнюю обведенную красным кнопку. – Не волнуйтесь, вылечим мы ваш кактус.
Двери закрылись, ярко освещенная кабина чуть присела и стремительно заскользила вверх. Охранник долго стоял перед растущим цифрами неоновым табло. «Двадцать восьмой», – наконец с тревогой пробормотал он и, о чем-то задумавшись, вернулся на пост. В холле было пустынно, сквозь панорамные окна виднелся массивный мост, оголившиеся кусты, постриженные в форме кубиков, и чудной красный автомобиль, неумело припаркованный у бордюра.
Оказавшись на последнем этаже, Константин быстро пересек вестибюль, но перед обрамленной в позолоченную раму дверью неожиданно замер. Глазок, ручка, скрученная в затейливую дизайнерскую спираль на конце, замочная скважина, нет, вот еще одна и немного поодаль другая… «Хорошо, а если он там? Например, выходит из душа или надевает носки, присев в уголке гардеробной! Он же мог соврать Жанне, что заехал на работу, – писателя вновь охватили сомнения. – Почему тогда, еще мальчиком, я наотрез отказался идти в секцию карате? Почему переключал канал, когда по телевизору показывали боевики? В конце концов, почему в школе предпочитал все решать путем мирных переговоров, а не бросался в драку, поднимая пыль?.. Поздно, слишком поздно, отступать уже нельзя».
Константин медленно, словно в замедленной съемке, натянул рукавицы, зажмурился и, обхватив массивную, обжигающую холодом ручку, опустил ее вниз куда-то глубоко-глубоко. Щелчок, дверь распахнулась, коридор – нет, просторный холл, онемевший от удивления!
– Бедокур! Где ты?! – Писатель не выдержал и неожиданно, забыв обо всех страхах и опасениях, закричал: – Выходи, малыш! Это я!..
Вырвавшись, слова полетели, зазвенели, эхом отражаясь от сводчатых потолков, хрустальных люстр, подвесок и бокалов. Казалось, Константин слышал, как, влетев в самую дальнюю приоткрытую дверь, они погасли, распались, запутавшись в тяжелой ткани портьер. В квартире вновь воцарилась настороженная тишина. Сквозь полумрак на полу проступали кривоногие тени: вот вычурный табурет, там несколько стульев, а это шкаф, затаившийся в самом остром углу. Писатель замер, впервые почувствовав, что удары сердца его оглушают. «Все кончено, пушистик пропал!» – подумал он, как вдруг…
