Наталья Нестерова - Полина Сергеевна
— Ты только за этим приехала? — уточнил Олег Арсеньевич.
Юся ушла от ответа и стала вещать о том, как хорошо в свободной стране Америке. Полина Сергеевна и Олег Арсеньевич не комментировали ее восторги, хотя они звучали нелепо. К ним иногда наведывалась родственница из Сибири, и ее рассказы о своем городе, несуетной провинциальной интеллигентной жизни вызвали зависть. Юсина похвальба заставляла только сожалеть: как мало людям надо, как они слепы, нелюбопытны, косны и заурядны.
Хлопнула входная дверь. Юся заткнулась на полуслове. В комнату вошли Сеня, Лея, Тайка и Эмка. Стали в ряд, точно собирались идти шеренгой на приступ.
— Эммануил, сыночек! — поднялась с кресла Юся и на нетвердых ногах сделала два шага вперед.
— Здравствуйте! — ответил Эмка.
Полина Сергеевна хорошо видела его лицо, пыталась прочитать его чувства. Но лицо внука ничего не выражало. Оно было чужим — прежде подобной бесстрастности на Эмкиной физиономии не наблюдалось. Он просто смотрел, без волнения, радости, негодования, надежды, презрения — даже без интереса.
Юся покраснела, пошла пятнами. У нее вспотели ладони, и она их вытирала, проводя по бедрам.
— Эмочка, я тебе машинку привезла на радиоуправлении.
Эмка молчал. Он не нашел нужным поблагодарить или взглянуть на игрушку, взять ее в руки. Пауза была тяжелой, но никто не спешил Юсе на помощь, а Эмка не выглядел человеком, которому требуется поддержка.
— Он не играет в машинки, — подала голос Тайка. — Он сейчас увлекается метрологией.
— Метеорологией, — поправил Эмка.
— Хотите чаю? — предложила Полина Сергеевна.
— Не хотим, — ответил за всех Сенька.
— Папа, — повернулся к нему Эмка, — ты обещал, что мы поедем в планетарий.
— Обещал, значит, поедем. Всем — до свидания!
Они находились в квартире не более пяти минут, считая то время, которое понадобилось на раздевание-одевание в прихожей, разувание-обувание.
«Все закончилось быстро и бескровно, — подумала Полина Сергеевна. — Эмка! У него было лицо… как у Олега или Сеньки, когда они не хотят пускать в свой внутренний мир, не желают отвечать на вопросы, обсуждать, выслушивать чье-то мнение. Эмка прежде был открыт. Он вырос, мой внучек. Наверное, раньше времени. Сейчас Юся будет рыдать».
Но Юся, шокированная и обиженная, плакать не собиралась. Она вернулась в кресло, шумно дышала и вытирала ладони о коленки. Полине Сергеевне показалось, что Юся отчасти довольна разговором — ее обидели, значит, на ее стороне правда. До этого у нее было пристыженное лицо, и ее нескончаемый словесный поток свидетельствовал о наивной самозащите — заболтать, чтобы не упрекали. Олег Арсеньевич за выражением ее лица не следил, и до тонкостей ее психологических переживаний ему дела не было. Перед ним стояли другие задачи.
— Вот теперь мы поговорим, — сказал Олег Арсеньевич. — Как видишь, Юся, отношение сына к тебе однозначно негативное. А чего еще можно было ожидать? Мы тебя не виним, у тебя своя жизнь, большому кораблю большое плавание. Но юридические аспекты надо урегулировать. Есть два варианта развития событий. Первый: ты отказываешься от Эмки, мы оформляем отказ у нотариуса. Погоди, не перебивай! Второй вариант: мы подаем в суд два иска — на лишение тебя родительских прав и на алименты. Заметь, алименты за все предыдущие годы в том числе.
— Я так и знала, — с досадой перебила Юся. — Приедешь в Рашку, обязательно во что-нибудь вляпаешься.
Рашкой называли Россию брайтоновские эмигранты, присосавшиеся к «свободной» Америке.
Полина Сергеевна накрыла ладонью руку мужа и стиснула — не взрывайся! Она видела, чего стоило Олегу Арсеньевичу проглотить презрительную кличку родины.
— Суд всегда решает в пользу матери, — с умным видом процедила Юся.
— Ты хочешь судиться? — с кровожадным азартом спросил Олег Арсеньевич. — Отлично! Пожалуйста, устроим! Учти только, что это очень долго: апелляции, кассации… И пока человек под судом, выехать он из страны не может. За этим уж я прослежу, будь уверена. И вместо тихого отказа ты получишь славу матери, которая бросила сына на десять лет и ни разу не побеспокоилась о нем, не справилась о его судьбе. Журналисты обожают такие истории.
Заговорила Полина Сергеевна, которой показалось, что муж перегибает палку:
— После травмы мозга у Эмки тяжелое осложнение, не исключено, что разовьется эпилепсия. Ему требуется серьезное и дорогостоящее лечение. Ты сможешь его обеспечить?
Юся наконец разрыдалась. Пановы не утешали, терпеливо наблюдали, как плачет женщина, чьи слезы не вызывали сочувствия. Юся относилась к тем нравственно неразвитым женщинам, которые умеют выплакать свое горе — порыдала и забыла. Такие женщины вычеркивают из памяти свои подлые и стыдные поступки, словно тех и не было, но цепко держатся обид, нанесенных им другими людьми. Полина Сергеевна и Олег Арсеньевич, по большому счету, никогда Юсю не обижали, они воспитывали ее сына, дав возможность устроиться в Америке. Предъявлять им претензии, это понимала даже Юся, неуместно.
Полина Сергеевна не знала, что оплакивает Юся. Потерю сына, который ей не нужен? Бессилие: невозможность выдвинуть им претензии, обругать, запугать, выставить себя оскорбленной невинностью? О чем бы она ни плакала, она не знала главного — какое сокровище ее сын. И просвещать ее никто не собирался. Она могла рыдать хоть до утра, лишь бы в итоге согласилась отказаться от Эмки. До утра ждать не пришлось.
Когда за Юсей закрылась дверь, Полина Сергеевна заметила:
— Она не спросила ни о Сеньке, ни об Эмке, мы не представили Лею и Тайку. Странное нелюбопытство.
— Тупые бабы патологически эгоистичны и нелюбопытны.
— Эта тупая баба родила нам замечательного внука. Она не представляет, какой подарок природы мы у нее похитили. Кстати, почему обрабатывал Юсю ты, а не Сенька?
— Мы так договорились. Я обеспечиваю артподготовку, в случае неудачи он стреляет из главных орудий. Хватило артподготовки.
Позвонил Сеня:
— Ну что?
— Можешь чехлить орудия, — ответила Полина Сергеевна. — Завтра в одиннадцать она будет у нотариуса. И, пожалуйста, проследи, чтобы Эмка сделал домашнее задание. Он наверняка решит, что сегодня ему можно увильнуть.
* * *Полина Сергеевна мысленно приказывала себе не подставлять к тому, что видит, чувствует, определение «последний». Ее последнее лето, последний листопад, последние цветы… «Последние» могли превратиться в прутья клетки, в которой она будет бесноваться, как обезумевшее испуганное животное, пока не упадет замертво. Родным она не рассказывала о том, что дни ее сочтены, не только потому, что оберегала их от бессильных страданий, но и потому, что, знай они об этом, окружили бы клетку, прижали к прутьям искаженные горем лица и наблюдали за ее кончиной. От этого ей было бы нисколько не легче прощаться с жизнью, скорее, напротив, тяжелее. Уж лучше тихо, в тайне, со своими мыслями и чувствами, в которых были и зависть к здоровым людям, и смирение, и острое наслаждение «последним». Полина Сергеевна знала, что после ее смерти факт ее молчания будет расценен как большое мужество, но это была правда только отчасти. Она хотела, чтобы ей не мешали получать удовольствие от тех вещей, оценить которые полностью может только умирающий человек: от осеннего запаха хризантем, подаренных мужем, от восходов и закатов, листопада, монотонного убаюкивающего дождя, от смешного героя в телевизионной рекламе, разговаривающего со своим желудком, — от сотен других мелочей, обыденных для остальных людей.
Она теперь часто сидела у окна, смотрела на уличную московскую суету. Полина Сергеевна не завидовала тем, кто может купить авиабилет на экзотические острова, где по финиковым пальмам скачут нахальные обезьяны. Она завидовала тем московским труженикам, которых наблюдала из окна: невыспавшиеся, толком не позавтракавшие, с утренней скованностью движений, они бежали к троллейбусу, притормозившему на остановке. Успеть в троллейбус, не опоздать на работу, быть стиснутым в салоне, вспомнить, что забыт телефон, и с ужасом подумать: «А дверь я закрыл?» Нервные, суетливые, перегруженные заботами, и потому легко агрессивные, скорые на отповедь человеку, наступившему на ногу, постоянно куда-то бегущие… они не понимали, что счастливы. А ее радость от простых, рутинных каждодневных действий возносила Полину Сергеевну на небывалые прежде высоты — словно ей открывался смысл бытия или она становилась пророком. Хотелось распахнуть окно и крикнуть: «Люди! Радуйтесь! Вы живете и будете жить!»
Полина Сергеевна улыбалась, посмеивалась над своими желаниями, которые привели бы к тому, что она окончила свои дни в сумасшедшем доме. Недаром многих пророков причисляли к душевно больным.
Судьба была благосклонна к Полине Сергеевне — ее болезнь не сопровождалась сильными болями. Полина Сергеевна медленно угасала, таяли силы, их приходилось строго рассчитывать. На последний визит в торговый центр за одеждой Полина Сергеевна потратила три часа, два из них отдыхала на скамеечке. Зашла в один бутик, купила белье и ночные сорочки (для больницы), вернулась на скамеечку, отдохнула, даже задремала, потом отправилась в другой магазин. Примерки отобрали бы много сил, поэтому покупала на глаз. Ей теперь нужен был сорок второй размер, а это были в основном легкомысленные девичьи наряды. Продавцы предлагали ей помощь, Полина Сергеевна благодарила и отказывалась. Не скажешь ведь: «Мне надо подобрать то, в чем меня будут хоронить». Она купила черный костюм — удлиненная юбка, жакет, белая блузка и галстук шнурочком. «Я буду похожа на учительницу дореволюционной гимназии. Хотя на молоденькой девочке этот костюм смотрелся бы стильно — этакий привет классике».
