Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 2. Железная бездна
Менелай был монахом Желтого Флага. До ухода из мира он служил старшим шивой в департаменте Земли, отвечая за сельскохозяйственные урожаи и надои – ему, видимо, я и был обязан бесконечными унылыми дождями своей юности. Он обладал чудовищной силой – но не собирался передавать ее всю: нашей целью был всего лишь необходимый для Смотрителя минимум знаний.
Уроки наши продолжались почти месяц и оказались очень интересными. Но понять, что на них происходило, сможет только другой работающий с Флюидом медиум – поэтому я не буду углубляться в детали и сведу эту часть своего рассказа к минимуму.
Менелай обучал меня взаимодействию с физическими объектами (что включало их создание и уничтожение). В его манере говорить проскальзывало что-то провинциально-буколическое, но я не роптал. Это даже успокаивало.
– Как ты думаешь, почему медиума, работающего с Флюидом, называют «шивой»? – спросил он во время первого урока.
Я пожал плечами.
– Это имя используется, потому что Шива – бог, занятый одновременно творением и разрушением. Они кажутся взаимоисключающими, но на самом деле невозможны друг без друга – без творения нечего разрушать, а без разрушения негде творить. Эти два аспекта связаны друг с другом через танец.
– Как именно? – спросил я.
– Через танец, – улыбнулся Менелай. – Когда ты спрашиваешь «как именно», ты просишь связать их через слова. Но здесь не дается подробных объяснений – как и при обучении танцу. Когда ты танцуешь, ты не вспоминаешь названия движений. Ты не планируешь, куда поставить ногу, и не размышляешь, как оторвать ее от земли. Танцор делает все интуитивно, ухитряясь не наступать на туфли партнерше и не толкать стоящих рядом. Он чувствует ритм и совершает единственное движение, правильное в этот миг. Последовательность таких движений и есть танец. Шива не говорит, а танцует.
Менелай сделал несколько вальсирующих шагов. Он явно отстал от эволюции танца – что, наверное, и позволяло ему пользоваться подобными метафорами.
– Как только ты перестанешь быть частью танца, – продолжал он, – ты отдавишь партнерше ноги, врежешься в соседнюю пару и твое личное самовыражение станет препятствием для мироздания… Даже Шива танцует, подчиняясь правилам. Разница лишь в том, что его танец происходит в самом центре мира. Но это не значит, что у него больше свободы. У него больше ответственности. От его танца зависят танцы остальных.
За этой сельскохозяйственной поэзией стояли на самом деле простые вещи. Флюид обладал чем-то похожим на физические качества – вязкость, густоту и так далее (сравнение приблизительное, но лучшего нет). Ему была свойственна как бы собственная частота вибраций – и направленные на него влияния должны были попадать с ней в резонанс.
Это действительно походило на танец с партнершей – огромной, как гора, и весящей столько, что торопить или удерживать ее было бесполезно. Следовало подлаживаться под ее темп – но если удавалось на миг стать с ней одним, она послушно двигалась туда, куда ее направляло легчайшее касание перста.
Отчего-то мне казалось, что в мемуарах Моисея, когда их найдут, будут описаны очень похожие взаимоотношения и с Красным морем, и с Иеговой Четырехбуквенным.
Постепенно я стал лучше видеть, что происходило при простых манипуляциях с Флюидом. Например, у нас было упражнение: «открыть стену» (то есть пройти через нее).
– Пройти сквозь стену, конечно, нельзя, – сказал Менелай. – Но можно пройти через проделанную в ней на время брешь, что выглядит точно так же.
Флюид совершал во время этой операции два разных действия, похожих на движения волны, сперва размывающей преграду, а затем отбегающей назад, оставляя все таким, как было.
Между этими фазами возникал как бы миг неясности, заминка – тогда-то и можно было проскользнуть сквозь брешь, появлявшуюся не то в стене, не то в самой реальности. Менелай был прав, обсуждать тут было нечего: такая же брешь образовывалась и в понимании происходящего. Иначе люди давно описали бы все в книгах и занимались бы только хождением через стены.
Тем не менее кое-что я все-таки понимал. Чем острее становилось мое внимание, тем короче делались отрезки, на которые дробилось время – и когда их последовательность превращалась как бы в бесконечное многоточие, я начинал видеть, что нет ни стены, ни дыры в ней, а есть Флюид в разных фазах – то застывший камнем, то разогретый в газ, то ставший пустотой.
Я вообще ничего не делал с миром, а всего лишь заставлял Флюид менять состояние и форму. Вернее – и в этом было, если разобраться, самое главное и головокружительное, – я не столько заставлял Флюид трансформироваться, сколько учился миг за мигом видеть его по-разному, как бы меняя собственную скорость. Это давало тот же результат.
Четыре Великих Элемента были просто разными состояниями Флюида – твердым, жидким, газообразным и огненным. Это было для меня ясно как день – но я знал, что ученые монахи, лишенные практического опыта, склонны считать подобные утверждения ересью: в монастыре, где я вырос, одного из монахов при мне выпороли за похожее заявление солеными розгами.
Теперь я знал, что он был прав, – и понимал, почему другие монахи не могли убедиться в этом сами: чтобы замечать такие вещи, следовало иметь очень тренированное и подвижное внимание.
Я думал, что Менелай научит меня использовать Флюид в боевых целях. Но он этого делать не стал.
– Никколо был мастером боевых искусств, – сказал он. – Это его и погубило. Он постоянно искал, где себя показать. Его убийцы знали об этом и регулярно обводили его вокруг пальца. В последний раз – вообще вокруг хвоста…
И Менелай захохотал над собственной шуткой. Он, несомненно, был знаком с обстоятельствами гибели Никколо Третьего – и, хоть в его словах не было особого уважения к памяти покойного, по существу он был прав.
– Я учил Никколо строить из Флюида башни, – сказал он. – Объяснял, как сжимать пространство в точку и вообще показывать разные фокусы. А потом научил его сражаться. Тем самым я вырыл ему могилу… С тобой я этой ошибки не повторю. Я научу тебя только одному – останавливать наносимый тебе удар. Создавать между собой и атакующим преграду из Флюида. Все остальное время ты должен убегать как можно быстрее. Если б Никколо придерживался этой тактики, он до сих пор бы лапал своих девчонок…
Менелай все время повторял, что его роль – научить меня хорошо чувствовать Флюид и легко приводить его в движение, а особым навыкам, необходимым именно Смотрителю, меня научат Ангелы. В конце концов я не выдержал и попросил его объяснить, что это за таинственные навыки.
– Я просто не знаю, – улыбнулся он. – И не хочу.
– Почему? – спросил я.
– Если выяснить о мире слишком многое, придется специально сюда возвращаться, чтобы это забыть. А я все-таки невозвращенец.
Он, однако, знал о мире немало – и немало странного. Когда я сталкивался с фрагментами этого знания, у меня от изумления кружилась голова. Но происходило подобное чаще всего случайно – Менелай никогда не объяснял мне того, без чего в нашем обучении можно было обойтись.
Однажды он посадил меня за стол, сел напротив и положил между нами резонатор – медную горошину с еле намеченными чертами человеческой головы (в ордене Желтого Флага считалось, что это символическая голова Франца-Антона, но резонаторы не особенно ее напоминали и даже редко походили друг на друга). Затем он попросил меня растворить резонатор в воздухе, навсегда и без остатка.
Сперва это показалось мне невозможным. Даже проходя через стену, я не распылял ее материальность полностью, а просто заставлял на миг расступиться. А здесь Менелай потребовал, чтобы трансформация была постоянной и шарик нигде не возник снова.
Я немедленно задался вопросом – куда при этом денется медь? Может быть, в воздухе станет больше ее частиц? Или она где-то выпадет в осадок? Подобное, конечно, совсем меня не касалось, но я не мог забыть эту глупую проблему.
Потом я вспомнил, что металл, как и все остальное, есть просто форма Флюида, и дело чуть стронулось с мертвой точки: горошина начала худеть. Менелай внимательно смотрел на нее – а я чувствовал, как в моем солнечном сплетении нарастает боль, словно в живот мне уперся чей-то острый локоть.
Прошло минут десять, и в медной голове появилась отчетливо видная ямка на месте глаза. Еще час или два, думал я, и дело будет сделано. Если, конечно, я не умру от боли под ложечкой…
Глядя на меня, Менелай недовольно морщился.
– Ну что это за мальчишество, – сказал он наконец. – Хозяева Флюида так себя не ведут.
– Я что-то делаю не так? – спросил я удивленно.
– Нет, – ответил Менелай. – Ты делаешь не так не что-то, а все. Тебе нужно избавиться от кусочка меди. Почему бы тебе не опустить его под стол, чтобы я его не видел? После этого он исчезнет быстро и незаметно. Зачем создавать столько промежуточных стадий у меня на виду? Это неэкономно. Трансформу не проводят, когда ее объект доступен чужому вниманию… Конечно, за исключением случаев, когда целью опыта является именно демонстрация трансформы. На Ветхой Земле это называют чудесами. Но те, кто этим занимается, обычно живут недолго.
