Александр Проханов - Крейсерова соната
Модельер отпрянул, чувствуя на губах вкус крови. Посмотрел на стоящую перед ним женщину с седыми волосами, с остановившимися ледяными зрачками.
Глухо приказал следователю:
– Завернуть в брезент и подкинуть азербайджанцам на рынок…
Сутулясь, двинулся прочь, в другой застенок.
Соседняя комната в корне отличалась от первой. Она была выложена кафелем от пола до потолка и напоминала баню, сходство с которой усиливала широкая деревянная скамья. На скамье, животом вниз, лежал голый пухлый человек, словно ждал, когда явится банщик с березовым веником. Его тело, нежно-розовое, пухлое, было в складках аппетитного нежного жира, который пластами свисал на лавку с боков и бедер. Его круглая испуганная голова лежала на щеке, водянистые голубые глазки, окруженные белыми ресницами, часто моргали, и было в нем много от откормленного, ухоженного поросенка, которому было трудно шевельнуть наеденным телом. Это был Буранчик, и движения его были затруднены не только тяжестью и неповоротливостью пухлых телес, но и тем, что руки его были прикованы к лавке, так же как и ноги, слегка раздвинутые, выраставшие из круглых румяных ягодиц.
Подле лавки стоял полуголый коренастый китаец, вылитый Джеки Чан, в коротком клеенчатом фартуке, из-под которого торчали короткие мускулистые ноги. Рядом, на маленькой тумбочке, разместился портативный компрессор фирмы «Дженерал электрик» с гибким шлангом, который завершался хромированным наконечником наподобие автомобильного насоса. В углу, за рабочим столом, сидел следователь-юморист, костлявый, с вогнутым темным лицом, похожим на обугленную сковородку, на которой, словно недожаренный хрящ, торчал нос, орудовал видеокамерой, наводя на пухлые ягодицы. Когда вошел Модельер, нажал на кнопку магнитофона, останавливая звукозапись.
– Нуте-с, – повторил свою излюбленную присказку Модельер, потирая ладони, как массажист, примериваясь к жирной спине Буранчика. – Дает показания?
– Пока еще показания не снимали, ваша светлость! Только прокрутили пленку в бассейне, где этот плейбой хвастает Мэру и Плинтусу, сколько раз за день может совокупиться с самкой дельфина. Господин Чан, если будет на то необходимость, готов произвести побудительную процедуру, которую мы именуем «Опыт Леонардо». Великий мастер Возрождения был столь же живописец, сколь и натурфилософ и инженер.
– Говорят, Мона Лиза Джоконда – это он сам, только в женском парике и дамском наряде. Не так ли, господин Чан? – обратился Модельер к китайцу, натягивая резиновые перчатки.
– Китайса осень любит русськи селовека, если селовека толста, – улыбнулся Джеки Чан желтыми крепкими зубами и принял бойцовскую позу.
– Ах, Буранчик, Буранчик, – Модельер склонился к беззащитному толстячку, – я ли тебя не любил, не лелеял? Я ли не осыпал тебя милостями и наградами? Не ты ли получил из моих рук орден Станислава первой степени, когда продал японцам и американцам под плавучие рестораны три океанских корабля дальней космической связи? Не ты ли, с моей подачи, стал лауреатом Государственной премии, когда прекратил советский Марсианский проект, передав американцам документацию? Не ты ли стал директором космического агентства, когда разрезал на цветные металлы все имеющиеся образцы «Бурана», уничтожив конкуренцию американским «шаттлам»?… И что же? Где благодарность?… Ты связался с заговорщиками, Мэром и Плинтусом, желая мне, твоему благодетелю, погибели?… Знаешь, куда великий Данте поместил грешника, предающего своего благодетеля?…
Глаза Буранчика переполнились прозрачной влагой, по пухлой щеке побежали талые слезы.
– Данте поместил этого отступника в самый центр Ада, где его огромными, как сабли, зубами грызет Вельзевул!.. Неужели ты хочешь, чтобы твоя дельфинья самка осталась вдовицею?
Слезы из глаз Буранчика бежали как апрельские ручейки:
– Я… Не я… Они сами… Голос на пленке не мой… Это вода нажурчала…
– Не лги, предатель! – оборвал его Модельер. – У тебя еще есть шанс уцелеть!.. Ты хотел навести боевой космический лазер на отведенное мне кресло!.. Назови номер кресла, и, быть может, я смилостивлюсь…
– Не знаю… Нет никакого кресла… Я оклеветан…
– Джеки Чан, принимайся за дело… – сказал Модельер китайцу. – Во имя Леонардо да Винчи… Хотя подобные методы использовались уже при династии Цин…
Китаец взял шланг с хромированным наконечником. Бесцеремонно раздвинул ягодицы Буранчика. Умело всадил инструмент.
– Ой, холодно! – вскрикнул несчастный.
– Сейчас будет жарко, – жестоко произнес Модельер. Протянул к компрессору руку в резиновой перчатке. Нажал пусковую кнопку.
Струя сжатого воздуха устремилась в нутро Буранчика. Он стал разбухать, надуваться. Глаза стали выдавливаться из орбит. Уши, покраснев, оттопырились. Модельер взглянул на манометр, показывающий две атмосферы. Остановил компрессор.
– Помню, в детстве мы надували через соломинку лягушек. Как смешно они потом плавали в пруду и никак не могли погрузиться… Итак, какой номер кресла? Назови число!
– Корень квадратный из минус единицы, – утробным голосом произнес Буранчик.
– Еще подкачаем твое заднее колесо. – Модельер запустил компрессор.
Буранчика разносило все больше. Он округлялся. Живот его стал шарообразным. Кожа натянулась и стала еще розовее. Жировые складки расправились. Он походил на огромного надувного поросенка. Рот раскрылся, и вывалился толстый мокрый язык. Из ушей, как из проколотого баллона, со свистом выходил воздух. Манометр показывал шесть атмосфер.
– Итак, я не требую, чтобы ты декламировал стихи Бродского. Только – номер кресла, и я сброшу давление… Ну?… Назови число!..
– А-квадрат плюс бэ-квадрат равняется цэ-квадрат, – сипло, словно астматик, прошипел Буранчик.
– Давненько я не запускал аэростаты!.. – Модельер включил компрессор.
Буранчик весь звенел от напряжения. Давление в нем было столь велико, что все поры его растворились и из них стал выходить воздух, выдавливая крохотные розовые пузырьки. Казалось, он весь покрылся розовой пеной, и она тихо шипела, шевелилась, мерцала.
– Число! – прокричал Модельер.
– Четырнадцать… – был ответ из глубины раздувшегося существа, в недрах которого лопнул сочный пузырь.
– Отлично, – произнес Модельер, пощелкивая пальцем по раздувшимся бокам Буранчика, и они издали упругий звенящий звук, как надутая резина. – Кто еще был в заговоре, кроме Мэра и Плинтуса? Кто финансировал установку космического лазера? Кто из олигархов желал моей смерти?
Буранчик, не в силах говорить, отрицательно покачал головой, на которой страшно голубели выпученные, в красных прожилках глаза и торчали алые жаркие уши.
– Понимаю братьев Монгольфье!.. – Модельер взглянул на манометр, показывающий двенадцать атмосфер, и нажал пусковую кнопку.
Буранчик пенился, словно огромный кусок розового мыла. Достиг непомерных размеров. Казалось, вот-вот взлетит вместе с лавкой. Из ушей показались кишки. Из ноздрей и открытого рта лезли пузырчатые перламутровые легкие. Он весь был окутан розовой пеной.
– Назови олигарха, или я закачаю в тебя всю земную атмосферу и планета останется без воздуха! – Модельер остановил компрессор.
– Роткопф… – Этот звук возник не изо рта, а из отворившегося пупка, утробно изрекшего имя известного олигарха, чья голова, под стать фамилии, была ярко-красного цвета. Вслед за изреченным словом из пупка показалась двенадцатиперстная кишка, страшно раздутая. Стала извиваться, порождая странный печально-певучий звук, напоминавший «Голубую рапсодию» Гершвина.
– Спасибо за искренность, брат… Спасибо и тебе, Леонардо… – Модельер снова пустил компрессор. Отошел от несчастного. Встал в самый дальний угол.
Компрессор работал, нагнетая в раздувшееся тело Буранчика сжатый воздух. Изо всех отверстий, из пор, из корней волос выдавливались пузыри и пузырьки. Разрастались, распространялись ввысь и вширь, занимали все больше пространства. Казалось, пузырится шампунь, извергаемый из бездонного тюбика. В этой пене, в перламутровых, розово-зеленых пленках голубели выдавленные, уплывшие из черепа глаза. Колыхалась черно-лиловая скользкая печень. Шевелились под потолком набрякшие почки. Бухало огромное, словно булыжник, сердце. Все внутренности, переполненные воздухом, медленно кружили по комнате, как жуткие планеты, наполняли кафельную камеру органами уже несуществующего тела, превращенного в надутые пленки, в кожаные пузыри, в раздутые флаконы и целлофановые мешки. Где-то у потолка, рядом с громадными семенниками и гипертрофированным пенисом нежно зеленел рейтингомер, показывая свои неизменные восемьдесят три процента. В этом кипящем месиве, заполнившем весь объем камеры, бултыхались китаец Чан и следователь-юморист, словно древние пловцы, уцепившиеся за надутые бурдюки. И он сам, Модельер, пытался плыть саженками среди кипящей жижи.
