Марина Козлова - Пока мы можем говорить
– Я понимаю вас, – сказал Андрес. – У вас нелегкий выбор. Откажетесь назвать заказчиков – к вам придет полиция. Согласитесь сотрудничать – к вам придет кто-то другой. Причем независимо от моего агрегатного состояния. Жив я буду или, предположим, мертв – сейчас это уже не имеет значения. Кто-нибудь, да придет.
– Живой вы мне как-то симпатичнее, кабальеро, – интимно донеслось из-за ширмы. – В конечном итоге вы можете стать моим адвокатом. На общественных началах. Ну, знаете, как известный человек, звезда экрана… Люди вам поверят, если вы скажете, что лично я не ел паштет из печени младенцев и… что там еще? Мозги с горошком… маринованные грудки с черничным соусом. Хааааа… ох… Грехи мои тяжкие.
– Прекратите, – сказал Андрес.
– Так вы же меня сами провоцируете! – взвилась тень. – Вы же сами предложили этот образный ряд!
Возникла длинная пауза.
– Можете идти, – произнес человек из-за ширмы самым обычным постным голосом, будто ему мгновенно наскучили и разговор, и ситуация в целом. – Через две недели с небольшим курьер доставит вам пакет с именами заказчиков и с некоторыми доказательствами их прямой причастности, чтобы два раза не вставать.
– Почему не раньше? – Андресу очень не понравились эти «две недели с небольшим».
– Потому что именно через две недели состоится очередная передача заказа… Конечным, так сказать, потребителям. Если вы думаете, что все это происходит в центре Пуэрта-дель-Соль под аккомпанемент лютни… Надо очень постараться, дорогой кабальеро, чтобы у вас появились задокументированные свидетельства – личики, пальчики, голоса. И я постараюсь. Но мне нужен будет зеленый коридор. И гарантии, что он будет предоставлен. И охрана. Много чего нужно.
– Вам будут предоставлены статус свидетеля и неофициальная защита. Это слова министра внутренних дел.
– Слова…
– Вы хотели бы письмо с подписью и печатью министерской канцелярии?
– Я не наивный мальчик, кабальеро. Но знайте, если что-то пойдет не так, персональную ответственность за это понесете вы. Как инициатор. Далось оно вам на старости лет. У вас же и так вся грудь в орденах, условно говоря. Сидели бы себе тихо, рассказывали людям о новостях культуры, литературы. К тому же у вас жена на сносях…
Андрес ждал чего-то подобного. И все же внутренне застыл, будто вода, глоток которой он сделал только что из тонкостенного стакана, мгновенно замерзла в пищеводе.
Единственная оставшаяся в живых его родственница по матери, та самая тетя Анхела, в свои девяносто два большей частью мирно дремала в кресле-качалке под присмотром заботливой приемной дочери, хорошо помнила гражданскую войну и почти никогда не могла вспомнить, что ела полчаса назад. Сознание ее мерцало и струилось, речь то и дело отказывала, но когда Андрес сообщил ей о своей помолвке с Алехандрой, Исабель выразилась предельно точно. Она сказала: «Не делай этого, мальчик. У тебя была жена? Была. Вот и храни ей верность. У арви не принято повторно вступать в брак, и ничем хорошим дело не кончится». Андрес не стал пререкаться со старушкой и пускаться в концептуальные рассуждения о вредных предрассудках, но настроение его было сильно испорчено. Червяк тревоги навсегда поселился где-то в районе груди и некстати шевелился там по ночам.
* * *Мольфарка Леся-Христина никогда не обращала внимания на людскую молву. Наплевала и растерла даже тогда, когда все село взволнованно перешептывалось по углам после загадочной смерти ее мужа, который пошел к реке за форелью, но так и не дошел – вдруг встал как вкопанный, да и упал замертво. То ли о пенек споткнулся, то ли кто-то невидимый ударил в спину. И когда от ее отваров уснула и не проснулась трехлетняя Палашка, шестая дочка Отаманюков, Леся-Христина в ответ на тихие бессильные проклятия родителей вытянула руку вперед и провела раскрытой ладонью перед их лицами, будто по невидимой стене: «Переживете. Я сделала все, что могла. Бог дал, Бог взял». Ей было однаково[34]Безразлично (укр.), что все село поголовно считало ее черной мольфаркой. Пускай, другой у них все равно нет. Не особо беспокоило ее и то, что за двойное имя люди считали ее двуличной. Одно слово – оборотень и дьявольское отродье. А ей все ха-ха. Лесей-Христиной назвала ее при рождении мать, мольфарка такой нечеловеческой силы, что до сих пор раз в год на Ивана Купалу у ее могилы собираются мольфары со всей Гуцульщины. Мать передала ей свой дар и свою мольфу – заговоренную бартку[35]. Исполнив таким образом все, что и положено любому мольфару, ушла в мир иной с легкой душой.
Не боялась людей мольфарка Леся-Христина, но было у нее одно слабое место – Галя, ее единственное сокровище, бесценное и ненаглядное. Кое-кто уже заметил, что Галя с Юрки глаз не сводит, некоторые высказывали предположение, что дело, верно, движется к свадьбе. Мол, Леся-Христина женщина серьезная, особо медлить не будет, возьмет парня в оборот, да и всю его семью. Тем более что Галю самое время под мужика класть – весь лоб в прыщах, грудь из-под рубашки выпирает, как два глека с масляной[36] из пасхальной корзины, задница больше, чем у матери. Невеста. А ведь еще год-два – и перезреет девушка, потеряет всю свою красоту…
Лесе-Христине и в страшном сне не снилось, что люди могут начать смеяться над ее Галей. И над нею заодно. Смеяться или жалеть – не важно. Это позор такой, что хоть из села беги. А куда бежать?
Наутро, прячась за широким стволом сосны, она, не дыша, наблюдала за тем, что происходит на поляне у реки. Два юных голых тела, казалось ей, находятся в непрерывном соитии, не разделяются ни на минуту, будто не существуют по отдельности. Леся-Христина стояла столбом, тяжело дыша. Забывшись, сунула руку за пазуху и неистово мяла грудь, другой рукой лихорадочно задирала полол. Струйка слюны стекала по ее дрожащему подбородку.
«Убью, – думала она, в странном исступлении возвращаясь в село. – За то, что дочкой моей пренебрег, за свою минутную слабость. И чтобы не допустить позора». Как откажется его семья посылать сватов – обязательно засмеют. В открытую, конечно, побоятся, но каждая семья за глухими стенами своей гражды будет ежедневно перемывать мольфарке кости. Не давало ей покоя, кто же это такая была с Юркой, что за бесстыжая девка с длинным гибким телом, гладким, как у молодой кобылицы, русая и простоволосая. Из-за этих распущенных волос Леся-Христина так и не смогла рассмотреть ее лица, но сразу поняла, что она – чужая. Да, конечно же чужая и скорей всего – оттуда, сверху.
Там, наверху, жила совсем другая раса. Не гуцулы. Кто – непонятно. По сравнению с носатыми и черноволосыми гуцулами они выглядели более блекло, одевались непривычно, наречие их было странным, но понять можно. Мужчины и женщины сверху иногда появлялись на ярмарках, держались скромно и осторонь, никогда не ввязывались в привычные для людных мест перепалки. Гордые и вспыльчивые гуцулы традиционно держали с ними вежливый нейтралитет. И вот почему. От стариков к молодым, из поколения в поколение в двух соседних гуцульских селах передавалось предание о том, что люди сверху однажды спасли жителей полонины от страшной неминуемой гибели. Спасли очень странным образом. Сколько лет назад это было, мать Леси-Христины точно сказать не могла, и бабка не могла, и более древние старики. В начале осени, в тихое благословенное время, когда наполняются закрома и люди готовятся к свадьбам, на голубой линии дальней горной гряды откуда ни возьмись появились многочисленные всадники. Они возникли как бы ниоткуда, будто соткались из разреженного карпатского воздуха, но, приближаясь, обретали четкие угрожающие контуры. Можно было различить, что у многих на концах длинных шестов горит огонь и что лучники уже держат луки сбоку, чуть выше стремени, у левого колена, ожидая, когда приблизятся на расстояние полета стрелы. Гуцулы не были готовы к войне. По крайней мере в данный момент. Возникла страшная паника, и вот уже упал вниз лицом Михаська, бестолковый молодой пастушок. Вместо того чтобы бежать прятаться, он принялся кричать, размахивать руками, как курица крыльями, собирая своих поджарых коровенок, и поймал в спину первую стрелу.
«И вот тогда… – говорили старики и ненадолго замолкали, чтобы подчеркнуть важность момента. – И тогда… люди сверху прислали ящеров с крыльями».
«Кого?» – обязательно вопрошали изумленные дети.
«Ящеров с крыльями, да-да», – кивали старики и в растерянности пожимали плечами каждый раз, сколько бы они ни рассказывали эту историю.
Гады были огромные, серые, блестели на солнце, как жидкое серебро. Казалось, эти чудовища прорезаются из земли, разворачивают веерами огромные крылья и встают в глухую стену между селом и всадниками. Их было много – наверное, с десяток. Некоторое время опешившие гуцулы ничего не видели перед собой, кроме ослепительной серебряной стены, которая мерно, в ритме маятника, покачивалась из стороны в сторону. Потом над верхним контуром крыльев на склоне горы показались одинокие всадники, они бежали, пришпоривали коней и страшно кричали на них. Скакать под гору нелегко, а в гору, да еще в панике – почти невозможно. И вот уже одна за другой, не выдержав подъема, спутывая длинные ноги, падали на бок загнанные лошади, теряя всадников. Серебряная стена, между тем, из линии превратилась в полукруг и стала медленно замыкаться в кольцо, продолжая покачиваться из стороны в сторону. Таким образом крылатые гады брали в плен тех, кто уже оказался на полонине и не успел повернуть назад. Гуцулы в абсолютном молчании наблюдали, как живое кольцо, застыв, постояло немного, потом разомкнулось, выпуская на волю ошалевших от страха пленников. А те, кто верхом, кто спешившись, расползались куда глаза глядят, но только чтобы подальше от этого проклятого села. И тут люди увидели радугу, она аркой висела над верхним контуром развернутых в ряд крыльев. Резкий протяжный звук донесся с горы – не то глухой гортанный крик, не то звук трубы. И стена пропала. Вот так просто взяла и пропала – мгновенно. Следом и радуга растворилась в небе, будто и не было ее.
