Надежда Нелидова - Свекруха
Отделение было большое, на смену выходило сразу три санитарки. За каждой была закреплена своя территория, и все-таки случались ссоры. Например, когда они пили чай в тихий час, и нужно было выписывать больного из «ничейного» изолятора: искать по номерку мешок с одеждой, менять матрацы, белье.
В таких случаях, если тут была Валя, конфликты разрешались мгновенно. Она грузно поднималась, отодвигала блюдечко и говорила ровным невыразительным голосом:
– Будет лаяться-то, я иду, – и шла, бросив в рот карамельку, и делала все, что надо.
– Экая ты беззлобная, Валюша, – льстиво заметила как-то тетя Катя. Она, мелко пришлепывая, пила чай и умильно утирала сморщенные губы. – Прямо чудо по нынешним временам. Ты и слова не сказала, ты и пошла, ты и сделала.
Валя подумала и ответила:
– Ленивая я. Лень ругаться, пойду и сделаю.
Одевалась Валя плохо: не умела, да и денег, наверно, не хватало. На выход у неё была единственная ядовито-зеленая шёлковая кофточка.
– Ты б, Валентина, следила за собой, – сказали ей полушутя женщины из палаты. – Гляди, парни смотреть не будут.
– Добра-то: парни, – спокойно удивилась Валя. – Вон, девчата не кушают, боятся фигуры испортить. А я кушать люблю.
В столовой она, кроме супа, брала два гарнира, и хлеба брала по шесть кусков, и всё съедала с аппетитом.
Чего никто не подумал бы о «божьей коровке» – она обожала читать. В хозяйственной сумке, с которой ходила на работу, рядом с кульком слипшихся карамелек обязательно лежала библиотечная книга, аккуратно завернутая в газету.
В ночную смену, когда храп несся из палат и из ординаторской, где неудобно на кушетках спали сестры и няньки, только Валя сидела на детском стульчике в коридоре у едва теплой батареи и читала всю ночь напролет (конечно, если никого не привозили).
С её лица не сходило детское радостное изумление. Она негодовала, удивлялась, вскрикивала: «Ах, господи», горестно всплёскивала руками или хохотала, как сумасшедшая, тут же зажимая рот и грозя себе кулаком. В половине пятого утра закладывала свернутым фантиком книгу, еще раз с уважением перечитывала заглавие и фамилию автора, потом шла будить сестер.
И вот эту покладистую добрую девушку должны были судить в вечернюю пересменку. Все с нетерпением ждали вечера, и никто толком не знал, что же натворила Валя. И только тетя Катя нехорошо улыбалась:
– Да уж натворила. Вот тебе и «божья коровка».
Собрание вела второй хирург, интерн. Она его очень хорошо вела, как настоящая судья: глядела в стол, постукивала о пепельницу карандашиком и говорила отрывисто и сурово. А вообще это была очень милая и застенчивая девушка.
– Пожалуйста, Фомина, – пригласила она.
Старшая сестра с горящим лицом, опущенными глазами, решительно простучала на каблучках к столу. И начала высоким дрожащим голосом:
– В травматологическом отделении процветает разврат…
– Фомина… – порозовев, остановила её второй хирург.
Фомина обиделась. И подняла глазки: мелкие, свинцовые, похожие на шляпки гвоздиков. И сходу начала рассказывать, как заглянула вчера вечером в мужскую палату («Я уж и забыла, зачем заглядывала…» – Вспомнила и облегченно закивала головой: «Чтоб форточку открыть. Именно её, форточку!»)
– Вот она, – сестра указала на Валю, – лежала под одеялом на койке больного Лещенюка. Они шевелились и шептались, – это Фомина почти взвизгнула. – Она ещё сказала: «Тихо, миленький, а то услышат», и пусть Крутикова даже не спорит!
Валя и не думала спорить. Она сидела на стуле, опустив на колени большие, изъеденные хлоркой руки. Услышав о строгом выговоре, пошевелилась и вздохнула:
– Не нужно выговора-то. Уволюсь я. Вы только без отработки меня отпустите.
Все опешили. Этого никто не ожидал, тем более откуда было взять на это место такого дефицитного человека, как Валя?! Поднялся страшный гам. Валю окружили, хватали за руки, точно она вот-вот могла убежать, кричали друг на друга…
После собрания я с ужасно испорченным настроением шла в прививочный кабинет. И с порога увидела Валю, которая плакала за шкафчиком с пузырьками. Круглая спина в белом халате ходила ходуном. Пузырьки в шкафу стеклянно позванивали.
Ревела она долго, пока я не устала стоять и нарочно не звякнула стерилизатором. Валя высунулась из-за шкафчика, моргая малюсенькими опухшими страдальческими глазками. Она высморкалась и притихла.
– Что, Валя? Я же знаю, что это неправда. Зачем ты им не сказала?
Она подтвердила сиплым голосом: «Неправда». И, вцепившись в рукав моего халата, заголосила:
– Да правда, правда, только по-другому всё было, честное слово…
В тот вечер она шла с тазом мимо мужской палаты, и тут ее позвал голос. Валя поставила таз у дверей, вытерла руки и пошла наугад в темноту. По голосу она догадалась, что звал из своего угла Лещенюк – исхудалый сорокапятилетний мужчина, лежащий на деревянном щите с переломом позвоночника.
– Валя, – взволнованно хриплым голосом звал он ее. – Валя, поди сюда.
– Иду, иду. Подушечка нехорошо? Сейчас поправим.
Она уже приподняла утку и двинула под кроватью судно, и убедилась, что они холодны и пусты. Нагнулась и стала ловко переворачивать и приспосабливать подушку заново, обняв Лещенюка одной рукой. И тут-то Лещенюк костлявыми руками обхватил Валю за талию и повалил на себя. Она охнула и секунду лежала на нем, распластавшись. Но тут же без труда высвободилась и отскочила за тумбочку.
– Валя, ты где? – тревожно звал Лещенюк, водя руками перед собой, как слепой. – Валя, извини, ради Бога. Я полгода… полгода здесь. Мужик я или нет? Валя, я тебя давно приметил, нравишься ты мне. Валь?…
Он говорил негромко и убедительно:
– Чего калеки боишься, дурочка? Мне бы погладить тебя да обнять покрепче, а, Валя?
– Вот еще выдумали. Нехорошо это. Скоро выпишетесь, жена за вами приедет…
– Черта с два жена, – сказал он зло. – За полгода пяти разов не пришла. Магазинных плавленых сырков приносила. По две штуки, – и добавил грубо: Так не подойдешь? Не пожалеешь?
Валя молчала.
– Ты вот рядом стоишь, – медленно говорил он, – а я слышу, как дышишь ты, как волнуешься… Какая ты добрая баба, знаю… Какая мягкая, горячая под халатом, как из бани… Ох и ласковая, наверно… Ч-черт! – он всхлипнул, замолчал.
– Этого не хватало! Никак заплакали?! Нельзя вам, врачи же запретили, – всполошилась шёпотом Валя. – Ну, пускай будто иду я. Только стыдно как, ой, мамочки.
Она, вздыхая, присела на край кровати, но он заставил ее придвинуться. Руки у него были ледяные, влажные.
– Ты прямо как мертвец закостенела. Так противно, что ли? – усмехнулся он. – Ну и грудь у тебя… Всё отдай – мало… Как вздрагивает от ударов сердца. Потерпи. Боишься, что ли?
– Вот еще, – сквозь зубы сказала Валя и вздрогнула. – Вы где покалечились-то?
– Производственная травма… Я в управлении строительства… мастером работаю… Работал… Про меня, Валюша, в городской газете печатали… Читала?… Мастер бригады отделочников Лещенюк…
– Ой, и вправду читала! – сказала радостно Валя.
– Хороший ты человечек, Валюша!
Она попросила шепотом:
– Тихо, миленький, больные проснутся.
Посидела еще немного. Осторожно сняла его обмякшую, согревшуюся руку и, заправляя халат на груди, на цыпочках пошла к дверям.
А там в проёме истуканом стояла Фомина. Валя тоже остолбенела. Но опомнилась, боком протиснулась в дверь и сломя голову побежала прочь, только казенные тапочки гулко хлопали по линолеуму. В конце коридора Валя поскользнулась и со страшным грохотом упала, окончательно перебудив весь этаж.
– Вот так всё и получилось, – закончила, вздыхая, Валя, – Только вы не думайте, что что-то неприличное Лещенюк делал. Он только кофточку расстегнул и руку вот так положил… А больше ничего, – Валя сморщилась и заплакала горше прежнего.
– Ну что ты, глупая, – сказала я, обнимая ее и целуя косы с огорченно вздрагивающими «божьими коровками». – Хочешь, я расскажу всем, как на самом деле было? Или на другую работу помогу устроиться?…
Валя крепко вытерла платком губы, щеки и нос, и отказалась:
– Спасибо, чего уж, на работу я сама устроюсь. Руки при мне. Да и не о том я плачу. Стала бы об этом, господи.
– Так о чем, дурочка?
Она молчала и комкала платок.
– О чем?
– О чем! – заголосила Валя. – А вы пройдите по палатам да послушайте, что больные говорят, так и узнаете, «о чём». Ну, пройдите, пройдите.
Она еще несколько раз предложила мне пройти по палатам, пока я не напомнила, что идёт вечерний обход.
– О чем, – всхлипнула она. – А о чем Лещенюк рассказывает, не слыхали? Из соседних палат приходят послушать… Как я на постели к лежачим мужикам бегаю и по… трогать себя даю… Ох, да как вы не понимаете? Ведь на спор он это делал, паразит такой! Меня чтоб проверить, недотрога я или… – Валя замахала от стыда руками. – Мужики, небось, рядышком под одеялами похохатывали.
