Майя Кучерская - Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)
Чрез полтора часа работы появились первые результаты. Площадка со снятым дерном. Дерн он поначалу старался снимать так, как было написано в инструкции – широкими полосами, но ничего не вышло, полосы рассыпались, крошились, и он стал копать как придется. Длину померил по себе – вытянулся прямо на земле, вжал кроссовком вмятину, над головой, возле затылка воткнул ветку. Добавил сантиметров тридцать – в расчете на стены и на то, что за зиму он еще подрастет. Ширину определил наугад – вышло примерно два на полтора метра.
Пора было рыть котлован, но времени уже не оставалось. Лучше все-таки было не опаздывать на скитский обед.
Скит оказался везением, невероятным! Он не рассчитывал, он давно придумал сложную, многосоставную легенду и в ближайшее время уже собирался начать выдавать ее порциями, примерно к предпоследней он должен был получить свободу передвижений на несколько дней. Но сегодня сразу после завтрака отец Адриан, длинноносый, худой, весь какой-то изможденный слабым голосом объявил им, что есть работа не только в монастыре, но и в скиту – кто желает пожить и потрудиться во славу Божию там? Условия, конечно, будут похуже, скит открылся недавно, спать придется на полу, вставать чуть свет, зато и времени на отдых появится больше. До этого мальчик работал на монастырском огороде – оттуда было не вырваться, приехавшая с ними Галина зорко следила, чтоб они не болтали зря и не делали слишком длинных перерывов. Услышав про время на отдых, мальчик решил рискнуть.
Кроме него в скит поехали еще Димка с Витькой, они были года на два младше и ходили не разлей вода. Димка был негритенком, быстрым, нервным, очень музыкальным, мог высвистеть любую мелодию; Витька – белобрысым, гугнивым, слегка тормознутым, зато хорошо понимал и чувствовал животных, в детдоме он отвечал за живой уголок. В Димкином уголке жили ежик, кот, два хомяка и очень умная белая крыса с розовыми ноздрями, мальчик иногда играл с ней. Несмотря на непохожесть, Витька с Димкой отлично ладили, на все вопросы отвечали чуть не хором, даже кликуху заработали общую – Близнецы. Мальчик держался от них, как и от всех в детдоме, на расстоянии.
Скит располагался в пяти километрах от монастыря – отец Адриан посадил их в «уазик» и довез. Последний километр ехали по едва видной лесной дороге, враскачку. Наконец показались ка-кие-то постройки, затерявшиеся прямо в густом ельнике без всяких ограждений. Мальчик разглядел два дома. Первый был каменный, двухэтажный, похожий на тот, в котором они жили раньше с матерью, второй располагался напротив – деревянный, серый, в остатках синей краски, с высокими окнами и просторной верандой – из-за веранды домик сильно смахивал на дачный.
Эти два дома и были скит. Ребята выскочили из «уазика», пошли вслед за отцом Адрианом к домам. У крыльца дачного росли два пышных куста, усыпанные мелкими красными розочками. «Здесь, видно, отдыхают», – решил мальчик про себя, разглядывая домик: на веранде его стоял просторный стол, скамейки и кожаное, явно неотсюда, бежевое кресло, в темных заплатах и с порванным подлокотником. Чуть поодаль мальчик заметил и низкую, как игрушечную, деревянную церковь с аккуратным, обитым железом куполком. За церковью начинались, кажется, хозяйственные постройки – какие-то сараюшки, навесы и даже старый желтый фургон без колес, в таких в его раннем детстве жили на стройках рабочие.
Со стороны этих построек к ним и пришел сумрачный, заросший черной густой бородой по самые глаза отец Лонгин. Монашеская скуфейка была натянута на самые брови. Отец Лонгин поздоровался с отцом Адрианом, они поклонились друг другу в землю, им он только кивнул и больше на них не глядел. Близнецы уже нашли местного котенка и играли с ним, мальчик присел на крыльцо. Отец Андрей и отец Лонгин тихо обсуждали что-то, отойдя к самому «уазику», один раз отец Лонгин резко рубанул рукой во время разговора. Сердце у мальчика сжалось – страшный! Злой!
Но едва отец Адриан завел мотор и уехал, отец Лонгин заговорил с ними совсем нестрашно, чуть напевая и не по-местному окая:
– Ну что, работнички? Работы-то у нас непочатый край. Этой весной ведь только переселились!.. Насельников тут шестеро, включая кота с козой, – отец Лонгин замолчал, точно давая им время это обдумать. И вдруг сверкнул на них до того опущенными глазами и добавил уже без всякой напевности, четко и твердо:
– Да только много работать на каникулах – грех! Большой. Каникулы даются для крепкого сна и долгих прогулок. Это и старцы святые писали…
Отец Лонгин нахмурился, но не выдержал и внезапно ласково усмехнулся в бороду. Поднял брови и потешно завращал глазами. Димка с Витькой так и прыснули, а мальчик замер: не может быть. Почему же он показался ему злым? И совсем он еще молодой, этот Лонгин!
Отец Лонгин привел их на задний двор двухэтажного дома, заваленный разнокалиберными досками, новенькими, желтыми, издающими приятный запах дерева, и старыми, сломанными, с ржавыми гвоздями.
– Вот тут надо сложить доски, много от стройки осталось, храм-то за две недели возвели, всем миром работали, полмонастыря тут жило, – объяснял Лонгин, – да потом еще три грузовика на Вознесение свалили, забор будем строить. Вот и складывайте потихоньку с Божьей помощью, сортируйте, а какие совсем гнилые, откладывайте в сторону.
– Не напоритесь смотрите, руки не занозите, лучше в рукавицах работать, – отец Лонгин исчез и вскоре вынес им черные матерчатые рукавицы, по паре на нос. – Но это только одно поле деятельности, – снова запел он. – Есть еще большой огород. На нем надо будет копать грядки, сколько сможете. Нормы никакой у нас нет, устал – отдыхай до обеда! – отец Лонгин махнул рукой. – Что сделаете, за то и спаси Господи. Но на обед не опаздывать! Останетесь голодными, – он погрозил им пальцем.
Димка с Витькой остались разбирать доски, мальчик, поразмыслив, взялся за грядки, в полном одиночестве вскопал две, длинные, тянувшиеся до самых сараев, поискал отца Лонгина спросить, можно ли сделать перерыв, не нашел и, прихватив лопату, кинулся в лес.
Он шел по едва заметной тропинке, стараясь запоминать дорогу. Он уже изучал эти места по карте и помнил, что вот-вот должен появиться ручей. Так и вышло: позже, чем он думал, но ручей нашелся, на дне неглубокой лощины. Он оказался сильно заросшим, но живым. Из зарослей слышалось слабое журчание, а там, где тропинка уперлась в перекинутое через ручей бревно, получилось что-то вроде маленькой запруды. По черной воде носились водомерки, плавали головастики, мальчик разглядел даже мелких, как пыль, прыгунков. Здесь, неподалеку от источника воды, он и поставил на карте крестик, но сейчас, оглядевшись и подумав немного, пошел дальше – не залило бы водой в такой низине.
Неожиданно он различил далекий шум электропилы – как же так? На карте никаких населенных пунктов тут не значилось – сплошь леса. Мальчик двинулся на звук и вскоре вышел к дачным участкам, расположенным в низине. Отсюда их было видно как на ладони: настоящих, достроенных домов было всего несколько, кое-какие участки пустовали вовсе, кое-где стояли пока только голые срубы – значит, дачники появились здесь недавно, года три-четыре назад, вот и не попали на карту.
Мальчик тяжело вздохнул, развернулся и снова углубился в лес. Отойдя от дач подальше, свернул с тропы и нашел наконец подходящее место – на небольшом склоне, повыше, среди берез, возле раскидистой старой ели. Ему понравилось, как она росла – уверенно, неколебимо, точно защищая и укрывая громадными лапами всех, кто рядом.
Он срубил лопатой кустики бересклета; очищая площадку, переломил несколько тонких саженцев орешника, ударил раз и другой в землю, тут штык жалко звякнул и отвалился от черенка. Лопата оказалась никудышной, хотя грядки копала вроде хорошо… Мальчик вздохнул и снова двинулся к дачам.
Мать часто повторяла ему: «Ни на кого, кроме себя, не надейся. И не бери чужого! Боже упаси. Вот и выйдет из тебя толк, парень ты способный, пробьешься». Отец, которого он помнил довольно смутно, давным-давно еще получил срок за заводскую кражу; несли с завода все, но тут был конфликт с начальством, так объясняла мать, кланяться отец не пошел, тот еще был упрямец, вот ему и отомстили. Из тюрьмы отец домой уже не вернулся, наглухо исчез, затерялся на северных стройках, мать растила их с Колькой одна. И не так уж плохо они, между прочим, жили, дружно, с книжками в обнимку, мать преподавала в школе биологию, с утра до ночи пропадала на работе, он был в доме за мужика, делал всю мужскую работу, забирал из сада Кольку… пока после пожара у матери не поехала крыша. Началось-то все еще раньше, мальчик давно уже замечал за ней странности, но все это было в пределах дома и наружу не выходило. Можно было жить. Но тут Колька случайно поджег кухню, начался пожар, дома никого не было, и пока приехали пожарные, квартира начисто выгорела. Мать решила, что сгорел и Колька, а он объявился через два дня живой-невредимый у родной бабки, к которой со страху попер пешком. Пробежал Колька тогда до ее поселка 120 без малого километров.
