Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье
Они вошли в проветренную палатку и очутились в своем брезентовом раю.
Сначала им было не до разговоров, а потом Александра все-таки разговор завела.
– Скоро полетим с тобой в Москву, – сказала она под шум мелкого дождичка, ударяющего по палатке со всех сторон.
– Со мной? Не получится.
– Не сомневайся. Если Папиков обещал, то он сделает. Ты не представляешь, какой у него авторитет!
– Не получится.
– Что ты заладил, Адась, не получится? А я говорю – получится!
– Не получится.
– Почему это – не получится? Сейчас есть все возможности организовать твой побег. Мы тебя просто вывезем с собой.
– Не получится.
– Лагерь на серном руднике – это ад!
– Возможно. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть – я еще не был в аду небесном, – с беспечным смешком в голосе сказал Адам, – возможно…
– Там долго не протянешь, я точно знаю, – вспомнив Дяцюка в Семеновке и «серную вонючку в степу», горячо сказала Александра.
– Долго там не живут – это правда. Но там меня ждут больные. Там Семечкин.
– То-то-то есть как?! – заикаясь, с трудом выговорила Александра. – Ты, ты, ты отказываешься бежать?
– Конечно.
– Ты что говоришь? Ты что, Адась?
– Я говорю: там меня ждут люди.
– А мы что – не люди? Мы – не люди?! А твои дети?! Я? Ксения?! Мы – не люди…
В напряженном молчании, отстраненно, как на том свете, шумел дождь за тонкими стенками.
– Ты знаешь Ксению?
– Знаю. Я ездила на твои розыски и познакомилась. Маленьких знаю. И Адама, и Александру. У них глаза твои.
– До сих пор? Я думал, потемнеют.
– До сих пор твои – синие-синие.
Где-то далеко за палаточным городком прозвучали два винтовочных выстрела, наверное, кто-то пытался прорваться сквозь кольцо оцепления.
– Ты права, – помолчав, сказал Адам. – Но я не могу сбежать. Не получится.
– Получится, – обреченно прошептала Александра и отвернулась к подрагивающей под струями дождя брезентовой стене палатки.
– Да, ты права, там живут недолго, – наконец произнес Адам после затянувшейся паузы. – Но Семечкин такой человек – он и в преисподней жизнь наладит. У нас за последние четыре месяца ни один человек не умер. До Семечкина рабочих обновляли каждый квартал. Охранники, и те не выдерживали – стрелялись. А сейчас другое дело. Семечкин вывел лагерь за территорию рудника, притом с правильной стороны, учитывая розу ветров, чтоб запах серы не наносило. Построил баню. Построил медпункт. Питание неплохое. Даже мясо дают. Лекарствами обеспечивает. Зимой – дровами, а с дровами здесь тяжело. У нас один заслуженный инженер срок отбывает, так печку он изобрел металлическую, в ней дрова горят часов десять, вернее, тлеют, но тепла она дает много, хватает тепла. Таких печек железных мы наварили много. У Семечкина эта печка – главный обменный продукт, она и гражданским, и военным нравится. Семечкин со всеми умеет договориться: и в Главном лагерном управлении, и с местным гражданским начальством, и с военными, и с уголовниками. При нем даже охрана не зверствует, как бывает обычно. Порядок у нас и на руднике, и в бараках. И семичасовой рабочий день – и план перевыполняется. Люди ожили. Как я могу их бросить? – Адам еще долго рассказывал о Семечкине, о своих больных, о чудо-печке, о порядках в лагере, рассказывал до тех пор, пока не понял, что Александра спит. – Не получится, – глухо буркнул он напоследок и нежно обнял жену.
Все получилось. Правда, совсем не так, как рассчитывала Александра.
Как говорится: человек предполагает, а бог располагает.
13 октября Папиков отправил Адама Домбровского с патрулем по городу. Такой был в те дни порядок: патрулю обязательно придавался врач.
– Пойдите, перемените впечатления, оторвитесь от операционного стола, – сказал он Адаму, – я один поработаю, мне с девочками не привыкать. Тем более что ничего сложного не планируем. В городе еще тяжело, но, говорят, полегче. Главное – мародерство пошло на убыль.
Адам ушел патрулировать в доставленной специально для него офицерской форме, с погонами капитана военно-медицинской службы, это Ираклий Соломонович расстарался для него по просьбе Александры. Адам ушел в патруль без особой охоты. Почему-то отбросив свою обычную сдержанность, при Папикове и Наталье он крепко обнял и поцеловал на прощанье Александру.
В сумерки его привезли в кузове полуторки. Адам был без сознания. Хотя мародерство и пошло на убыль, но патруль таки наткнулся на бандитов, переодетых в милицейскую форму. В перестрелке Адам был тяжело ранен. К чести его товарищей по патрулю, надо сказать, что они перевязали его наилучшим образом и немедленно доставили в палаточный городок.
За свою долгую жизнь Александра Александровна Домбровская не раз сталкивалась с зеркальными ситуациями, хотя и происходившими в разное время с разными людьми, но повторявшими друг друга поразительно.
– Пулевое проникающее ранение правого легкого на уровне четвертого и пятого ребер, сквозное пулевое ранение задней трети правого плеча, – констатировал Папиков в операционной.
Как сказали бы сейчас, Александра участвовала в операции своего мужа на автопилоте. (Много лет спустя она вычитала, что автопилот изобрел в Америке русский эмигрант первой волны Б. В. Сергиевский.) А что касается самой операции, то точно такую же они делали когда-то на Сандомирском плацдарме маленькому московскому генералу, только совсем недавно переставшему досаждать Александре своими ухаживаниями, с тех пор как она фактически вышла замуж за своего бывшего комбата Ивана Ивановича, а попросту – Ванечку-генерала. Она так и звала его дома – «Ванечка-генерал», и ей, и ему это очень нравилось. Хотя она, наверное, и не любила его, а он любил ее безусловно, отношения у них были очень легкие, радостные, и день ото дня они как-то все больше притирались друг к другу. Иногда даже говорили о том, что «хорошо бы маленького». Первым заговорил о ребенке Ванечка, и Александра не возражала, фактически ведь это была ее главная цель. И бабушка Анна Карповна ждала будущих внучиков с нетерпением, она так и говорила: «Скорее бы мне дождаться внучиков, пока силы есть».
Освобожденная Папиковым от всех других обязанностей, пять суток Александра выхаживала Адама. За это время Ираклий Соломонович под руководством Папикова оформил демобилизацию капитана военно-медицинской службы Адама Сигизмундовича Домбровского. К тому времени в разрушенном городе работала Военно-врачебная комиссия Туркестанского военного округа, частично прибывшая в Ашхабад из Ташкента. В личном деле капитана А. С. Домбровского, которое получил на руки генерал И. С. Горшков, была выписка из сводки по Ашхабаду на 13 октября 1948 года о тяжелом ранении во время планового патрулирования города капитана военно-медицинской службы А. С. Домбровского, характеристика от генерала военно-медицинской службы А. С. Папикова на капитана военно-медицинской службы А. С. Домбровского как на его, Папикова, ассистента, «проявившего себя высококвалифицированным хирургом в сложных оперативных условиях», направление на дальнейшее излечение капитана А. С. Домбровского в хирургическое отделение Московского медицинского института, подписанное заместителем министра здравоохранения СССР. Помимо двух пулевых ранений в грудь, в направлении была отмечена тяжелая контузия. Венчал документацию список особо отличившихся и пострадавших солдат и офицеров, награжденных орденами и медалями. Капитан военно-медицинской службы А. С. Домбровский был награжден орденом Красной Звезды. Представление о награждении подписал Командующий Туркестанским военным округом Герой Советского Союза Генерал армии И. Е. Петров.
Распоряжение о возвращении команды Папикова в Москву поступило 19 октября. Адама сочли транспортабельным. Вместе с ним в Москву направлялись еще трое тяжелораненых, двух из них Адам оперировал вместе с Папиковым.
Возвращались в Москву с того же секретного аэродрома, тем же тяжелым бомбардировщиком Ту-4, уравновесившим американскую «летающую крепость» В-29, что во многом предопределило на земле долгий мир без большой войны.
Все 22 топливных бака Ту-4 были заполнены керосином. Перелет предполагался беспосадочный – от секретного аэродрома под Ашхабадом до секретного аэродрома под Москвой. Секретность и всякого рода закрытость всего и вся были в те времена важнейшими составляющими как воинской, так и гражданской жизни.
Иван Иванович и Ираклий Соломонович остались в Ашхабаде помогать Командующему Туркестанским военным округом Петрову, который после смерти своего сына ходил черный и говорил и двигался не как живой человек, а как заведенный механизм.
В самолете было полутемно и довольно холодно, так что Александре и Наталье приходилось постоянно следить за тем, достаточно ли хорошо утеплены раненые, не раскрылся ли кто из них в беспамятстве.
Папиков сказал, что лететь – самое меньшее часов пять, и с тем отправился прикорнуть на тюфячок у пилотского отсека.
