Александр ВИН - Неделя холодных отношений
– Молодец, сын. С меня пиво….
После этих отцовских слов всё вокруг них вдруг стало очень стремительным.
– Раздевайся.
– Зачем?
– Быстро! Не трепись лишка… Нижнее бельё – мне. Носки, майку, свитер. Шапку тоже. Свою куртку и прочее – на себя, и занимайся костром. Прыгай вокруг него, все приготовленные дрова – в огонь.
– Трусы тоже тебе?
– Да! Живо! Моя температура уже минус пятьдесят!
Сашка, суетливо отвернувшись и незаметно счастливо улыбаясь и вытирая слёзы, поочерёдно швырял назад, через плечо, тёплую своим телом одёжку.
С трудом распрямляя закостеневшие пальцы, капитан Глеб скинул с себя мрачно хлюпающие куртку и комбинезон, чавкнувший водой тельник. Присел на широкий корень у самого костра, попробовал было развязывать мокрые, закисшие шнурки, рванул их по очереди ножом, потом, упираясь один в один, сбросил на снег тяжёлые ботинки.
Натянул на себя тесную одежду сына.
– Всё. Я побежал.
– Па, ты куда?! Ты же слабый! Упадёшь же! И босиком?!
– Был слабый…. И не босиком, а в носках. Почисти после всего этого рыбу. Пока мёрзлая, чешуя легко отходит. Сделаешь, крикнешь мне…. Подбери ещё под обрывом палку, на которой ты меня буксировал, приспособь её пониже и покрепче над огнём, развесь на ней мои шмотки. Скоро они понадобятся мне сухими и горячими.
– А…
Сашка попробовал что-то спросить, подняв руку.
Глеб озабоченно перебил сына.
– Балбес. Это я про себя…. Позабыл. На воду ведь всегда нужно с развязанными башмаками идти, чтобы быстрее и удобней скидывать, если что. Ух, я и балбесище…!
Трещали кусты, орал фрагментами патриотические песни, нарезая широкие круги вокруг костра, капитан Глеб.
На пятом круге он свернул ближе, прыгнул на секунду к огню.
– Позабыл – ставь, кипяти питьевую воду во всех банках, какие имеются!
И снова ринулся в удобно протоптанную чащу.
– …Взвейтесь кострами, синие ночи…
Через десять минут капитан Глеб Никитин упал в обморок.
Впервые в жизни.
В считанных сантиметрах от могучего соснового пламени.
А ещё через пятнадцать минут он, в очередной раз возвращённый собственным сыном к своей, интересной во всех отношения, жизни, уже потрошил окунька, а затем – и плотвичку.
– Дай-ка мне, для начала, сын, нашего горячего, полезного и вкусного напитка из шиповника.
Глеб, прочно поставив босые красные ноги на край тёплой камышовой циновки, шевельнул плечами под накинутой на него Сашкой курткой.
Потное лицо, прерывистое дыхание, просторная сыновья шапка криво торчала на его голове.
– Контролируй мои тряпки сам, по мере их готовности – бросай сюда…
Недавно очнувшись, капитан Глеб вернул Сашке все его личные вещи, всё нижнее бельё в целости и сохранности. Тельняшка, плавки и носки Глеба к тому времени уже полностью высохли, с излишком, даже немного попахивали горелым.
– Жаль, кепочку я свою утопил. Раритет. Кстати, кажется, и перчатки тоже…
В заботах наступил вечер.
Густая темнота вокруг костра оставляла все страшные события дня в стороне, за кругом надёжного тёплого света.
Капитан Глеб одну за другой выпивал банки горячего ягодного кипятка, в ряд готовившиеся на углях, уже совсем не выбирая и не разбирая, что глотает.
Сашка принял суровое решение и, даже не обсуждая его с отцом, сделал три ходки в сумрачный лесной овраг, приволок оттуда запас ольховых дров.
Заботливо, не спрашивая Глеба, Сашка время от времени переворачивал остатки его сохнущих вещей, ставил то ближе к огню, то дальше его мокрые до сих пор ботинки.
Выкладывая на виду разные вещицы из карманов отцовской куртки, Сашка долго не мог расстегнуть «молнию» внутреннего кармана. Там что-то было, и Сашка с упрямой педантичностью желал выложить этот предмет на свет костра.
– Па, а это у тебя что, мобильник?!
Наконец-то справившись с застёжкой и освободив насквозь мокрый карман, Сашка растерянно держал в руке увесистый чехол мобильного телефона.
– …Мы же договаривались без телефонов. А как же ты…?!
Капитан Глеб прищурился на сына, смачно хлебнул из банки тёмно-красного кипятка, вытер запястьем пот на лбу, под низко надвинутой шапкой.
– Продолжай движение мысли. Расстегни-ка чехол.
Помедлив, Сашка щёлкнул кнопкой клапана. Там был явно не телефон.
– Это же…. Пэл! Откуда он у тебя здесь?!
Мокрая, блестящая от влаги и чёрная, на ладошке у Сашки покачивалась маленькая деревянная фигурка забавной задумчивой собаки – ньюфаундленда.
– Рановато получилось презентация. Я хотел тебе его по итогам, после окончания всех наших приключений показать.
– Типа амулет?
– Типа.
– И ты его всегда с собой таскаешь?
– Всегда и везде.
– Извини тогда за телефон…
– Твоё возмущение могло быть справедливым.
– Да, кстати, сын…
Капитан Глеб Никитин натянул на ногу ещё один высохший носок, полюбовался им.
– Пора бы нам и ушицы, сын, похлебать.
За едой затихли надолго.
Две крохотных рыбки вдребезги разварились в прежнем, с утра ещё вываренном из птичкиных косточек, жидком бульоне.
Получилось по три банки на персону.
По первой Глеб с Сашкой выхлебали мгновенно, вторые – ели помедленней, третьими – наслаждались.
Капитан Глеб решил начать разговор и лично прикоснуться к неприятной теме.
– …Самое краткое и страшное литературное описание смерти я запомнил ещё со школы. В хрестоматийном произведении советской военной классики, в поэме «Василий Теркин» описывалась переправа войск через зимнюю реку под обстрелом врага. Много чего в той поэме было: и наши, и фашисты, лубочные солдатские атаки, примеры коммунистического героизма…. Но вот строчки: «Люди тёплые, живые, шли на дно, на дно, на дно…» врубились в мой мозг навсегда, на всю оставшуюся жизнь! Подумай только – тёплые люди умирали не от осколков и смертельных ран, а от холода ледяной реки! Понимаешь…?
– Теперь понимаю.
Сашка обеими руками держал банку с едой и немигающе смотрел в огонь костра.
– Да, понимаю, конечно…
Глеб взглянул на сына.
– А вообще, к собственной смерти я впервые прикоснулся тоже в школе, в восьмом классе.
Сашка обернулся к отцу.
– …На уроках труда мы изучали тогда токарные станки, настоящие, заводские, мощные, в масле все, в охлаждающей эмульсии. Что-то точили, отрезали куски от металлических болванок, сверлили. Станков было в нашей мастерской пять или шесть, стояли они по периметру стен, мы работали на них по очереди, по списку учителя.
Однажды я увлёкся, наклонился, наблюдая за своим резцом, за точной спиралью блестящей стальной стружки…. И вдруг – грохот! В оштукатуренную стенку мастерской, прямо перед моими глазами, сантиметрах в десяти от плеча, врезался обломок двадцатимиллиметрового сверла! Как снарядная болванка, с такой же скоростью и силой. Оказалось, что одноклассник, который настойчиво сверлил заготовку на станке у стены напротив, за моей спиной, чересчур сильно нажал на подачу, вот сверло и не выдержало. Как будто обломок металлического лома пролетел тогда мимо моей головы, и в стену на полкирпича вошёл….
Учитель-трудовик побелел, я – нет. Зато тот кусок сверла долго ещё по своим чемоданам таскал, и в мореходке хранил, и в рейсы с собой брал…. Вот так.
Капитан Глеб глухо кашлянул.
– Бывает в жизни и такое.
– Кроме сверла, у тебя что-то ещё подобное было?
– Ага…. Бискай…
Не договорив, Глеб скорчился в приступе мучительного кашля, задыхаясь, сплюнул на снег тяжёлую мокроту.
– Что-то скрипит внутри.
– А ты не заболел?
– Я умею слушать свой организм. Сегодня он говорит, что со мной в ближайшее время всё будет в полном порядке. Так вот, в Бискае…
Даже вынужденно, по обстоятельствам, разговаривая о случайном, капитан Глеб Никитин думал о практических делах в своей жизни и жизни своего сына на много часов вперёд.
– …Шли на промысел. С вечера-то ложились спать при солнышке, при хорошей погоде, а утром надо просыпаться, вставать на штурманскую вахту – а я не могу! Качка прижимает к койке, ноги никак невозможно привычно поставить на палубу каюты!
Кое-как пробрался по коридору наверх.
В рулевой рубке – наш капитан, вахтенный матрос и боцман. Курят, у всех глаза круглые, боцман в непромокаемой рабочей куртке, в таких же оранжевых штанах. Сначала-то я глянул на мужиков, потом уже – на передние иллюминаторы рубки…. То, что вода хлещет, то, что волны грохочут, перекатываясь по палубе, – это ясно, почти привычно. Но то, что почти весь палубный настил вырван штормовыми волнами и шестиметровые, толщиной в два дюйма, доски торчком стоят перед стёклами, криво и косо упираясь в них мощными торцами…
Капитан сказал тогда, что если какая такая дощечка случайно разобьёт иллюминатор, то всего за пять минут и рубку затопит, и машинный телеграф, и приборы, и рацию…. Короче, конец.
