Елена Ронина - Портрет в сиреневых тонах и другие истории (сборник)
После каникул у бабушки я приезжала в свой родной город, и опять начинались какие-то странные разговоры, где главной темой было: «Что от них хорошего ждать, они же евреи!»
Бабуся приехала к нам жить уже очень пожилой и больной женщиной. И никогда бы не приехала, если бы не тяжелая болезнь. Она очень любила и родню, и свой город, но понимала, что мама не может больше разрываться между нами и ней и жить постоянно в самолетах.
Пришлось мне осознать, что в доме живет Рахиль Моисеевна, которая, кстати, ничего удивительного в своем имени не видела, а, наоборот, очень даже им гордилась и благодарила своих родителей за то, что они дали дочери такое имя красивое. Впрочем, имена сестер – Фрейда и Мария, как и братьев – Исаак и Израиль, – нравились ей не меньше.
Больше всего меня волновало, что же я скажу своим подругам, как они будут жить с мыслью, что всю жизнь дружили с еврейкой? И представляла я себе, что будут они по поводу и без повода говорить: «Ага, теперь-то понятно, почему она сделала так, а не по-другому. Вот она, ее национальная сущность!»
Во мне говорило малодушие, и проблем не хотелось, и гусей дразнить тоже. И не хотелось личное выносить на суд общественности. Поэтому для подруг бабуся Роня стала просто бабушкой. Правда, я всегда опасалась, что бабуся сама начнет представляться, чтобы и мои подруги подивились на красоту ее имени. Как-то мне все время ловко удавалось выкручиваться из этой ситуации, хотя сейчас я уже думаю, что бабуся и сама понимала мои страхи и никогда бы меня не подвела.
Периодически среди знакомых появлялись евреи. И всегда это были люди очень умные, талантливые, красивые, с ними всегда было интересно общаться. И надежность в них была, и интеллект недюжинный. А их жизнь была между тем очень непростая. Им постоянно надо было доказывать, что они не хуже других, что они тоже имеют право. Их не принимали на хорошую работу, зарезали их на экзаменах в престижные вузы.
Был у меня друг Димка Фришман, вот его тоже в МГУ на мехмат не приняли, хотя он побеждал на всех математических олимпиадах, и парень был очень головастый. Для Димки это была просто трагедия жизни, и тогда я впервые услышала: «Сволочи все, никому тут ничего не докажешь, валить отсюда надо!»
Когда я работала в Институте повышения квалификации, со мной вместе трудилась над повышением квалификации работников профтехобразования Софья Бреннер – необыкновенно эффектная женщина лет сорока пяти. Она была высокая, стройная, с огромным носом, который ее ничуть не портил, а, наоборот, добавлял шарма еще больше. С ней было невероятно приятно общаться, она была удивительно интеллигентной и воспитанной. Мне всегда на нее хотелось походить манерами, но я понимала, что, во-первых, не дотягиваю, во-вторых, не хватит терпения так общаться постоянно. Ну, можно день постараться, а если все время слова и выражения подбирать, да еще и улыбаться при этом, и говорить тихим и мелодичным голосом, – так и надорваться можно!
Вот так красиво пообщавшись со мной недельку, Соня заявила:
– А ведь ты, деточка, из еврейской семьи…
– А что, неужели похожа, вроде не такая уж я и черная, и фигура у меня совсем даже не еврейская, и нос? Больше у меня сестра смахивает. И то скорее на армянку.
– А ты общаешься по-особенному, и вообще мы, евреи, друг друга чувствуем.
Вот это было верно. Все евреи чувствуют нас с сестрой издалека, мимо не пройдут.
Соня была первым человеком, который на моих глазах уезжал в Израиль. Я тогда не задумывалась, куда она едет, к кому; она была значительно старше, и знакомы мы были не так близко, чтобы она делилась со мной своими планами.
И Соня почему-то говорила не о том, как будет там. Главное, за что она переживала, это как весь багаж уместить в разрешенные при выезде 40 кг.
Очень тщательно распродавалось все, от мебели до скатертей. С особым напряжением сотрудницы ждали, возьмет Сонька новые сапоги на каблуках или все-таки продаст. Все с ней дружили в надежде на эти сапоги. Мне, несмотря на еврейское родство, Соня не предложила ничего, я даже на проводах не была. Хотя я была единственной, как она считала, еврейкой в нашем дружном педагогическом коллективе.
Потом долетали какие-то обрывочные сведения о Соне. Бывшие коллеги завидовали. А чему? Из слухов было понятно только то, что Соня живет за границей. Хорошо она там живет или плохо, было непонятно. То есть где-то маячило всегда слово «трудно». Ну так и у нас трудно. Но там же все-таки заграница!
И никак я не могла согласиться с тем, что такая красивая женщина, с виду такая успешная, и не бедная, почему-то теперь трудно живет там. Ну и жила бы себе трудно здесь. Здесь все знакомое, родное. Ну евреев не очень много, но попадаются же. Тем более, она их за версту чует. И потом, что-то никаких особых трудностей, во всяком случае по работе, я у нее не замечала. Лекцию прочитает (а по-моему, просто походит царственной походкой между студентами, обведет всех своими горячими черными глазами) да кофе пить, да кино вчерашнее обсуждать, да наших учителей всяким еврейским премудростям учить. Вот, например, мне одна ее мудрость очень нравилась: «Ставку в семье нужно делать на кого-нибудь одного. Главное, это правильно выбрать, кто успешнее – муж или жена, у кого лучше получается деньги зарабатывать. И все! Дальше все помогают тому, кого выбрали. А он, тот, кого выбрали, уже старается за всех. И убрать все амбиции! И понять, что все делается на благо семьи и для семьи. И в итоге все будет общее, потому что избранник понимает: без общей поддержки у него никогда бы и ничего не получилось!»
Вот такая у нас Соня умная была. А все равно уехала и канула в лету.
Тому, что Саша собирается уезжать, я долго не верила. Просто не понимала, ну ему-то зачем?! Лет уже тридцатник. Все в жизни уже вроде сложилось. Может, и не совсем так, как хотелось бы. А кто вообще знает, как надо, как правильно?
Саша закончил Медицинский институт и работал патологоанатомом. Работка, конечно, та еще, но Саша ее сам выбрал. Врач из него, прямо скажем, был никакой.
Ну, куда должен податься мальчик из еврейской семьи? Конечно, во врачи! Способностей, правда, у Саши к этому не было и желания тоже. Но институт закончил, хоть и с трудом. Думаю, еврейские связи помогали вовремя сдавать экзамены.
Саша человек был честный, понял быстро, что как врач он может просто кого-нибудь угробить, и пошел работать с мертвяками. Там тоже, между прочим, надо было работать, как ни странно. Сашиной задачей было вскрыть больного и установить причину смерти. Вопрос для Саши это был непростой, он сам всегда удивлялся: что это человек помер, и причину определить не мог. Помогали опять друзья – врачи-евреи. Они писали заключение, а Саша переводил им с английского на русский медицинские статьи. У Саши были способности к языкам, вот этого у него было не отнять!
Жил Саша не напрягаясь и настолько в свое удовольствие, что только удивляться приходилось. Он был женат, но развелся, брак продолжался недолго, видимо, был какой-то сговор между еврейскими родителями, но уж какой-то совсем неудачный, так что дети не захотели принять (или хоть притвориться, что приняли) родительское мнение.
Саша был свободен, жил в трехкомнатной квартире с родителями, боксером Шерри и кошкой Муркой. Проживание с родителями Сашу никак не тяготило. Он воспринимал это как возможность хорошо питаться и быть всегда ухоженным. Родители были такие немного богемные, дома бывали редко. Мама – переводчица с французского языка – постоянно принимала участие в различных великосветских приемах. При этом не забывала про папу, всегда брала его с собой. Потом, у Саши была своя комната, и родители в нее никогда не лезли. Всегда мило с ним здоровались, и не более того.
Никакие Сашины проблемы они не брали в голову. Например, о том, что у Сашиной девушки Нади есть две дочери десяти и двенадцати лет, они не знали. Они просто про это знать не хотели, достаточно, что про это знает Саша. Это же его девушка, если он с этим согласен, то это абсолютно его дело. Поэтому, когда их в известность поставили, они на это никак не среагировали. Конечно, если бы они узнали, что при этом Надя замужем и счастливо живет с мужем в одной квартире, они, может, и расстроились бы. Хотя трудно сказать. Может, они просто не воспринимали Надю как будущую невестку. А как девушка исключительно для Сашиного здоровья – она их устраивала.
Сашины родители всегда ходили по дому очень прилично одетые. Никаких треников, никаких халатов. Мама всегда с прической, всегда в юбке с кофтой, папа всегда в отглаженных брюках и в пуловере. При этом в доме всегда была жуткая грязь. Просто жуууткая! Сесть было некуда, сквозь окна ничего не было видно. А им было все равно. Они могли сидеть среди этой грязи и рассуждать о чем-нибудь высоком.
Сашина сестра к тому времени уже давно жила в Америке. И по их постоянным рассказам судя, очень ей там нравилось. Муж был компьютерным гением, зарабатывал прилично, мог всех содержать. На мой вопрос, скучают ли они по родине, Саша всегда жестко отвечал:
