Константин Кропоткин - … и просто богиня (сборник)
Если бы я был такой девушкой, то возненавидел бы всех мужиков, которым нужна именно такая.
Ах, какая!..
Когда Зазочка на сцене, тогда ясно: все взгляды – только на нее, все песни – только про Зазочку.
У Зазочки роскошные волосы – роскошные (произносить следует с носовым призвуком). Они могут быть у нее и черные как смоль, и огненной рыжины, но чаще всего Зазочка – ослепительная платиновая блондинка, что выгодно подчеркивает и ее белую как снег кожу, и маки румянцев на скулах; и даже круглота лица, несколько чрезмерная в последние годы, как-то скрадывается за счет белокурого сияния, которым обрамлена ее голова: парик у нее чаще всего пышный, скульптурными витыми потоками, которые вызывают ассоциации не то античные, не то серпентологические.
Волосы Зазочки укрывают мощные плечи, кои инкрустированы то блестками, то узорами из каменьев «Сваровски», то сложным шитьем, которое она приобретала сама где-то на шумных базарах Юго-Восточной Азии или Ближнего Востока. Она часто бывает в тех краях – если не по собственному почину, так в командировку, вместе с московскими закупщицами парчи и муслина. Мало кому подвластно искусство торга со льстивыми туземцами, а для Зазочки с ее веселым дипломатическим гением нет ничего невозможного.
Грудь у Зазочки по сравнению с плечами скромная, обыкновенная даже. Был в ее жизни период, когда носила она огромные, в два силиконовых ведра, как сама говорит, сисяндры, но теперь решается на этот тяжкий труд только изредка, по каким-то особым случаям, благо бюст пристяжной, можно всегда отправить его в отпуск.
Есть у Зазочки и талия, куда ж без нее. Зазочка втискивает себя в корсеты, она ловко конструирует силуэт «песочные часы», оставляя себе возможность не только дышать в этих забористо украшенных панцирях, но еще и говорить – а без слов ей нельзя. Зазочка – артистка разговорного жанра.
У Зазочки круглое, большое лицо, и если она на сцене, то некоторые части его демонстрируют некоторую чрезмерность: ресницы в изгибе дотягиваются до бровей, глаза разливаются в два озера, а нос у нее прямой стрелкой, а губы изогнуты живописным, капризным, немного татарским луком, раскрашенным актуальному парику в унисон.
Зазочка может и сажей уста покрыть, если того требует образ. Однажды изображала она комичную старую деву: у нее был короткий парик в лохмах и катышках, очки с толстыми стеклами, выгибавшими ее глаза-озера в полукружия, платье короткое креп-жоржетовое и серовато-рыжее лицо. Зазочка подробно выла над портретом (там, как в итоге выяснилось, изображался мужской член), а уходя со сцены, еще и сломала толстый каблук своих старомодных туфель: зал рыдал от счастья, и вряд только потому, что он был пьян, как это бывает в ночных заведениях в час или два ночи.
Заза – сценический псевдоним, но и когда освобождается от грима – артистка на имя это откликается, хоть и рассуждает о своем персонаже в третьем лице: Заза пошла, Заза поехала, подумала Заза.
Роскошная особа, вынуждающая клубные залы выть и улюлюкать, никогда она не уходит без следа, даже если грим стерт, платье, пропахшее трудовым потом, утрамбовано в сумку, а на лице только природная бледность. Зазочка проступает, как морозный узор на окне, – словами, фразочками, поворотами головы или особым взглядом, который, за вычетом ресниц, не производит уже впечатления столь по-коровьи комичного. У героини этой нет внятной биографии, но она легко достраивается: прибыла в Москву из провинции, где училась какому-то там мастерству, грезила, может быть, о комиссаржевских и ермоловских ролях, но – «жрать-то надо» – пошла по малым столичным сценам. И закрутилось, и повелось…
Бурлеск, этот пряный жанр, дается Зазочке исключительно хорошо. Она вульгарна и резка, ей по силам вытянуть из декольте кролика, а из расшитой павлинами задницы – бесконечно длинную и цветную гирлянду. Жаль, нет столь сложных номеров у Зазочки, бурлеск ее – в словах, в нарочитой грубости, в странных смешениях гогота и визга.
– За-за, у-ля-ля, пою за три рубля, – басит она со сцены на мотив популярной песни.
А теперь – прочел недавно – Зазочка записала целую пластинку, что логично, в общем-то. Пение должно было стать новым ее коньком, как часто бывает с хорошими артистами разговорного жанра: сначала они много и весело говорят, накручивая обороты, пританцовывая по самому краю, а потом и заголосить можно. Невсерьез, но весело. Опять же, если фонограмма, то, немо открывая рот, есть возможность передохнуть немного: тяжко ей небось приходится в корсете в задымленном, пропитанном алкогольными парами зале.
А голос у Зазочки зычный, мощный, поставленный самой природой, ей бы в кинокомедиях бригадирш играть или партийных функционерок, но в кино берут пока только на роль самой себя – туда, где нужно выйти и гаркнуть какую-нибудь уморительную пошлость в ее же репертуаре.
– А вот я сейчас как сяду тебе на лицо, чтобы ты от моей любви задохнулся, – обещала она раз чрезмерно назойливому поклоннику, и то, что в других коралловых устах звучало бы дрянно, у Зазочки, озорно валяющей блестки в грязи, было редкостным, хоть и грубоватым комплиментом. И смущенно утирал нос краснорожий поклонник, и толпа, пьяная не меньше, радостно улю люкала.
Зазочка – знаменитость ночной Москвы, где свои радости.
– Как ты? Все ли у тебя в порядке? – звонил я пару лет назад из своих заграниц, наткнувшись в Интернете на еще одно, второе в ряду, сообщение о смерти. Еще одна Зазочкина товарка умерла в возрасте чуть за сорок (а кого ж молодят эти ночные смены?).
Нет, заверила Зазочка, о здоровье печется, таблеток тайских для похудения уже не глотает, перетянула себе желудок специальным хирургическим путем, скоро будет стройной, как в те стародавние времена, когда мы познакомились.
И пить уже не пьет.
Умница.
Зазочка – умница, но не только потому я за нее волнуюсь.
И не за то люблю, что все свои костюмы, купечески пышные, барочно убористые, цветастые, как мириады клумб, шьет Зазочка сама, сама и эскизы придумывает, восхищая не только коллег.
Мне по душе мысль, что, когда придет ей время уйти со сцены (придет же оно когда-то, не с клюкой же ей скабрезничать?), Зазочка может запросто открыть ателье и весело, как и всегда у нее, обшивать профессиональных певиц, танцоров и говорунов. Не грозит ей нищета и низость, что, увы, часто получают представители этой профессии в качестве пенсиона. Гнусный мир, жалко мне блестючих ночных баобабочек. Где Герочка, тонкая веточка с изысканным лицом? Нет ее, умерла – умерла, не лечившись, гуляя по краю. А Сильва где? И ее нет – прихватило сердце.
Кроме мощных плеч, кроме лица в протуберанцах, кроме портновского таланта и дара площадной комедиантки, есть у Зазочки сердце, которое напоказ не выставляет (да и кого интересует оно в чадной клубной атмосфере?).
Кто на похоронах у подруг отстоял, когда срок пришел? Кто дает деньги разным убогим? Кто раздает без счета провонявшие потом феерические костюмы «самой Зазы»? Доброе у Зазочки сердце, и – вот, ей богу, – заслужила она себе и здоровье, и любовь, и счастье – и все прочее, что вписывают в поздравительные открытки, что замылилось, как и клубный конферанс, но имеет все-таки смысл: умеет же Зазочка быть ни на кого не похожей в этих убогих обстоятельствах, может же она быть женщиной в самом вопиющем смысле этого слова – оспепительным скопищем колких веселящих молний…
Ей, ненаглядной клюковке ночной Москвы, я (шепотом, в сторону) желаю еще мирной личной жизни, на которую пока времени у нее нет, – когда ей дружить, переживать конфетно-букетное счастье, если работает ночами, а днем обшивает шоу-бизнес? А еще у Зазочки гастроли, а еще, вот, и пение благим матом. Я загадываю, что, пожалев себя однажды и найдя человека, который искренне полюбит редкостную ее человечность, очутится Зазочка – пусть ненадолго – в каком-нибудь садово-фруктовом раю, будет пить там чай из блюдца, сидя у самовара; и чтоб вился уютный дымок, и чтоб яблони душисто пахли и трава переливалась шелковисто, искусственно немного, – куда ж в данном случае без чрезмерности…
– Береги себя, – прошу я Зазочку время от времени, не имея ни сил, ни возможностей изменить в ее жизни то, что мне кажется неправильным.
Говорит, что старается. Но я не верю.
Уже заметно, что я неохотно, со скрипом говорю «она»? Уже видно, что роскошной Зазочке, богине клубной Москвы, не совсем подходит это местоимение?
Сосредоточив в себе, наверное, все византийское великолепие русской женщины (и лжецы, и слепцы те, кто почитает ее «бабой»), Зазочка просто не помещается в трехбуквенное слово.
Да и формально Зазочка – мужчина. Владик, актер. Но какая разница?
Главное – ах, какая!..
Бутон
Она, разумеется, бутон.
Я все берег ее для какого-то особого случая, для большой формы, для многословной истории; там она была бы, конечно, второстепенным персонажем, зато заметным.
