Юрий Арабов - Столкновение с бабочкой
– А Александровский сад?.. – возразил Яков Михайлович, который все-таки услышал этот шелест вождя.
– Отлично. Тогда покажите мне тело. Его еще можно опознать… – еле слышно приказал вождь.
– Тела нету, – ответил Свердлов, выходя в коридор. – С коммунистическим приветом. Прощайте!..
По лицу Ильича пробежала судорога.
Потом она спустилась к рукам и спине. Его начал бить ледяной озноб, который предвещал скорый скачок температуры. Тела убийцы нет… А было ли оно, тело?
…Через несколько дней, когда он выскочил из температуры, как из кипятка, он попросил в палату коменданта Кремля.
– Мне сообщили, – произнес Ленин, стараясь не волноваться, – что Каплан расстреляли именно вы.
– Я, – подтвердил Мальков, – по приказу товарища Свердлова.
– Приказ был письменный?
– Устный.
– Когда это было?
– Четвертого сентября.
– Значит, следствие велось не более пяти дней. Не слишком долго, не правда ли?
– Да. Быстро закрыли дело, – вынужден был согласиться Мальков.
– Почему расстреляли не в здании ВЧК?
– Потому что Каплан сидела здесь.
– Под кабинетом товарища Свердлова? – насмешливо спросил Ильич, который был уже наслышан о странностях этого короткого дознания.
– Именно так. Яков Михайлович лично забрал ее с Лубянки и поместил в Кремль.
– Экстраваганца. Бурлеск. Что сделали с телом?
– После расстрела я облил его керосином и сжег в железной бочке.
– В Александровском саду?
– Там.
– Зачем?
– За свое злодеяние. Она недостойна лежать в земле. Так мне сказали.
– Бочка есть? – спросил Ильич, ощущая смертную тоску.
– Утилизирована. Вместе с пеплом, – произнес Мальков еле слышно.
– Свидетели?..
– Какие… Зачем? – перепугался комендант Кремля.
– Любые. Которые могут рассказать. Что вы там жгли и жгли ли вообще, – терпеливо объяснил перевязанный, как мумия, вождь.
– Есть, – неожиданно подтвердил Мальков. – Туда пришел один поэт… Демьян Бедный, знаете такого? Его квартира находится как раз в здании Автобоевого отряда… Он и вышел на шум. Читали такого поэта?
– Такой поэт мне неизвестен. Но о гражданине Бедном наслышан, – ответил Ильич.
Он его не любил, считая отпетым пошляком. Как его настоящая фамилия? Придворов? Так он и будет всю жизнь при дворе, царском или пролетарском. Все время будет врать и приспосабливаться. Ненавижу таких писак. Частушечки, басни… Утопить бы его вместе с баснями в большой кастрюле. А ведь придется с ним общаться, спрашивать про бочку и про то, была ли она вообще и что в ней горело…
– Можете передать товарищу Бедному, что я хочу с ним срочно переговорить?
– Невозможно. Сейчас он отдыхает в Крыму, в санатории.
– Гм!.. Бархатный сезон. Его можно понять… Сам бы туда поехал!
– А вы и поедете! – сказал Мальков. – Партия в лице Якова Михайловича посылает вас лечиться под Москву, в Горки.
Ленин посмотрел на Надежду Константиновну. В глазах жены он прочел тоску загнанного зверя.
– Это единоличное решение Свердлова?
– Это решение ЦК партии. Свердлов здесь ни при чем.
– Меня нужно соединить с государем, – сказал Ленин еле слышно.
Это было единственное решение в фантастической ситуации фактического ареста и медленного умерщвления.
– Обеспечим, – согласился Мальков, с облегчением от того, что тяжелый разговор закончен.
Телефонная связь состоялась тем же вечером. Сам государь к аппарату не подошел, но министр его двора передал Ильичу пожелание скорейшего выздоровления и слова Николая о том, что тот внимательно следит за ситуацией, принимая меры к ее разрешению.
Это бесследное исчезновение Фанни Каплан породило фантастические слухи на протяжении полувека после ее (или не ее) покушения. Несколько сидельцев-каторжан встречали Ройдман в пересыльных тюрьмах и лагерях. Говорили, что она должна была лично участвовать на одном из процессов в середине тридцатых как свидетель, но почему-то не состоялось, не срослось… Один русский духовидец, выйдя из тюрьмы, написал на смертном одре, что жизнь террористки была сохранена именно по указанию Владимира Ильича Ленина. И наконец, автору этих строк, когда он был ребенком, показали один раз косолапую старуху, выходившую из ворот Института марксизма-ленинизма, сказав: «Это знаменитая Фанни Каплан. Она работает в здешней библиотеке. Хочешь попросить у нее какую-нибудь книгу?»
Автор не захотел и сейчас об этом очень жалеет.
…А Ленин после разговора с Мальковым решил, что тому нужно срочно понизить жалованье. Перед тем как судить и наградить заслуженной камерой. Или пулей. Только за что сулить? За исполнение приказа всесильного Яшки? Расслабленная рука слепой судьбы, залезшая в деку рояля, заставила звучать сразу несколько струн, и оказалось, что я – совсем один. Если Свердлов (или кто-то) держит нити заговора и дергает за них, то нужно срочно искать союзников. То, что это был именно широкий заговор, сомнений не вызывало. Граната под ногами Мирбаха – только первое звено. Концерт по заявкам трудящихся на заводе Михельсона – второе. Участвовало как минимум трое. Скрепчатый!.. Кто он? Наверное, из их банды… Что делать? Становиться ли мне следователем по особо важным делам или по-прежнему пытаться руководить Советом народных комиссаров, делая вид, что ничего не случилось? Кто может быть их союзником? Левые коммунисты? Как пить дать. Эсеры и меньшевики – само собой. Бывшие подпольщики-нелегалы… вот он, чертов корень кровавой интриги и коммунистического кульбитажа. Троцкий? Нет, он меня любит и никогда не предаст. Феликс?.. Да! Главный кирпичик – лях! Ведь это его дело – дознание и расправа! Почему он меня сдал Свердлову?.. Яшка – он что, Нат Пинкертон наших дней? Этого Феликса и нужно шпокнуть прежде других. Чтобы другие феликсы не высовывались. За ротозейство и попустительство разбою. Выдерну один кирпичик, и все здание разлетится само собой… Царь! У него нужно просить защиты! Но тогда я – оппортунист и ренегат. Но разве не я говорил, что логика революционной борьбы требует часто отступления? Для того чтобы собрать силы и броситься снова в бескомпромиссный бой… Компромисс! Именно. Чтобы сохранить республику и не отдать ее всяким яшкам… Царь! К царю мне надо, к царю!..
Почему-то мысль о возможном расстреле Феликса Эдмундовича принесла успокоение в больную душу Ильича. Она была растравлена пулями и испытывала жгучую, как пожар, изжогу.
За два дня до отъезда в Горки он попросил документы ВЧК и письменные распоряжения Дзержинского. Мальков принес ему несколько толстых папок. Одна из инструкций особенно насторожила и увлекла:
« Вторжение вооруженных людей на частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовали добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача – пользуясь злом, искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти – рабочих и крестьян – и что всякие его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть… Ф.Э. Дзержинский ».
Так он же абстрактный гуманист, мой Феликс. Он же мыслит внеклассовыми категориями добра и зла. Ему бы книжки писать про пролитую слезу ребенка, а не террором заниматься. И есть ли вообще революционный террор с подобными инструкциями? Может ли он быть полновесным и строгим с такого рода документами? Ведь это – закрытая служебная записка, обязательная к исполнению. Фарс!.. Буржуазное филистерство. Значит, Феликс не революционный террорист. Но, может быть, он думает, что я – террорист? И потому он ополчился на вождя со всякого рода скрепчатыми и исчезнувшей из обращения Ройдман?.. Или не он?
В душе Ильича возникла брешь. Через нее лился если не свет, то предрассветные сумерки, обещавшие резкий перелом в карьере. Он придумал проверку Дзержинскому. Проверку всем, кто не согласен с его выдающейся ролью в смутных событиях, накрывших Россию как циклон.
Ленин все помнил и никому ничего не простил.
Глава девятая Вы хотели кульбитаж, и вы его получили
1
Янкель Хаимович Юровский был часовым мастером и перестал чинить часы в тревожном 1905 году, когда все в Томской губернии перестали делать то, что полагается, и начали заниматься более важным государственным делом – раздавать листовки, не работать и участвовать в деятельности революционной организации Бунд.
Когда первую русскую смуту придавил тяжелый, как гиря, Столыпин, Янкель Хаимович забил на всем осиновый кол и снова взялся за старое – ковыряться пинцетом в часовых механизмах и получать за это деньги, необходимые для поддержания семьи на плаву. А в семье, кроме него, было еще четыре рта – жена и трое детей. Весь мир представлялся ему часовым механизмом, который следует прочистить и заменить внутри какие-то детали, тогда всё завертится в полезную для человечества сторону. Но язва революционной отравы, выпитой без закуски, не давала часовщику спать спокойно.
