Майя Новик - Ларек
Она съежилась, уворачиваясь от пинков, щипков и оплеух. Я такого вынести не могла и кинулась в бой. Увидев, что подоспело подкрепление, отщепенцы ретировались, Аленка подняла на меня свои зареванные глаза, и тут произошло то, чего я умирать буду, не забуду! Обида и боль в ее карих глазах вдруг моментально преобразились в презрение. Преображение было настолько мгновенным, что я только рот открыла, потому что презрение это было адресовано отнюдь не обидчикам, а мне!
– Подссывала… – почти не разжимая губ, процедила она, гордо закинула тощие косы за спину и удалилась к своему месту.
В этот день я так и не пришла в себя. Мало того, что меня оскорбила лучшая подруга, она оскорбила меня вместо благодарности! Этого я понять тогда не могла.
Позже мы помирились.
После школы Аленка вдруг расцвела: остригла волосы, прокрасилась в черный цвет, который выгодно оттенял ее бледную, тонкую кожу, и вдруг оказалось, что она красавица с тоненькой талией и высокой грудью. Она очень быстро выскочила замуж за Никиту – простого деревенского тугодума, спокойного и уравновешенного. Сперва мне казалось, что тут она и найдет свое счастье, но все пошло не так.
Если бы у них были дети, все, может, и было бы по-другому, но детей у них не было, и через год Аленка пустилась во все тяжкие, то есть завела себе любовника и не одного. Дальше – больше. Она переспала со всеми друзьями Никиты, со всеми мужчинами, которые бывали у них дома. До сих пор подозреваю, что Никита, скорее всего, знал или подозревал о похождениях своей любвеобильной жены, однако махнул на это рукой, мол, себе дороже будет разбираться с ней и… запил. Ирония судьбы была в том, что пил он, в основном, с теми, кто и отрастил ему длинные, ветвистые рога. На все мои увещевания Аленка лишь презрительно щурила тщательно подкрашенные глаза.
– Да ты никак завидуешь, подружка?
Объяснять ей, что глупо завидовать женщине, чей моральный облик заслуживает лишь одного эпитета, было невозможно! Аленка была уверена, что поступает правильно.
– Все очень просто, Линюня, – язвительно объясняла она мне, – когда рядом со мной нормальный сильный мужик, я хочу его и не отказываю себе в этом маленьком удовольствии. Вот и все!
Она знала, что я ненавижу, когда меня так называют, и специально дразнила меня.
Аленка обожала фильмы ужасов про демонов, дьявола и прочую нечисть. Самое большое впечатление на нее произвел «Экзорсист», который мы как-то посмотрели у меня дома. К моему удивлению, после фильма Аленка наотрез отказалась спать в другой комнате. Честное слово, я никогда не могла бы подумать, что этот фильм может произвести такое впечатление на человека, воспитанного в атеистических традициях. Ее просто трясло от страха.
Я замечала, что Аленка странным образом реагировала на раздавленных кошек, собак и голубей: любой нормальный человек старался отойти подальше, а если на труп все же приходилось смотреть, то все пытались хотя бы не задерживать на нем взгляд. Она же всегда останавливалась и тщательно осматривала останки. Ей было интересно, что это растянулось по асфальту? Кишочки? А это что? Вытекший глаз? Она очень удивила меня, когда мы, возвращаясь как-то из школы, увидели, что у соседнего дома похороны: она просто бросила меня и присоединилась к процессии, ей интересно было посмотреть на покойника. Было ей тогда лет тринадцать, не больше.
В завершение характеристики можно сказать, что ее идеалом мужчины был грубый, наглый мачо. Никита к этому идеалу не подходил совершенно, потому что относился к ней с уважением, и поэтому их брак был просто обречен. Аленка с презрением относилась и к Илье, для нее он был слишком худой и нервный. Это, впрочем, не мешало ей строить ему глазки.
Моей второй подругой была Леночка Вздорова. Мы познакомились с ней в театральной студии, куда она пришла реализовывать свои многочисленные таланты. У нее в жизни все было не просто так. Стоило какому-нибудь кавказцу посмотреть на Леночку, как этот ничем не примечательный случай превращался у нее в голове в целый фейерверк событий, и она, захлебываясь от восторга, рассказывала мне, как с ума сойти какой красивый грузин решил с ней познакомиться в Иркутске.
Все события почему-то происходили очень далеко, и проверить их реальность было невозможно. Потом он водил ее в ресторан, подарил шикарный букет цветов, довез до Ангарска на крутой иномарке. Она доехала до дома Ломакина, своего жениха, дала кавказцу ломакинский же телефон и сделала кавказцу «ручкой». Цветы пришлось выбросить.
Такие «романтические» истории происходили с ней чуть ли не каждый день. Можно было подумать, что она красавица, но это было не так. Приятное лицо с узеньким подбородком портили глаза: они были цвета зеленой пивной бутылки, в которую налито что-то несвежее. Выражение отсутствовало, они были пугающе-неподвижные. Единственное, что было в ней по-настоящему красиво – это волосы. Густой, роскошный водопад темных волос заканчивался ниже спины. Волосы действовали магически – стоило ей их распустить, и мужчины тянулись в эти пленительные сети, словно стая плотвы.
В остальное время у нее была зализанная, ровная головка скромницы. Страстью Леночки были наряды. На ее миниатюрную фигурку можно было найти все, что угодно. Купив какую-нибудь необыкновенную кофточку, она тут же кидалась по магазинам в поисках подходящей к кофточке юбочки, потом бежала подбирать туфельки, белье, заколочки для волос, сумочку…
Леночка и вышла замуж за Ломакина только затем, чтобы иметь неограниченную возможность «доить» его. Нормальный работяга, окончивший ПТУ, Олег Ломакин любил жену до потери памяти и отдавал ей все, что зарабатывал. Он готовил (Леночка делала вид аристократки и заявляла, что она «не ест суп, хлеб, макароны, колбасу и мясо», кажется, питалась она одними «сникерсами» и мороженым), стирал (Леночка презирала это недостойное ее занятие), выгуливал двух собак (тигрового дога и смесь пуделя со спаниелем Джесси) и мыл полы в однокомнатной квартире. Леночка же училась в мединституте на вечернем отделении в Иркутске и мечтала стать психиатром.
Ломакин был стопроцентным мужиком, в этом я убедилась однажды, когда мы вчетвером зимой поехали на турбазу. Нас поселили в небольшом двухэтажном корпусе. На нашем этаже было спокойно, а на втором этаже вовсю веселилась компания, состоящая из бритоголовых парней. Я не помню уже, что послужило причиной конфликта, то ли кто-то из них сказал что-то обидное Лене, то ли Илья с пьяных глаз послал кого-то подальше, но дело приняло такой оборот, что Илье могли надавать по шее. Тут на помощь пришел Ломакин.
– Ты с ним не говори, ты со мной поговори, – сказал он бритоголовому.
Тот смерил Олега взглядом. Хотя Олег был невысоким, природа щедро одарила его мускулатурой: у него было тело гимнаста, быстрое и послушное.
– Только один на один, ладно? – уточнил бритоголовый.
– Ага… – Ломакин надел кожаные перчатки и как был в одной рубашечке подался следом за бритоголовым на улицу.
До улицы он не успел дойти: на холодной застекленной веранде кто-то догнал его сзади и ударил в ухо. Кто это был, Ломакин особо разбираться не стал, жизнь научила его сперва действовать, а потом уж думать, поэтому он буквально двумя ударами уложил и того парня, который догнал его сзади, сломав ему при этом нос, и того, за кем шел. Все это заняло не больше десяти секунд. Он вернулся обратно в теплый холл, снял перчатки и осмотрел руки.
– Нормально! – он улыбнулся во весь рот, но настороженность в глазах еще не растаяла.
Продолжение последовало сразу же. Компания не смогла простить сломанный нос, и нам пришлось расплачиваться… бутылкой ликера.
– Да я вообще тебя не трогал, – бубнил детина с распухшим, похожим на грушу носом. – Я вообще просто так шел, на улицу…
– Ну, извини, извини, – Ломакин хлопал детину по спине и щедро подливал в стакан ликер.
– А Олежек-то мой мужчинкой себя показал! – шепнула мне на ухо Леночка, глазки ее блестели.
Я лишь вздохнула, мне похвастаться было нечем.
Когда Лена и Олег узнали, что мы работаем в ларьке, они стали часто заезжать «в гости». Ломакин в это время работал в шиномонтажке, работа, по-видимому, не приносила должного дохода, и у него возникла идея поработать в этом же ларьке в другую смену.
Илья взялся это устроить. Текучка в ларьке была большая, вскоре работавший в другую смену Слава остался без напарника, и Олег вышел работать с ним. В отличие от Ильи, у него сразу же возникло полное взаимопонимание со всеми работниками «Актея». Он был для них своим.
….Близилась зима, по утрам в ларьке становилось уже настолько холодно, что изо рта шел пар. Бенедиктов выслушивал наши вопросы о тепле и освещении с терпением сфинкса.
– Видите во-о-он тот дом? – спросил он, когда я его особенно «достала».
– Видим, – ответили мы.
Дом стоял примерно в ста пятидесяти метрах от ларька, за пустырем.
