Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Весна в Карфагене
Маленький бербер в малиновой феске, белой накидке и голубых шароварах обожал все военное и мечтал стать солдатом, а еще лучше военным моряком. Видно, бушевали в нем гены его предков, великих мореплавателей – карфагенян. Он с восторгом смотрел на марширующие роты корпуса и не раз спрашивал: нельзя ли и ему поступить в Морской корпус? Он даже был готов ради этого выучить русский язык…
Оставшиеся в корзинах фрукты, он, тем не менее, не раздавал даром так нравившимся ему кадетам, а старался на что-нибудь выменять, особенно ценил оловянные пуговицы с якорями, погоны, нашивки, похоже, все это пользовалось большим спросом у его сверстников там, внизу, в Бизерте.
У Машеньки с маленьким, хитреньким бербером были свои особые отношения. Он довольно бойко говорил на колониальном французском, и это позволяло им болтать о том о сем. Обычно Машенька появлялась на площадке перед крепостью уже после того, как все возможные обменные операции были совершены, и ослы, лениво жующие черными губами, уже печально поглядывали на своего повелителя: дескать, пора домой! Машенька приходила всегда с биноклем: то он висел у нее на шее на кожаной тесемке в футляре, то она держала бинокль в руках, а на шее болтался один пустой, вкусно пахнущий кожей футляр. Она заговаривала с маленьким торговцем о чем взбредет в голову и то и дело поглядывала в бинокль. Скажет фразу и посмотрит в бинокль на горы, на море, на Бизерту. А маленький бербер так и вертит шеей, так и ловит каждое ее движение, пока наконец не сдастся и не попросит:
– Мадемуазель, можно я тоже посмотрю в бинокль?
– А чего в него смотреть? Ты ведь уже смотрел в прошлый раз, – равнодушно скажет актриса Маша.
– Я еще хочу! – облизнется маленький бербер и с трудом выдавит из себя: – Десять апельсинов, десять яблок, десять – всё!
– Ладно, пока, малыш! – скажет ему Машенька и потреплет мальчугана по смуглой щеке.
– Двадцать – всё! – прошепчет берберенок.
– Пока! Пока! – засмеется Машенька и сделает ему ручкой.
– Пятьдесят – всё! – с закипевшими в уголках черных глаз слезинками яростно воскликнет купец.
– Сто, – небрежно ответит Машенька и протянет ему бинокль. Рука ее повисает в воздухе, купец медлит с ответом… Тогда она поворачивается и уходит.
– Хорошо! Хорошо! – кричит ей вдогонку маленький бербер в малиновой феске, белой накидке и голубых шароварах. – Сто! Сто!
Сделка состоялась. Купец разглядывает в восемнадцатикратный морской бинокль свою любимую родину, а вся Машенькина рота угощается фруктами прямо из корзин – кто там их будет теперь считать, эти фрукты! Ах, как сладко в лютую жару очистить пахучую, маслянистую кожуру апельсина и вонзить молодые зубы в сочную, сладкую, освежающую мякоть!
Если смотреть в бинокль на улочки и закоулки нижнего лагеря Сфаят, то хорошо видны не то что серые дощатые бараки беженцев, а и каждая курица, купающаяся в пыли. Кур и гусей в Сфаяте великое множество, и это понятно: они и яйца, они и мясо, они и пух, и перо, да и ухода особого не требуют. Есть в Сфаяте и многочисленные вольеры с кроликами, и свои козы, и овцы, и коровы, еще бы – столько людей надо прокормить! Есть здесь и своя пошивочная мастерская, где шьют все – от формы для кадетов и гардемаринов до вечерних платьев для модниц Бизерты: наши русские дамы оказались замечательными рукодельницами, они и шили, и вышивали, и вязали самым чудесным образом. Была в Сфаяте и обувная мастерская, и прачечная при собственной бане, и переплетная мастерская, где переплетали старые книги и новые тетради для Морского корпуса, была и своя литография, в которой издавались, если можно сказать так громко, учебные курсы преподавателей Морского корпуса. Настоящих учебников не было и в помине, так что преподавателям пришлось написать по памяти и курсы русского языка, и литературы, и истории, и навигации, и баллистики, и высшей математики, и физики, и электротехники, и химии, и биологии, и многого другого. К счастью, уровень подготовки педагогов Морского корпуса был настолько высок, что их выученики потом блистали в лучших высших учебных заведениях Европы и Америки и многие стали со временем выдающимися инженерами, мореплавателями, архитекторами, как, например, маленький Тузенбах, и прочая, и прочая… Еще в литографии печатался журнал «Бизертинский морской сборник» – отчет перед вечностью об их житье-бытье… Чего стоили одни названия его статей:
«Варфоломеевская ночь в Севастополе 23 февраля 1918 г. (Из воспоминаний очевидца.)»
«Морской центр в Сибири (1918–1919)».
«Краткая история о действиях Отдельного морского учебного батальона (армия адмирала Колчака, 1919 г.)».
«Нападение английских катеров на Кронштадт ночью 8 августа 1919 г.»
«Страницы Русского флота (очерк о подводной лодке “Тюлень” белого Черноморского флота, октябрь 1918 – апрель 1920 гг.)».
«Каспийская военная флотилия в период Гражданской войны 1920–1921 годов».
«На эскадре (сведения о личном составе, приказы, хроника событий)».
«Наблюдения над течением в Югорском Шаре и их обработка (июнь 1919 г., ледокол “Иван Сусанин”)».
«Электромагнитный способ подъема затонувших судов»[43].
…И так далее. Только из одних этих названий понятно, что «Бизертинский морской сборник» был не просто хроникой жизни колонии (что ели, как спали, кто что сказал, какая была погода), но хроникой работы ума и души изгнанников, хроникой их служения Русскому флоту в далекой и жаркой Тунизии. Редакция «Бизертинского морского сборника» помещалась на подводной лодке «Утка», а редактировал сборник ее командир капитан второго ранга Нестор Александрович Монастырев[44].
В бумагах Марии Александровны и по сей день сохранился первый номер «Бизертинского морского сборника» с редакционным вступлением, которое все кадеты и гардемарины корпуса знали наизусть, как «Отче наш», потому что учили его на уроках русской истории; оно было написано на больших листах картона крупными буквами и висело в каждом классе:
«Смутное время погрузило нас в самую глубину национального позора, но мы твердо уверены, что спустя немного столь же высока будет волна национального подъема. Нам на долю выпали тяжкие испытания, но наш долг выдержать их с достоинством и из смутного времени вынести чистыми заветы Великого Петра и своих незабвенных учителей.
Ушаков, Сенявин, Лазарев, Нахимов, Бутаков, Макаров и Колчак – вправе требовать этого от нас, на чью долю выпадет тяжкая работа по созданию флота»[45]
Постановка пьесы «Три сестры» была приурочена ко дню Святителя Павла Исповедника – морскому празднику, который издавна почитался в русском флоте. По новому стилю праздник падал на 6 ноября, к этому дню и готовились. Ждали многих высоких гостей из Туниса, губернатора Бизерты и даже, по слухам, самого маршала Петена, еще недавнего главнокомандующего французской армией, прославленного на весь мир в битве с немцами героя Вердена[46]. Интересы Франции в Северной Африке были так велики, что пребывание в Тунисе с инспекционной поездкой столь знаменитого полководца никого не удивляло.
Петена очень любили в Морском корпусе: ведь это он велел вернуть русским их оружие, и теперь в пирамидах стояли настоящие винтовки, а не деревянные муляжи. Петен уже бывал в корпусе и нашел его состояние отличным: «Мы должны вас считать беженцами, но мы видим в вас образцовую воинскую часть». Вот и теперь его ждали как признанного корифея военного дела и готовились к его приезду по всем правилам флотской службы. Служитель библиотеки корпуса даже подготовил несколько французских книг о полководцах с тем, чтобы прославленный маршал оставил на них свои автографы.
Машенька давно уже выговорила себе право ходить в мужском кадетском обмундировании, поскольку женское не было предусмотрено флотской службой. В брюках, в матроске, в тельняшке, в общих для всех «танках» на ногах она выглядела залихватски прелестно, тем более что она не обрезала волосы, а носила косы: то укладывала их под бескозырку короной, а то и выпускала на плечи. «Распустила Маня косы, а за нею все матросы!» – веселились при виде нее самые младшенькие кадеты, мелюзга хихикала и дразнилась, а старшие их собратья по Морскому корпусу смотрели вслед Маше как завороженные, смотрели на нее, словно на явление природы, прекрасное и таинственное…
В дверь кабинета постучали, она тут же открылась, и в комнату к Марии вкатились крохотные Муса и Сулейман, а следом за ними вошла улыбающаяся Хадижа.
– Ах вы мои красавцы! – вставая с тахты, восторженно приветствовала их Мария. – Здравствуйте, дети!
– Здра! – вразнобой отвечали маленькие черноглазые ангелята в белых пелеринках.
Мария подхватила на руки сразу обоих и расцеловала их смуглые чистенькие мордашки.
– Хотят к тебе. Все время Фатиму просят. Все время меня просят! Любят они тебя! Дети знают, какой человек хороший, а какой плохой. Хочешь таких?
