Мария Метлицкая - Бабье лето (сборник)
Ни о чем не подозревающие подруги, замученные и обессиленные, без обычных нарядов и вечернего макияжа, спустились в ресторан. И тут заиграл праздничный туш – для этого срочно вызвали пожилого тапера.
Они растерялись и замешкались на пороге. К ногам Наташи отец спасенной девочки поставил ведро с цветами.
Она расплакалась и хотела как-нибудь незаметно исчезнуть, но подруги крепко держали ее за руки. Ну а дальше… Понятно, что было дальше – тосты за мужественную и отчаянную русскую женщину. Иностранцы кричали: «Браво, Россия. Виват, Горбачев, Ельцин и Путин». Словом, вспомнили всех. Никого не забыли. Мамаша девочки сняла с пальца дорогое кольцо и умоляла Наташу его надеть. Та отказывалась, мотая головой. Опять плакала. Кольцо решительным жестом взяла Женя и с трудом надела его на палец подруги.
Далее пошли тосты за дружбу, за русских – всех сразу и каждого в отдельности. За Великую Победу в сорок пятом. За перестройку и гласность. За мужество русских людей и их терпение. За великие просторы нашей Родины. За первый полет в космос. За Гагарина, разумеется. За русскую икру и лучший напиток в мире – нашу родимую беленькую.
Пьяненький немец просил у Галины прощения за вторжение в сорок первом. Очень настойчиво просил. Галина сказала:
– Расслабься. Тебя тогда и на свете не было.
Тогда немец заплакал и стал целовать Галинину руку.
Тапер, напрягши всю свою профессиональную память, заиграл «Калинку». Спасибо, что не «Интернационал».
Вскоре пафос мероприятия начал падать, и стало легче. Все задышали свободнее. Начались пляски и песни на разных языках.
Вот тут и появились мы, находящиеся в полном неведении относительно последних событий.
Мой сдержанный супруг, наконец-то окончательно расслабившись и расчувствовавшись, пригласил на танец виновницу торжества – Наташу.
Потом плюхнулся на стул и качнул головой:
– А наши-то! А?
– Наши – лучше всех! – уверенно кивнула я, вспомнив старый анекдот.
Женя предложила мне прогуляться до берега, сославшись на то, что от шума и суеты у нее сильно разболелась голова.
Мы сели в шезлонг.
– Такие вот дела, – грустно начала Женя и, вздохнув, добавила: – А завтра все кончится.
– Ну почему все? – ответила я. – Не все, только отпуск. А дальше будет жизнь. Просто жизнь. Обычная, без особых праздников. Наши нормальные, рядовые будни.
– Рядовые? – усмехнулась она. – Да, ты права. Именно – рядовые. У меня работа и парализованная мать. А еще – бывший муж, пьяница, бездельник и драчун, короче – сволочь законченная. Живем в одном доме, деваться некуда. Дочка уехала в Питер и почти не звонит. Живет с каким-то цыганом. (Конечно, тот на ней не женится. Женятся они на своих.) Только просит денег прислать, примерно раз в полгода. Говорит, что сожитель в казино проигрался. Не пришлю – порежут обоих. У Галки – сын с ДЦП. Передвигается только по квартире, и то – в ходунках. Муж сбежал, когда ребенку был год. Ну, когда стало все ясно. У нее бизнес – две палатки на рынке. Два раза поджигали и три обворовывали. Вся в долгах уже лет восемь, никак не выкарабкается. А еще старики в деревне. Болеют все время. И сестра безработная и беспутная. Галка и их содержит. Да еще сиделку для мальчика.
А Натаха… Вообще говорить не хочется. Первого родила в семнадцать. От проезжего молодца. Тянула сына, как могла. Родители ее из дома выгнали. Шалавой объявили. Она у родни жила – тетка пожалела. Пожалеть пожалела, а вот всю работу на нее свалила. Там, в поселке, хозяйство, скотины целый двор. Тетка богатая, на рынке торгует – творог там, сметана, молоко. Вот Наташка в пять утра трех коров доила. А ребенок до двух лет по ночам орал как резаный, она тогда спала пару часов в сутки. А еще кашеварила на всю семью, в доме убиралась и обстирывала этих кулаков. Короче, сделали из нее рабыню Изауру. По полной.
Галка ее через два года к себе забрала, так Наташка неделю спала. Встанет, в туалет, чайку попьет и опять дрыхнет. А еще через год сошлась с чеченцем Асланом. Любовь у них была… Как в сказке. И даже лучше. Аслан этот ее на руках носил. Одел как принцессу. Квартиру купил, диван бархатный, люстру хрустальную. Зажила Натаха как барыня. Родила Аслану близнецов – девулек-красотулек. Асланчик от дочек с ума сходил. В общем, жить бы и радоваться. Но не получается у нас как-то долго жить и радоваться. Убили Аслана. Какие-то разборки. В те годы это было через день. И опять нищета. Как жить? Как деток поднимать? Приехала его родня, кинул брат пачку денег, но Наташку и девчонок не признал. Спасибо, что хату не отобрал. Квартира-то на Асланчика записана, а женаты они с Наташкой не были. Ну, какое-то время она жила на эти деньги. Потом, когда кончились, стала продавать золото, тряпки. Затем сняла хрустальную люстру. Вынесли бархатный диван. Ну и так далее. На работу не устроишься – девчонок не с кем оставить. Пошла по ночам подъезды мыть. Ели хлеб и крупу. Ну а потом девчонки пошли в садик, и она туда же нянечкой. Вроде стали выживать. А в четырнадцать лет пацан ее сел по малолетке. Ограбил киоск на вокзале. В общем, зона, передачи. Она тогда на семнадцать килограммов похудела. А всегда была такой пышкой. Вернулся парень ее беспутный и стал кровь из матери попивать. Не человек пришел, а чистый уголовник. Ну и подался в бандюки. А куда еще? Опять сел. Когда вернулся, снова здорово. После третьей отсидки вообще сгинул. Жив ли, мертв – никто не знает. А она по нему всё слезы льет. Понятно – мать. – Женя замолчала и потерла виски. – Вот такие у нас будни и рядовая жизнь, как ты говоришь. – Она усмехнулась. – Собираем вот денежку весь год. Во всем себе отказываем, чтобы поехать на моря, есть от пуза, дрыхнуть без задних ног, тряпки покупать. Короче, бабами себя почувствовать. Хотя бы несколько недель в году. Ну а если какой-нибудь мужичонка попадется, мы не отказываемся. Дома-то у нас этой радости совсем нет. Столько лет – и все одни. А ведь не кривые и не косые. Просто судьба такая…
Мы замолчали. Потом я сказала:
– Ну, не все так плохо. Вы же есть друг у друга! А такая дружба не на каждом углу.
– Это да, – кивнула Женя. – Поддерживаем друг друга, как можем. Вместе и горе, и танцульки. А иначе – сдохли бы. Если поодиночке. – И она засмеялась.
– А я вот думала, – вздохнула я, – что у вас все хорошо. Вы такие беззаботные, всему радуетесь, всем довольны. Умеете получать от жизни удовольствие. В отличие от нас, например. Я вот сразу сникаю, сгибаюсь как-то, если неприятности. С детьми что-то или с родителями. Или вот с работой. Нет, карабкаемся, конечно. Выживаем как-то. Но после каждой истории – словно воздух из меня выкачали. И сил все меньше с каждым годом.
– Ну, это ты зря! – горячо откликнулась Женя. – Жизнь, она ведь на то и жизнь, чтобы нас испытывать – ну, кто сколько стоит. Выдюжишь – она тебе подарок. Обещает-то жизнь много, особенно по молодости. А вот слово свое не держит. – Женя вздохнула. – Но! Это еще не повод, чтобы ее разлюбить! А сколько в ней хорошего? Вот муж у тебя. Такой мужичок приличный. Детки дома. Мама жива. Квартира в Москве. Горячая вода целый день, мусоропровод. Театры у вас, выставки всякие. На курорты ездишь. Вот чем плохая жизнь? Нет, ты мне скажи? Если по-честному?
Я кивнула. Потому что все это было чистейшей правдой. Просто в таком ракурсе я давно свою судьбу не рассматривала.
– А у нас и вправду все хорошо! – улыбнулась она. – И будет еще лучше! Вот я точно это знаю! – Женя встала с шезлонга и сказала: – Пойду Наташку укладывать. Она у нас хилая по спиртной части. А завтра в полет. – Женя засмеялась.
Мы обнялись и простились. Ничего друг другу не желая. Потому что все уже знали про эту жизнь. Знали, что хорошего человека она пожмет-пожмет и отпустит. Сколько раз так было?
А утром на завтраке и на пляже нам было грустно, даже одиноко как-то. Казалось, что все загрустили без наших трех нимф на фоне моря.
А через три дня улетали и мы – в нашу суетную, беспокойную и тревожную жизнь. И только в самолете я поняла, что эта встреча была не напрасна. Почему – понятно. Впрочем, все в жизни наверняка не напрасно: и хорошее, и плохое. Уверена.
Поселок художников
Он узнал ее сразу. Со спины. Не слыша ее голос. Просто увидел и узнал. Эту по-прежнему тонкую спину с острыми и беспомощными, как у ребенка, лопатками. Эту узкую, почти детскую, длинную шею с двумя выдающимися бугорками третьего и четвертого позвонков. Все тот же рыжеватый хвост на затылке. Теперь, правда, в нем было больше серебра, чем золота с медовым отливом. Длинные руки с узкими запястьями. И ноги – длинные, по-прежнему стройные и сильные, с гладкими, ровными, смуглыми икрами, как будто доставшиеся ей случайно от другого тела – тела спортсменки. Хотя она была совсем не спортивной, а даже неловкой, чуть нескладной, как бывают неловки и нескладны подростки.
Он обошел ее сбоку и увидел чуть вздернутый кончик носа, пухлую нижнюю губу, родинку на щеке и гладкий, высокий, чистый лоб. И конечно, очки. Теперь – узкие и тонкие, в легкой металлической оправе. Она откинула рукой легкую челку и вытерла ладонью лоб. Он оглядел ее всю – с головы до ног. Белая широкая майка с подмокшими кругами подмышек. Синие шорты по колено. Полотняная сумка через плечо. Узкие ремешки открытых шлепок. И круглые, розовые, почти детские пятки. Он помнил эти пятки. Всю жизнь помнил. Они были гладкие, почти шелковые. Пятки младенца. Как это ей удавалось? Непостижимо. Никаких педикюров – это понятно. Вечно возилась в саду – пионы, флоксы, георгины. А вот на€ тебе – такие пятки. Не пятки, а пяточки.
