Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
– Да, не в нем же суть!
– А в чем? – снова спросил один.
– В чем? – спросил другой.
– А вот не уверен я, смогу спокойно спать, если буду знать, что бросил человека на произвол судьбы. Он попросил меня о помощи, а я его бросил.
– Да, кого он только не просил, – сказал Марк.
– Да? – я посмотрел на сожителя.
– Я так думаю, – сказал Марк, на мой взгляд, чересчур поспешно.
– Ты не будешь лезть в это дело, – медленно и веско произнес Кирыч, – И точка. Это не твое дело.
– Да, не мое. Мне нет до него дела, мне абсолютно до него никакого нет дела, – рассмеялся я, – Пусть он хоть в канаве подохнет, не всплакну. Но пусть это будет его собственный выбор. Пусть выйдет сначала и ам решит.
– Да какого лешего! – зарычал Кирыч, – Чего ты тут устроил? – и мы уже стояли друг напротив друга и друг друга будто бы не узнавали.
Так и начинается бытовой бокс, успел подумать я.
– Мальчики-мальчики! – завопил Марк, протискиваясь между нами, – Не ссорьтесь, мальчики!
– Иди-ка ты, – постояв, он развернулся и вышел из кухни.
– Ну, ты тоже странный какой человек, – переводя дух, сказал Марк, – У тебя же с ним было. С этим. Преступником. Ты разбиваешь Кире сердце.
– Еще кто кому разбивает, – буркнул я.
Кирыч может пройти мимо чужой беды?
Вот, просто так – пройти мимо, и ничего даже не сделать?
Я – да! – я могу, я себя знаю, я закрываю глаза до последнего, я – страшный эгоист и трус.
А он?
Кирыч, который помогает всем, который умеет правильно и честно организовать свой мир. Он-то, хороший, он – настоящий хозяин жизни, человек на своем месте….
И снова этот рефрен, который повторяется в последнее время надоедливо часто: «нет-нет-нет».
На летучку я опоздал (и как людям удается забывать на работе о личном? у меня так все из рук валится). Так что разговаривать с шефом пришлось с глазу на глаз. А точнее, лицом к лицу. Причем, снизу вверх, и понятно, конечно, кто был снизу, как бы лицо верхнее ни пыталось разыгрывать равенство.
– Что у нас еще? – улыбаясь вполне по-отечески, спросил меня Сергей Петрович. Прежде он отклонил и технократический тренд в правительствах экономически слабых стран Евросоюза, и историю с ажиотажем вокруг «нового люкса», и внезапный дауншифтинг одного швейцарского банкира.
Он был, конечно, прав.
На месте Сергея Петровича Конева, умудренного сединой главреда экспертного журнала, я б себя давно с работы выгнал. Мне есть что сказать о кино и драматическом театре, для меня не пустые слова ни «нарратив», ни «школа переживания». Я вполне могу разобраться в мыльных пузырях латиноамериканской писательской школы. У меня даже на оперу и балет имеется свое мнение, пусть в нем я не совсем уверен. Но о мире финансов мне от себя сказать практически нечего, и поэтому, который год трудясь «экспертом», я занимаюсь только тем, что складываю воедино условные авторитетные оценки – набиваю пустоту чужими иголками, мысленно зевая, скучая мысленно, а то и – как сегодня – пребывая в каком-то остервенелом отупении.
Мнение мое о топах и випах экономического мира укладывается в два слова: напыщенное жулье. Но высказать это мнение я мог только один раз, и искать себе новое место работы – хоть в задрипанный отдел культуры за пять копеек, хоть в пиар, по сути своей подлый, хоть ассистентом в глянец, пошлый очевидно. Можно бы и во фрилансеры опять, мелькнула соблазнительная мысль.
А кредиты?
У всех сговоров с совестью одна сурдинка – надо расплачиваться по долгам.
– А как вам, Илья, история с Бойлом? – спросил Сергей Петрович.
– Интересная история, – сказал я после недолгой заминки. Все знать невозможно, про Бойла мне потом «гугл» расскажет.
– За нее и возьмитесь, – он только что по плечу меня не похлопал, – Я полагаю, вам есть что сказать по этому поводу.
– В каком… ракурсе, – попытался я осторожно прощупать почву.
– В нашем, – сказал он коротко, давая понять, что мне пора.
Я вышел из кабинета, а минут через пять-десять в голове моей зазвякало битое стекло. Этот Бойл, канадец, как сообщил мне интернет, много лет слыл скучным типом, нефтяной компанией руководил, но случилось с ним что-то вроде кризиса среднего возраста (под полтинник дяде) – влюбился, накатал книжку о своей неземной любви, о честности, и вот теперь вся Канада дружно ему зарукоплескала – мистер Бойл пошел наперекор всем табу, завел себе юношу, красавца и модель. «Хочу жить по правде, по лжи жить не хочу», – объявил буржуазный нефтяник толерантному обществу.
И что прикажете с этим делать мне?
Обращаться в пресс-службу «Газпрома»?
Какой это «наш» ракурс в этой истории?
День не задался, он был полон ерунды. Неудобный был день. Неудачный.
– Глупость какая-то, – говорил я примерно через час по другому поводу, стоя в курилке с Манечкой.
– Кирилла тоже можно понять, – сказала толстуха, пыхтя, как и я, сигаретой, – Передачи тебе в тюрьму носить не хочет.
Как бы мне не пришлось носить передачи Кирычу, подумал я, но говорить об этом, конечно, не стал.
– Никто не имеет права указывать, как мне жить, – сказал я, словно сам не плясал под начальственную дуду, – Только я могу решать, что мне делать со своей жизнью. Только я и никто другой.
– Боец, – Манечка весело хрюкнула.
– А как твое рандеву? – поняв, что сочувствия не найду, я решил сменить тему, – С этим… Голенищевым.
– Да, какое рандеву. Поговорили и все.
– И все? – а я-то ожидал продолжения балета «Манечка ищет любовника сожителю Николаше».
– А что? Я должна была кинуться ему на шею? Я тебе кто? – наступил ее черед кипяться.
– Понял-понял, – примирительно сказал я.
– Да. И вообще, ты когда к этому херу пойдешь?
– К которому?
– Тому. Который в центре. Где белые люди живут.
– Не знаю, – сказал я, имея ввиду «никогда».
– Давай завтра. У меня как раз вечер свободный.
– А ты-то здесь при чем?
– Здрасте. Я тоже хочу знать, как там на Остоженке живут.
Люди думают о нас лучше, чем мы есть, и потому нам приходится быть таковыми.
Нет-нет-нет.
Я сидел за кухонным столом и пил красное вино.
Я напивался этим вечером.
Напротив, в точности, как сегодня утром, сидел Кирыч. Он уже снял костюм, напялил футболку, когда-то лиловую. Ел вчерашнее жаркое.
Я смотрел, как он, мужчина средних лет, крепкой комплекции, чуть навалившись большим телом на стол, накалывает вилкой мясо, ест картошку, хлебает жижицу томатного соуса.
Никогда мы с Кирычем не обсуждали, кто у нас главный. Почему-то не было нужды. Обязанности распределились сами собой, каждый брался за то, что получалось у него лучше – и потому варил он, а посуду мыл я; окнами ведал он, а за полы отвечал я. Я менял постельное белье, а он складывал его в стиральную машину; я выносил мусор, а он покупал пластиковые пакеты для мусорной корзины. Мебелью мы обзаводились сообща; едой и одеждой – как получится, и сейчас уже никто не скажет наверняка, что кому принадлежит. Был, конечно, и денежный вопрос, но и он разрулился сам собой. Ясно же, что мне с моей профессией никогда не заработать столько, сколько ему, финансисту. Я платил, когда мог, а когда не мог, говорил, что не могу.
– Вкусно? – спросил я.
– Да, – не поднимая головы, ответил Кирыч.
– Твое блюдо.
– Мое.
– А я только посуду мыл.
– И что?
– Видишь. Я в этом доме на подхвате.
Разговоров, кто в доме главный, мы никогда не вели, так что каждый мог считать себя хозяином положения. До недавнего времени.
Взять бы и вылить ему на маковку красного винца, подумал я, и потекла бы грязная водица по темечку; у нас была бы первая в нашей совместной жизни драка, разве не прелесть? разве не чудо? Все дерутся, все спорят, Сеня с Ваней даже руки-ноги друг другу иногда ломают, а иные, вон, и на тот свет отправляются и – как знать? – может быть, тоже после страстной схватки.
Кирыч поел. Заварил себе чаю. Он по будням вина не пьет. У него режим. У него все по уму.
А я пил свое красное, думал о том, о сем. Винный алкоголь если не утешает, то хотя бы подергивает все вокруг эдакой приятной веселенькой сеточкой – оглоушивает на приятный манер.
Кирыч снова уселся напротив и, погрев о чашку с чаем ладони, заговорил.
– Когда мне лет двадцать было, на последнем или предпоследнем курсе у меня была подруга.
– Была, ты рассказывал.
– Ее мать овчарок разводила. Один щенок был слабый, и она взяла его домой, чтобы не сдох. Дорогой же щенок, породистый. И вот, мы сидим у моей, тогдашней, в ее комнате, смеемся, а к нам щенок забегает. Я взял его на руки. А он тяжеленный – откормили. Он вырываться начал, а я его выпустил.
– И что? – помолчав для приличия, поторопил его я.
– Так, у меня же дома всегда кошки были, а собак не было. Я мечтал о собаке, но куда в нашу двушку с собакой? Сестра еще с мужем, а тут еще собака. Короче, я выпустил щенка. Не поставил на пол, а выронил просто, как кошку. Щенок упал и визжать начал. Все переполошились. Вызвали ветеринара. Дорогой же щенок, породистый. А я ушел. Взял и ушел просто.
