Владимир Романовский - Инсула
– Понимаешь, Рылеев, моя так называемая герлфренд все обдумала своим так называемым умом, и теперь либо Парадайз Айленд, либо убейся об стену. Если бы мы поехали в другое место, она бы меня не бросила, разумеется – это было бы с ее стороны слишком резонно и гуманно – но продолжала бы предоставлять мне доступ к обворожительной своей плоти, в то же время лелея враждебные чувства в жестоком сердце своем. Женщины никогда тебе не скажут толком, чего именно они возжелали. Во-первых потому, что сами не знают, а во-вторых их любимая стратегия – увиливать, недоговаривать, и смотреть, не будет ли им от этого выгоды. И вот я здесь, работаю и жду, жду.
Бармен презрительно фыркнул. Цицерон и Рылеев даже не посмотрели в его сторону. Бармен, человек с ограниченными интересами, обиделся и отошел к другим посетителям. Цицерон же продолжал:
– И в данный момент я разражен, поскольку я люблю быть оригинальным во всем, а это трудно, когда все обитатели дома сидят в вестибюле и тоже чего-то ждут, ждут.
Все обитатели? Рылеев не понял, что имеет в виду Цицерон. Нахмурился. Подумал. И спросил:
– Какие обитатели? Какого дома?
Цицерон с готовностью объяснил:
– А все наши соседи, кроме супруг Кипиани. Все остальные. Ждут. Либерманы, оперная блядь, и госпожа Дашкова. Вот и ты подошел, и скоро твоя обожаемая жена к тебе присоединится. Впору думать о заговоре.
– О каком заговоре?
– Ты веришь в совпадения, Рылеев?
– Как тебе сказать…
– Всем нашим так называемым соседям следовало убраться из города на викенд, как они это обычно и делают. На природу, на травку, на песок, в горы. И тебе, кстати, тоже! И вот вдруг, ни с того ни с сего – кто-то что-то отменяет, переносит на будущий месяц, не сложилось, не состыковалось, накладка, плюс приступ лени – все это возникает у всех в один и тот же день, нежданно-непрошено, как герпес, а центральный кондиционер сломался. Обитатели расселись в вестибюле, посылают смс-ки, хлебают дринки, потеют, и не уходят. Ждут. Чего ждут – сами не знают.
Рылеев удивился:
– Кондиционер сломался?
– Да, представь себе. Глупая придумка, как и все остальное в этом так называемом доме. Центральный! Я бы сбегал и купил комнатный кондиционер, но его вставить некуда, внешние стены все стеклянные, из-за чего энергии уходит на охлаждение летом и отопление зимой в три раза больше, чем в любом другом доме.
Удачный момент, подумал Рылеев. Вот как раз сейчас его и надо … заинтересовать. Обещал ведь Людмиле подумать. Запустим пробный шар и посмотрим, что из этого выйдет.
– Ну, раз тебе здесь так плохо…
Цицерон возмущенно его перебил:
– А тебе не плохо? Какой нормальный человек захочет жить в блядской стеклянной коробке, а, Рылеев?
– Переехать не хочешь?
Подозрительно на него посмотрев, Цицерон ухмыльнулся, отпил виски, и поставил стакан на стойку двумя холеными пальцами. И спросил:
– Это твоя сука из конторы тебя подбивает? Говорить с соседями на эту тему?
Рылеев улыбнулся обезоруживающе:
– А ты откуда знаешь?
Цицерон встал, взял снова стакан, и кивнул Рылееву, чтобы тот следовал за ним. Набрав на компьютерном замке код, Цицерон открыл дверь и пропустил Рылеева в вестибюль Прозрачности.
У себя в «комнате контроля» портье Василий, тезка Рылеева, грузный человек лет пятидесяти, перестал играть с компьютером в «догони подлого зайца» и воззрился на монитор, над которым вспыхнул красный сигнал, оповещающий Василия, что дверь, ведущая из бара в Прозрачность, открыли. Увидев Цицерона и Рылеева, портье кивнул самому себе и вернулся к игре.
Глава пятая. Вестибюль
Общий стиль убранства просторного вестибюля являл собою смесь «суперсовременной» стильности и представлений дизайнера (убогих, по мнению Цицерона) о неприличной роскоши. Несколько футуристических бордового цвета диванов расположились по периметру. Вдоль одной из стен стояли неровной шеренгой сплюснутые коринфские колонны. Действующий камин выдержан был в классическом английском стиле. На одной из стен висел оригинал картины Джеймса Уистлера «Портрет Мисс Кордер» в тяжелой золоченой раме.
Дж. Уистлер. Портрет Мисс Кордер
Между диванами – непременные, модные в тот год, пальмы в кадках. Под потолком слегка пародийная стилизация люстры, изображенной на картине Адольфа Менцеля «Концерт для флейты с Фридрихом Великим».
А. Менцель. Концерт для флейты с Фридрихом Великим
В углу помещался концертный рояль, увенчанный вазой и фотографией карибского, в тон пальмам, восхода в пластмассовой рамке. А также лежала на рояле стопка книг. Кто ее туда положил – неизвестно, вчера не было.
На одном из диванов сидела пара со второго этажа: Вадик Либерман – перманентно усталый рыжий мужчина с брюшком, средних лет, и его жена, Светлана, тоже средних лет, полная темноволосая женщина с резкими чертами лица, не красавица и не уродина. Вадик что-то изучал на экране компьютера-планшета. Светлана посылала по телефону тексты своей подруге, жалуясь на жизнь. Дети Либерманов – мальчик и девочка – проводили летние каникулы в субтропиках, в специальном заведении для детей из состоятельных семей.
А напротив них разместилась господа Дашкова, дама возрастом около девяноста, с увлечением читающая экономический журнал.
Цицерон, неся в руке тамблер с виски, говорил:
– … ведет, похоже, все дела в Спокойствии – так получилось, что она твоя бывшая, и поэтому ты думаешь, что можешь ей доверять. Удивляюсь я тебе иногда, Рылеев. Странный ты.
Рылеев спросил:
– Это ты о чем?
– Дорогой мой друг и одноклассник, я всегда тщателен – это у меня с рождения. Я проверил. До объединения в «Спокойствии» базировались два так называемых строителя. Друг друга они ненавидели, но кое-что делали сообща. Давали взятки епископу, и целой куче народу в городской администрации, каждый год, только бы церква не получила статус исторического памятника. Оба хотели ее снести. Один – чтобы построить это наше так называемое люкс-здание, в коем мы с тобою, типа, живем, другой чтобы возвести на этом месте жилой небоскреб, потому что не бывает слишком много жилых небоскребов в одном квартале. Один из упомянутых подонков прозывается Александр Миронов, другой Александр Кац. Не помню, кто из них кто, потому что это не имеет значения. После объединения один из них стал главным управителем, а второй … не важно. Ну так вот, Рылеев, можешь сказать Миронову, или Кацу, чтоб они оба еблись в рот в любом выбранном ими месте в любое удобное для них время, ибо лично я никуда переезжать не собираюсь.
Он подошел к роялю, снял с него вазу и фотографию, и поставил и то, и другое на пол.
Из глубин дома послышалось пение оперного сопрано – гаммы, почему-то прерывистые. Не обращая на внимания на гаммы, Цицерон пониженным тоном сказал Рылееву:
– Надо бы все-таки объяснить людям, что рояль – музыкальный инструмент, а не кофейный столик и не полка. И водружение на рояль пошлых посторонних предметов есть проявление дурного вкуса, кое следует карать публичной поркой на площади.
Рылеев удивился:
– Ты что, полюбил вдруг музыку?
Цицерон живо откликнулся:
– Ненавижу по-прежнему. Особенно так называемый «Ноктюрн» в ми-бемоль, авторства пана Шопена. Тем не менее, моя нелюбовь к роялю – это одно, а эстетика – совсем другое. Здравствуй, прекрасное создание.
Рылеев повернул голову – посмотреть, к кому обращается Цицерон. Через вестибюль к Цицерону бежала, жуя резинку, босоногая Мими, блондинка двадцати шести лет, стройная, с мальчишескими повадками, в одежде, которая больше подошла бы семнадцатилетней девочке: новая любовница. Не вынимая резинки изо рта, она поцеловала Цицерона, после чего сразу кинулась к дивану, села на него с ногами, и занялась посылкой текстов по телефону.
Продолжая беседовать с Рылеевым, Цицерон перебрал книги на крышке рояля, вытащил из стопки небольших размеров томик – Невинные за границей, Марка Твена – и направился к Мими, продолжая говорить:
– Беда всех умных людей, Рылеев, в том, что всю свою жизнь они окружены дебилами, которые прекрасно понимают друг друга, но совершенно не понимают, завистливо боятся, и ненавидят всех, у кого есть, типа, ум. В смысле интеллект.
Плавным жестом вынув телефон из руки Мими, он вложил в эту руку книжку.
Поющее в глубинах дома оперное сопрано смолкло.
В тишине, без аккомпанемента, Цицерон продолжил, обращаясь к Рылееву, а не к Мими, возле которой стоял:
