Борис Носик - Дорога долгая легка… (сборник)
Собралась группа, и стройная, строгая, профсоюзного вида женщина, чья усохшая былая красота была словно нарочно засушена для гербария, сказала, что надо все начинать сначала. Раз он обидел эту укладчицу, они найдут другую. Но прежде всего они все вместе посмотрят его фильм.
Это была хитро задуманная месть. До сих пор Зенкович счастливо избегал подобных просмотров. Однако теперь группа расселась в маленьком просмотровом зале, а Зенковича посадили в первый ряд, одного. Погас свет, вспыхнули титры, и Зенкович с удовлетворением и стыдом отметил, что на бахорском языке его фамилия не претерпела никаких изменений. Дальше была нудная и вполне постыдная ахинея, снятая ленивым бахорским человеком Махмудом Кубасовым, а потом слепленная его неумелой рукой. Все было пошло, абсурдно, бессвязно, скучно, и каждую часть приходилось одолевать, как пятикилометровый подъем в безводной местности.
В темноте зала за спиной Зенковича время от времени слышался искренний возглас какого-нибудь из членов дубляжной группы:
– И какой дурак все это понаписал?
Не снял, нет, они знали, что в зале сидит только сценарист, поэтому не снял, а написал. Понаписал.
Зенкович тягостно молчал, растравливая раны и повторяя про себя пижонскую фразу одного литературного долгожителя, строчившего сценарии для кинофабрик еще в двадцатые годы: «Писателю платят в кино за унижение!» Понял, Сеня? За унижение тебе платят. Вот тебе твой Таллин. Твой Вашан…
Но даже в таком зале нашелся добрый человек: не стоит кино без праведника. Человек этот был совсем молод, во всяком случае, очки его блестели задорно. Может, это был практикант, студент ВГИКа. Может, это был просто юноша, начинающий жить (тот самый, который должен во всем брать пример с товарища Дзержинского). Может, он уже слегка разочаровался в кинематографе, как знать? Так или иначе, это был добрый человек (может, все-таки на него уже подействовал пример товарища Дзержинского), и он пожалел распинаемого автора. В темноте он пересел к Зенковичу и стал шептать ему, не боясь навлечь на себя гнев группы:
– Вы их не слушайте. Это же вообще варварство, этот ихний дубляж. Субтитры должны быть в кино. Им же всем работа нужна, этим бывшим актерам, неудачникам-режиссерам. А дама-режиссерша, она, знаете, кого-то там сыграла, то ли Зою Космодемьянскую, то ли Матросова, тридцать лет назад, с тех пор все дублирует… Укладчица! Да весь дубляжный цех на укладчицах держится. А на цехе вся студия…
Зажегся свет. Зрители пересели за стол заседаний.
– Ну что, товарищи, – сказала бывшая героическая актриса. – Начнем. Что нам делать с фильмом?
Человек, похожий на кастрата, которому вместе со всем остальным по ошибке вырезали и голос, пропищал едва слышно:
– Та-акое нельзя дублировать.
Остальные были того же мнения. Режиссерша с засушенными следами красоты торжествующе смотрела на сценариста.
– Ну что же, – сказал Зенкович. – Работа вам нужна, не мне… Что вы там последнее дублировали? – спросил он у засушенной.
– М-м-м… – Она пожевала бледными губами. – Корейский фильм. «Девушка-патриотка».
– Ясно. А теперь «Девушку из чайханы» будете курочить. Работа вам как раз по плечу. Но укладчицу эту, как ее… Матрену Исаковну…
– Рахиль Ивановну.
– Да, Рахиль Ивановну – прошу убрать. Пусть она Антониони уродует, он все же по-русски не понимает, ему все одно, нерусскому человеку…
Так, хотя и под занавес, с большим опозданием, в час полной безнадеги, а Зенкович все же втянулся в кинопроизводственную склоку. Ему дали укладчицу Фиму. Она была хорошая, добрая девушка. Она сказала:
– Вам есть куда уехать?
– Куда-нибудь можно, конечно, – сказал Зенкович. – Можно в Коктебель… в Ялту… в Бахористан…
– Ничего себе куда-нибудь, – сказала Фима. – Так вот, езжайте. Вы ничем не поможете, ничего уже нельзя сделать… Я вам обещаю не очень…
Зенкович купил билет до Симферополя и уже собирал вещи, когда ему позвонили из Орджоникирва. Он был рад услышать голос своего друга-редактора.
– Сейчас тебе будет звонить директор… Нет, новый, того уже сняли. Этот? Ничего. С хлопка. Крепкий хозяйственник. Предложит тебе новый сценарий, с одним парнем напополам. Он ничего, хороший парень, член Союза… но он не смог… Он ничего не смог.
– О чем? О басмачах?
– Нет. Об охоте на тигров… Ты же любишь охрану природы.
– У вас уже тепло? – спросил наконец Зенкович, намолчав рубля на три.
– Жарынь… Редиска.
– А в Вашане?
– Там тюльпаны… И трава зеленая-зеленая… Ты понял? Остальное он тебе сам скажет… Пять тысяч пополам…
– Остальное я помню, – сказал Зенкович.
Он подумал, что нельзя соглашаться. Ни за что, надо ехать в Крым. Надо садиться за вечное. За прозу… И все-таки он ждал этого звонка. Над рекой уже трава и тюльпаны. А вечерами костры. Стирают белье… Пахнет пылью, горелым кизяком. Очумело кричит ишак, забравшись в горы. Бормочет искусственный водопад возле помоста у чайханы…
Коктебель
Утром Сапожников вышел из хибарки и увидел большую серую медведицу. «Смотрите! – закричал он. – Смотрите!» Первой его услышала медведица. Потом пошла прочь через кустарник – будто бы нехотя, неторопливо, а на самом деле очень быстро и толково, сперва куда-то за свалку, а потом по лесу за перевал, по своей привычной тропе, размазанной туристскими кедами. Это была настоящая медведица в настоящем лесу, среди сопок. И это было прекрасно.
Протирая глаза, из хибары выходили инструктора, из палаток выскакивали промерзшие за ночь, покусанные комарами туристы. Выяснилось, что медведица уже приходила ночью, распорола бок палатки, утащила ящик с галетами. Инструктора и туристы сходились во мнении, что медведицу нужно «отстрелять». Просто пристрелить ее в заповеднике они не имели права, нужно было «разрешение на отстрел». Медведица ходила в открытую по своей тропе, по своему шеломайнику, и Сапожников подумал, что судьба ее решена. И еще он с тоской подумал, что ему надо улетать. Он посмотрел на небо. Из-за вулкана Кихпиныч тянулась серая мгла. Никто не знал, будет ли сегодня вертолет. Уже три дня Сапожников ходил с приюта на приют в погоне за вертолетом. Вертолет «еще не пришел» или «только что ушел». Он издевательски жужжал где-то совсем рядом, за горами. Отчаянье охватывало Сапожникова. Ему начинало казаться, что он должен немедленно попасть в Жупаново, в Петропавловск, в Москву… По спокойном размышлении он понимал, что ему нечего делать в Москве: никто не ждал его там, а здесь была так давно обещанная ему Камчатка. Однако он все реже был способен к спокойному размышлению. Современная техника могла вырвать его из самой глухой тундры, в одночасье перенести за десять тысяч километров, калеча сердце, изнашивая нервы. И вот он рвался в Москву, в которой ему сейчас было нечего делать. Он знал, что все равно не сможет сесть за работу в Москве, потому что Марина уже месяц была на юге. Он старался не оставлять ее одну надолго, просто так, вероятно, чтобы «не вводить во искушение». Сейчас она была с Глебкой, и ей, вероятно, приходилось нелегко… Бедная девочка. Сапожников подумал о ней с теплотой, впервые после многомесячных распрей. Вспомнил, что она у него «красавица и умница» (так она любила говорить о себе). Из хибары вышла Таня, инструкторша, провожавшая Сапожникова с соседнего приюта. Они ночевали сегодня рядом, на полу, одетые, в холоде и многолюдье, без толку разжигая друг в друге желание. Вид у Тани был довольно помятый, и Сапожников в первое мгновенье рассматривал ее, словно не узнавая. Потому он спрятал взгляд, но она успела перехватить его и, кажется, все поняла.
– Как бы тебе улететь… – сказала она соболезнующе.
Туристы принесли им в ведре остатки манной каши.
– Дяденька художник, поешь, – сказала маленькая девочка.
– Как надо говорить? – строго спросила Таня.
– Оставь, – сказал Сапожников. – Спасибо, моя славная.
Таня была довольна, что не придется готовить. Они ушли в хибару и доели кашу. Вторая группа принесла от костра пшено.
– С голоду у вас не пропадешь, – сказал Сапожников.
– Сегодня все уйдут дальше, – сказал начальник приюта. – Останусь один.
– А как же мне? – с тоской сказал Сапожников.
Ему стали наперебой давать советы. Одни советовали выходить к океану – всего сорок километров, и тропа сейчас неплохо видна. Другие рекомендовали спуститься в Долину гейзеров. Туда иногда прилетают экскурсанты. Один инструктор стал со смехом рассказывать, как съемочная группа «Земли Санникова» прилетела сюда на один день, а застряла на полмесяца из-за непогоды – ночевали вот так же, на голом полу, то-то была потеха…
Очумевший от этих разговоров Сапожников вышел на поляну и стал напряженно вслушиваться в рокот вертолета за перевалом. Ушел! Опять ушел! Надо немедленно выбираться в Жупаново, в Петропавловск, в Москву. И еще дальше, наверное, на юг, где Марина с Глебкой. Господи, какой же он был счастливый утром, когда увидел медведицу! Не думал ни о чем, кроме серой медведицы с белой мордой.
