Алексей Слаповский - Гений
Народ, собравшийся разбежаться, застыл: любопытство пересилило страх. Каха уже бывал здесь, но с мирными целями, собирая долги и проценты с местных предпринимателей. Он, заметим, был единственный, кто не боялся прямо и откровенно любоваться Мариной Макаровной, не раз предлагал ей совместно и приятно отдохнуть, на что она, конечно, отвечала отказом.
Вот и сейчас, встав на подножке джипа и оглядев свои туфли (он был в черном костюме с черным галстуком), Каха первым делом нашел глазами Марину, улыбнулся и сказал ей:
– Здравствуй, Голова моя прекрасная!
– И тебе того же, – настороженно отозвалась Марина.
– Что происходит? – поинтересовался Каха, будто не замечая залегших и изготовившихся к бою людей.
Для Стиркина Каха был естественный враг, но и лейтенант не видел в нем однозначной поддержки: батальон Мельниченко частенько действовал самовольно, путаясь под ногами у армии, мешая ей, а иногда даже прямо противостоя, как случилось неделю назад, когда регулярные вооруженные силы пытались выбить ополченцев из городка Гривый Грай, и вдруг перед ними появился Каха со своими людьми и заявил, что будет защищать город. В результате дал ополченцам уйти. Дело было в том, что в Гривом Грае находился большой спиртозавод богача Редникова, и тот, испугавшись, что предприятию в ходе боя нанесут ущерб, попросил друга Мельниченко прислать свой батальон. Война войной, а дружба дружбой, Мельниченко пошел навстречу, батальон прислал. Потом был скандал на высоком уровне, чем все кончилось, осталось, как всегда, неизвестным. То есть что тут неизвестного вообще-то? – да ничем не кончилось.
Лейтенант насторожился, Стиркин еще больше мобилизовался, а жители, оказавшиеся меж двух огней, восприняли появление батальона Кахи как спасение.
– Совсем с ума сошли, чуть нас не перестреляли! – ответил Кахе тот же голос, что кричал «Убивают!»
– Делать больше нечего? – спросил Каха одновременно и лейтенанта, и Стиркина.
– У меня приказ, – коротко ответил лейтенант.
А Стиркин не удостоил Каху ни взглядом, ни словом, он только оглянулся на своих бойцов, словно проверяя, готовы ли они к отражению новой опасности.
– Сам-то с чем приехал, Каха? – спросила Марина по праву дружеских отношений и по обязанности главы населенного пункта.
– Сведения получил о скоплении техники и вооруженных людей. Решил посмотреть. Ты и здесь воду мутишь, Стиркин? Это даже хорошо, что ты так далеко забрался. Давно пора тебя обезвредить.
Больше Каха ничего не сказал, он не любил длинных разговоров. Махнул правой рукой своим черным людям, и те, равномерно распределившись, начали оцеплять отряд Стиркина справа. А левой рукой Каха приглашающе махнул лейтенанту и его бойцам. Лейтенант не стал спорить, кивнул, подтверждая команду, солдаты вскочили и стали окружать слева.
Стиркин почувствовал знакомый азарт смертельной опасности.
– К бою! – скомандовал он.
Отряд ощетинился дулами автоматов во все стороны.
Несправедливо, что мы, назвав командиров, совсем не упомянули этих людей, а ведь каждый из них по-своему примечателен.
Был здесь Петр Андрейченко, бывший рабочий рыбоконсервного заводика, разбомбленного вражескими снарядами, оставшийся без средств для прокормления семьи.
Был брат его Семен, тоже работавший на этом заводе, сгоряча уехавший с женой в Киев, распропагандированный там шурином Мыколой Садовничим и вступивший в «Правый сектор», но усомнившийся в правоте этого сектора и вернувшийся обратно, несмотря на протесты жены.
Был Иван Лодейник, совсем молодой, девятнадцатилетний, работавший таксистом от фирмы на отцовской машине; однажды сам Стиркин ездил с ним, похвалил Ивана за умелое вождение и ум, который тот выказал в короткой беседе, с той поры Иван стал одним из самых преданных сторонников Стиркина, уйдя к нему служить вместе с машиной.
Был Яша Громов, сосед Ивана, еще моложе его; Иван с детства был для Яши примером, авторитетом, защитником, Яша за него был на все готов и, конечно же, присоединился к Ивану сразу же, как только Иван присоединился к Стиркину.
Был Филимонов Сергей, россиянин, тридцатилетний отец двух малых детей, который отбыл срок на поселении за убийство по неосторожности, а потом завербовался повоевать и этим доказать, что он не какой-то там бытовой преступник, а человек с принципами.
Был земляк и друг Филимонова, Антон Сырбу, поругавшийся с любимой девушкой и сказавший, что, раз так, поедет к корешу Сереже сражаться за правду и там погибнет; ну и валяй, сказала девушка, не веря в это, а он взял, да и поехал, и воюет, зато девушка шлет ему каждый день призывные сообщения, но Антон держит марку, не возвращается.
Был там Мирон Левченко, пожилой бухгалтер; он всю жизнь был бухгалтером и умер бы бухгалтером, ненавидя свою участь и не видя возможности изменить ее, и тут грянули бои, и он однажды утром вместо того, чтобы пойти на работу, швырнул в угол портфель, оделся в простую и прочную одежду, в которой обычно ходил по грибы, обнял плачущую жену, велел беречь детей и внуков и решительно направился в штаб повстанцев, благо он располагался в соседнем доме.
Был Тормасов Юрий, диспетчер, человек чрезвычайной порядочности и горячности, вечно сердитый на других за то, что живут как попало; когда началась война, он ругательски ругал абсолютно все воюющие и конфликтующие стороны, но не усидел дома, решил принять участие, продолжая критиковать всех, включая Стиркина, за которого, однако, он готов положить голову, соблюдая установленный порядок воинской дисциплины и самоотверженности.
Был тезка Громова Яша по прозвищу «Одессит», о котором не знали, зачем он тут появился, в честь чего воюет и почему имеет такую кличку; Левченко, не раз ездивший в Одессу по аудиторским делам, после двух-трех вопросов понял, что Яша-Одессит в Одессе никогда не бывал, но зато все видели, что сам Стиркин иногда советуется с ним по каким-то вопросам.
Был Константин Недилюк, у которого на глазах шальной пулей убило жену, и он поклялся, что отомстит всем, кто в этом виноват, и воевал так мрачно, целеустремленно и жестко, что его даже свои иногда побаивались.
Был Александр Алексеевич Канашевич, сорокалетний степенный даурский казак, посланный своим войсковым кругом на подмогу братьям, русским христианам, во славу всего православного мира, где бы он ни находился.
И был Илья Подгородный, известнейший продюсер, который полтора года назад явился устраивать по всей Украине гастроли группы «Новый ласковый май» (в афишах под этим названием значилось – «Новий лагідний травень»), вложил большие деньги, причем деньги не свои, заемные, в аренду залов, в рекламу, в то, чтобы лично заинтересовать посредников, и в одночасье прогорел, остался настолько должен, что вернуться в Россию для него было смерти подобно, и он сказал: «Лучше я здесь погибну за идею, чем там сдохну за поганое бабло!»
То есть, как видим, люди в отряде Стиркина были отборные, не шкурные, тертые жизнью, имеющие твердые убеждения, но при этом боевых профессионалов среди личного состава не числилось, исключая разве что относительно военного Канашевича. Впрочем, все имели за плечами либо армию (некоторые украинскую), либо на худой конец, как Тормасов и Подгородный, военные кафедры вузов. На самом деле военспецы у Стиркина тоже были, но приберегались они для серьезных боевых операций; кто же предполагал, что выезд в Грежин обернется вероятным кровавым боем, который мог начаться в любую минуту.
Даже уравновешенная Марина Макаровна растерялась. И Вяхирев со своими двумя сотрудниками не знал, что делать. С одной стороны, он остается законным представителем силовой власти и имеет полное право всех поголовно арестовать, но как ты арестуешь сотню вооруженных людей? И кого первого арестовывать, вот вопрос.
Алексей Торопкий, понимая, что его долг журналиста влиять на события не только печатным словом, но и устным, тоже не мог сообразить, какое, собственно, слово сейчас нужно, чтобы все остановить.
Все застыли, все молчали. Догадывались: кто первый что-то скажет, тот и будет виноват. Не потому, что скажет неправильно, ошибочно, не к месту. Может быть, как раз все будет сказано толково, умно и даже мудро. Но так уж повелось: все плохие дела начинаются всегда с хороших речей. Лучше уж помалкивать от греха подальше.
Но голос все же раздался, и это был голос Евгения.
Каким-то образом он оказался на мусорной куче рядом со Стиркиным, чуть ниже его, зато на отдельном постаменте – на перевернутом пластиковом ящике из-под бутылок.
– Евгений понял, что пришел его час! – громко сказал Евгений. – Ему выпала удача совершить геройский поступок на глазах любимой женщины! – и он улыбнулся в сторону Марины Макаровны, хотя в ораторском самозабвении не сумел найти ее точно глазами, очень уж много народу было перед ним.
Люди слегка оторопели. Но они выхватили слова «пришел час», поэтому ждали продолжения, чтобы узнать, какой час пришел.
