Олеся Мовсина - Всемирная история болезни (сборник)
Агния:
Вышла в люди по любви. То есть с Марой хоть на край света, а там ещё и головой в омут. Пока я утром возилась с детишками, Мара успела отыскать конноспортивный клуб в тридцати километрах от города и договорилась там о встрече. Она сама с каких-то давних пор с лошадками дружит, а я их ближе, чем в цирке, не видела. И зачем-то согласилась поехать с ней. Родилось у нас совместно словечко «эмоцион», то есть моцион для эмоций, вот я и того, решилась.
Дали нам в этом клубе коника, я в мастях не разбираюсь, по мне так светло-серого. Или грязно-белого. Мара что-то с видом знатока его прилежно рассматривала, не то любовалась, не то морщилась. А ещё со стороны казалось, что она колдует вокруг него. Что-то приговаривала ему на французском, а потом: Ясик, Ясик… Хотя я точно помню, что инструктор называл коня Бледамед (надо ж такое имя дурацкое). Коняга смотрел на Мару с ужасом, но стоял тихо, как ребёнок наказанный.
Что-то и мне Мара тогда говорила, какие-то правила поведения и дружбы с конём объясняла. Я теперь, конечно, сразу всё забыла и больше к лошадям ни на шаг.
А вот Марой-амазонкой все залюбовались. Стройная, чёрная, сама вся в красном, кажется, про меня и забыла, как в седло села. Сорвалась и умчалась, а инструктор, мужчина кудрявый и сутулый, только недоверчиво на меня покосился.
Мне, конечно, дуре, тоже захотелось покрасоваться. Забросили меня на этого Ясика, и мальчик, помощник инструктора, повёл его со мной под уздцы. И вот тут у меня в кармане телефон заиграл. И звоночек-то мой не особо громкий, но коню не понравилось. Помню теперь только, что он дёрнулся всем телом, а где-то слева вскрикнула Мара. Мальчик выругался, как это делают от боли, видимо, мы его чем-то резко задели – и всё помчалось перед моим боковым зрением.
Испугаться я не успела, забыла. Какое-то время мы неслись параллельно телефонному звонку. Я честно пыталась остановить коня, а главное – удержаться. Только вот звонок не унимался, а в нём, казалось, вся беда. Казалось, он замолчит, и конь остановится, как выключенный. И вот тогда я отпустила левую руку, чтобы вытащить из кармана телефон.
Момента падения совершенно не помню, врать не буду. Помню только, что уже на земле перехватило дыхание и секунд несколько вдохнуть или выдохнуть не получалось. Потом вплыла в тело боль – кажется, выплыла из позвоночника. И я увидела Димины глаза и его нагловатую ухмылочку совсем рядом. Выражение этого лица совершенно не гармонировало с торжественностью момента наступления смерти, но я всё равно попыталась прошептать ему пафосное Здравствуй.
Через несколько секунд почувствовала, что кто-то осторожно касается моего лица ладонями и целует – щёки, лоб, глаза. Я снова приоткрыла веки, и на сей раз это была Мара. Она плакала. Телефон по-прежнему тошнотворно звонил где-то в моей одежде. Мара выхватила его и задушила, как несчастную паршивую зверушку, но потом спохватилась и у него же стала выпрашивать скорую помощь.
Спину чуть-чуть отпустило, и меня осторожно перевели в какое-то помещение клуба.
– Мара, – сказала я, покачиваясь между радостью возвращения и восторгом исчезновения, – Мара, он за мной приходил. Я, когда упала, увидела Диму, я точно знаю, что это был он, совсем как живой. Видно, я начала умирать, а потом недоумерла, вернулась.
– Дура ты, – грубо, совсем не во французском своём стиле ответила Мара. – Чтоб я этого больше не слышала, даже слова этого не смей произносить. И никакой это был не Дима, а кто-то из здешних ребят. Как только ты упала, к тебе подошёл какой-то парень в синей майке. Когда мы с инструктором подбежали, он у тебя ещё что-то спрашивал. И ты, кажется, ему даже отвечала. Не помнишь?
– Можно мне на него посмотреть? – смалодушничала я, не понимая, кто из нас врёт. Но конечно, никакого парня в синей майке до приезда «Скорой» мне не предъявили. Инструктор только раздражённо поморщился: видимо, его из-за моего падения ожидали неприятности.
– А кто же это так настойчиво звонил мне? – спросила я у своего могильного телефона. Это был Ваня, ответил мне телефон и временно умер по причине севшего аккумулятора.
И зачем только мы придумали слово эмоцион?
Автор+:
* * *…я из лесу вышел, был сильный мороз,
опять ни работы, ни денег.
Я думал, что это молчанье берёз,
а это был Лось Запредельный…
…и вот я Шопена не слышу давно,
молчит телефон мой, бездельник.
Лишь изредка тычется мордой в окно
задумчивый Лось Запредельный…
…а ночью, преодолевая невроз,
пытаясь вернуть понедельник,
увижу, как в небо ведёт тепловоз
недремлющий Лось Запредельный…
…но Марс подмигнул мне, довольный собой,
оранжевый, обалденный.
Подумалось: может быть, это любовь?
Но это был Лось Запредельный…
17. Истерика
Вадим:
Когда я пришёл к ней в больницу, она казалась совсем невменяемой. Сотрясение мозга и что-то со спиной. Но дело было, кажется, не в этом. Меня она как будто не узнала. Только сказала «Дима» – как само собой разумеющееся и отвернулась к стене. Ещё поморщилась от боли. Я присел рядом, потом тихо позвал её.
Когда Агния заговорила, глядя в стену, я чуть было не бросился её целовать. Ошибся, что всё хорошо, как ложное примирение после ссоры. Но вовремя понял, что разговаривает она не со мной. Или не только со мной. Первая фраза была: Как хорошо, что ты пришёл. А потом понеслось что-то вроде:
– Я и раньше думала, что ты здесь, но сомневалась. Она пытается меня переубедить, но зачем? Я её очень люблю, но больше не могу ей верить. Она постоянно меня обманывает, у неё даже смех ледяной и лживый. Жить не могу без этого смеха, но это она коня заколдовала, специально, чтобы мы с тобой встретились.
Я не перебивал, хотя мне казалось, что нужно разбудить Агнию от кошмара. А она всё наступала на жёлтую стену:
– Ну а Тёма по-настоящему умер? Не смейся, это серьёзный вопрос. Когда тебя хоронили, никому не показав, я подумала, что это такая извращённая шутка. Что какая-нибудь ритуальная фирма выпускает специальные цинковые гробы – сразу запаянные и пустые, – чтобы только для вида, для похорон. Я ещё в тот день подумала, что когда-нибудь расскажу тебе, какой у тебя был некрасивый гроб: красно-чёрная обивка с дурацкими рюшечками. Ты бы сам со смеху умер, если б видел.
Нет, я не мог больше это слушать. Стал её трясти, тормошить. Даже слегка ударил по лицу, чтобы вывести из чёртова транса. Впрочем, очень хотелось ударить посильнее. В эти секунды я её ненавидел.
Соседка Агнии по палате испуганно предложила:
– Надо позвать сестру или врача, чтобы ей дали успокоительного.
Я понял, что соседка всё слышала, мне стало отвратительно, и я выскочил из палаты.
Да, фотография. Я же хотел сегодня показать Агнии то, что нашёл в папином альбоме. Загадка писем меня всё мучает, вчера я снова стал перебирать папин так называемый архив: письма, стихи, фотографии. Стиль и почерк писем действительно его, а вот фотографии? Эта не была вклеена в альбом, лежала в отдельной пачке среди неудачных. На ней ещё молодой папа в каком-то незнакомом городе, а впрочем, может, и в Москве. Стоит, обняв за плечи какую-то девицу. Никогда её нигде не видел, ни в жизни, ни на фотографиях. Никто в семье ничего про неё не говорил. Высокая, с длинной косой. Длинный плащ до земли, а лицо красивое и наглое. Но всё ерунда, если бы мне не показалось, что эта женщина очень похожа на Мару. На эту самую русскую француженку. Если верить логике дешёвых сериалов, она могла бы ей приходиться матерью или ещё какой родственницей. Если же вообще отвлечься от всякой логики, я бы сказал, что это она и есть.
Лена:
Когда такое состояние, ничего не хочется. Ни ногти красить, ни даже голову мыть. Хотя если пересилить себя и всё-таки голову вымыть, да ещё постараться уложить хорошо, – настроение отступает. Огрызается, но прячется, как зверь в нору. Только вот фишка в том, что когда голова ещё грязная, мне не хочется пересиливать себя, не хочется мыть и укладывать, не хочется прогонять настроение. И чем дальше, чем грязнее голова, тем противнее, тем меньше хочется… Замкнутый круг.
Агния:
Такое бывало и раньше. Острый приступ хронического горя. Если Дима приснится или маму его встречу на улице – и казалось бы утихшее чувство взрывается опять. Ничего не делаю, просто лежу и реву. И ничего мне не надо. А тут ещё необычность обстановки, больница.
Кто-то всю ночь ходил по коридорам, шаги, шаги, и вдруг слышу – заходят ко мне. Ну конечно, кто ещё может среди ночи в гости явиться? Я потянулась к выключателю, голова закружилась, а бородатые панибратья уже двигали стулья, рассаживались вокруг меня, аки в импровизированном театре.
Полиблюд сказал как-то киношно-старомодно:
