Виктория Токарева - Извинюсь. Не расстреляют (сборник)
Гюнтер готовил сам. В Германии это оказалось несложно. Не надо прокручивать на котлеты плохое мясо. Хороший кусок на сковородку. Пять минут. Вот тебе и ужин. Ну и, конечно, салат. Витамины так же важны, как белки.
Гюнтер стоял над сковородой, размышляя о том, что жена ему попалась нестандартная: ленивая и транжира. Хуже не придумаешь. Но наступали минуты, когда он был готов ей все простить. И прощал.
По-человечески Надька совершенно не подходила Гюнтеру, с точностью до наоборот. Но физически – это была его женщина. А поскольку Гюнтеру было всего двадцать шесть лет, то физическое доминировало надо всем остальным.Время шло. Надька постепенно обрастала людьми.
В магазине «С унд А» – Надька называла этот магазин «Советская Армия», по начальным буквам – познакомилась с продавщицей Гретой. Грета – немка из Казахстана. Она переселилась на историческую родину с матерью, мужем и двумя детьми.
Знакомство с продавщицей не давало в Германии никаких привилегий. Там ничего не держали под прилавком. Надька и Грета общались совершенно бескорыстно. Это была возможность поговорить по-русски. Отдохнуть душой.
Грета пригласила Надьку на свой день рождения.
За столом сидели переселенцы из Казахстана, ели русскую еду и орали русские песни. Триста лет назад Екатерина Вторая вывезла немцев в Россию, и триста лет они варились в русской культуре. От немецкого остались только имена.
Муж Греты медленно напивался и хмуро смотрел в стол. Он жалел, что уехал. В Казахстане он был инструктором райисполкома, уважаемое лицо. А здесь – разнорабочий на бетонном заводе, таскает арматуру. Постоянно согнувшись, с тяжестью в руках. Платят хорошо, но позвоночник скоро полетит. Начнутся позвоночные грыжи. Такова плата за эмиграцию.
Мать Греты была счастлива, что приехала. Ее лечат хорошие немецкие врачи, поставили правильный диагноз, назначили лекарства.
В Казахстане она бы померла на десять лет раньше. А в Германии продлила свою жизнь и здоровье. Ради этого стоило ехать. Что может быть важнее жизни как таковой?…
Грета сидела с мечтательным лицом. Она хотела заделаться бизнес-фрау и несколько раз произносила нараспев: «Бизнес-фрау…» Чувствовалось, что ее гипнотизировало это словосочетание.
Надька усмехалась про себя: что такое бизнес-фрау рядом с возможностями Онассиса.
У Аристотеля Онассиса тем временем произошло большое несчастье. Его молодой сын разбился на маленьком собственном самолете. Не было бы у папаши денег, не купил бы сыну столь дорогую игрушку. Бедный, бедный Онассис…
Следующее знакомство было интеллектуальным: Клаус и Таня. Немцы-слависты. Специализировались на славянской литературе.
В Мюнстере находился старинный университет – внушительное здание из красного кирпича. В нем когда-то учился Ломоносов, бывал Пастернак, о чем сообщалось на бронзовой доске.
Надька зашла в университет в порядке экскурсии. А почему нет? Не все же бегать по магазинам. Там и познакомились.
Надька подошла, представилась. Проявила инициативу.
– Я Надя Варламова, – сказала она. – А вы кто?
– Вы русская? – удивилась Таня. – Это очень хорошо. Носитель языка.
Таня была толстая, миловидная, смешливая. Она охотно встречалась с Надькой, тренировала свой русский. У Надьки были свои резоны. Она хотела через Таню и Клауса проникнуть в немецкую среду. Это тебе не казахстанские переселенцы.
Клаус и Таня знакомили Надьку со своими друзьями, но это были такие же слависты. Онассисов среди них не было. И даже просто богатых людей.
Мюнстер – город студентов и слепых. Слепые съезжались сюда со всей Германии, здесь располагалась специальная школа. Они переходили дорогу, подняв палки. Для них было все предусмотрено, чтобы им было удобно.
Надьке иногда казалось, что слепые бредут на ощупь, расставив руки, и сейчас захватят ее в свои объятия и она тоже пойдет, щупая пальцами воздух.
Нэля и Нина писали письма, жаловались на перестроечный бардак. Завидовали Надьке, что та живет в налаженной стране. Знали бы они… Но Надька ни за что бы не созналась в своем фиаско. КАЗАТЬСЯ было для нее важнее, чем БЫТЬ.Смотровой площадки в Мюнстере не было. И иностранцев тоже не было. Там все иностранцы.
На окраине города шло муниципальное строительство. Здания были не так красивы, как в центре, но и не так уродливы, как на окраинах Москвы. Должно быть, на бетонном заводе, где таскал тяжести бедный муж Греты, делали качественную продукцию. Немцы. Высокая культура труда.
На строительстве в основном работали турки. Вот тебе и иностранцы. И темперамент другой.
Один молодой турок обвел Надьку вязким взглядом. Они поняли друг друга. Надька не рассчитывала на романтическую историю. Только на деньги. Черный кожаный костюм в витрине магазина не давал ей покоя. И еще хотелось позвонить в Москву. Ей нужен был голос мамы, как водолазу кислородный баллон. Гюнтер не понимал такой зависимости от матери взрослого человека.
Однако костюм был куплен. И не только.
Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет. Надька купила себе все: выходное, каждодневное и спортивное. И маме тоже – выходное и спортивное. Каждодневное у нее было. Для этого понадобилось два турка. Цель и средство. Цель – одеть себя и маму. Средство – два турка. Средство – непрестижное, но ведь главное – цель. Не важно действие, важен результат. В результате Надька отправила в Москву посылку. Посылка дошла. Мама звонила, и ее голос звенел от радости. Ведь маме всего сорок лет. В девятнадцатом веке считалось, что сорок – старуха. А в двадцатом – заря жизни. Все только начинается в сорок лет.
Надька наврала Ксении, что работает переводчицей с русскими группами. Были построены далеко идущие планы типа туристической поездки в Россию и приглашения Ксении в Мюнстер.
Но все неожиданно сорвалось. Все тайное стало явным. Шило в мешке не утаишь.
В один прекрасный вечер Гюнтер возвращался с работы. К нему подошла консьержка и таинственно сообщила:
– Я не хочу вмешиваться в вашу жизнь. Но в ваше отсутствие к вашей жене ходят мужчины. По цепочке.
Гюнтер не понял, что значит «по цепочке». Лазают по веревке?
– Как это? – спросил он, но внутри все оборвалось, как будто желудок обвалился на дно живота, а сердце упало в желудок.
– В двенадцать и в два, – сказала консьержка.
Гюнтер ничего не ответил. Что тут скажешь? Можно сказать «спасибо». Но за такое не благодарят.
Гюнтер с отвращением посмотрел на усатое лицо консьержки. Не стал вызывать лифт. Пошел пешком. Ему хотелось поскорее остаться одному. Было неприятно стоять возле человека, который явился свидетелем твоего унижения, жизненного краха. Привез из России – кого? Влюбился, дурак. Поверил. Куда ни повернись – везде дурак, но он умеет за себя постоять и никакого жизненного краха он не допустит.
Гюнтер шагал через ступеньку. Быстро достиг своей квартиры. Открыл дверь своим ключом. Схватил Надьку за руку и выдернул ее на лестничную площадку. После чего скрылся в своей квартире, повернул ключ на два оборота.
Все произошло быстро и молча.
Надька постояла в нерешительности. Надо было взять из дома хотя бы плащ и сумку с документами, но она боялась Гюнтера. Он мог ударить чем-то тяжелым.
Из-за двери доносился звон разбиваемой посуды. И это при его-то жадности… Гюнтер все крушил, выводил стресс наружу.
Надька вздохнула и пошла вниз по лестнице.
Консьержка посмотрела на нее враждебно и настороженно, как крыса. Надька обо всем догадалась и сказала ей по-русски, с улыбкой:
– Сука, блядь, говно…
– Данке, – отозвалась крыса.
Надька вышла на улицу. Ноябрь. Не так холодно, как в Москве. В Мюнстере всегда на десять градусов теплее. Но все равно не лето. На Надьке была хлопковая кофточка с короткими рукавами, цвета гороха, модного в этом сезоне. Последнее время Надька хорошо одевалась, турки помогали – Максуд и Рустам. Оба молодые, любвеобильные, веселые. Учили петь турецкие песни. Надька не могла повторить эти сложные голосовые фиоритуры, для этого надо быть турчанкой.
Моральная сторона Надьку не волновала. Надо быть идиоткой, чтобы довольствоваться только одним мужчиной. А во-вторых, ее тело – это ее собственность. Как хочет, так и распоряжается. В-третьих, стыдно воровать. А зарабатывать – не стыдно.
Надька села на лавку перед домом. Куда идти? Одна, в чужой стране… Надька ждала и надеялась: может, Гюнтер выпустит пар и побежит ее искать? А ее и искать не надо. Вот она, на лавочке.
Если бы он вышел, Надька кинулась бы к нему, как к спасителю. И может, даже забыла бы об Аристотеле Онассисе, не говоря о Рустаме и Максуде.
Но Гюнтер не вышел. Не поймал момент, не почувствовал.
Надька просидела на лавочке три часа. Замерзла, не то слово. Она обняла себя двумя руками, чтобы как-то сохранить тепло. Но было ясно, что сидеть нет смысла. Надо двигаться.
Надька поднялась и пошла по горбатой улочке вниз. Ее путь лежал к славистам Тане и Клаусу.
