Елена Ронина - Культурный конфликт (сборник)
При этих словах Таня первый раз взглянула на отца. Сколько же всего было в этом взгляде! Благодарность, смешанная с растерянностью. Родители в ожидании смотрели на дочь. Сложно, но она справится.
– Я хочу вам, может быть, немного объяснить, – Таня наконец начала говорить. – Я всё равно рада, что Юра приехал, – с нажимом произнесла она, – и я всё равно его люблю.
Это было опять произнесено громко, как показалось родителям, в основном чтобы просто произнести эти слова вслух. Как вызов, потому что в семье этими словами не бросались, кроме детской поговорки, которую Таня произносила к месту и не к месту. Или она хотела сама себя послушать, сможет ли произнести, не сорвется ли голос. И главное, поверит ли сама себе? Было видно, что все-таки поверила не очень и разозлилась сама на себя. А потом взяла себя в руки и уже заговорила прежней Таней.
– Мама, папа, я вас очень люблю, только я ничего не понимаю. Это был какой-то другой Юра, не тот из Ялты. Это потому что он просто выпил, вы как думаете? Но ведь если чувства пришли, за них же надо бороться, правильно? Нельзя же пасовать перед трудностями?
Мама подсела к Тане, приобняла ее, дочь благодарно прижалась к ней.
– Танечка, конечно, нужно бороться. Только когда уже знаешь за что, а три недели знакомства, да еще на отдыхе – этого мало. За это время ни человека узнать, ни себя показать. Не переживай, цыпленок, ты разберешься. На нас с папой всегда можешь рассчитывать. И ты же приняла сама абсолютно правильное решение – не торопиться. Вот всё и славно.
– Мам, – беспомощно произнесла Таня, – но он и внешне какой-то другой. Там он знаете какой был! Герой. А здесь совсем обычный. Или даже нет. Мне стыдно говорить про свои мысли, но какой-то деревенский. Даже не знаю, как его ребятам нашим университетским представить. Пап, я малодушная, да?
– Ну, почему же малодушная? Просто еще молодая и неопытная. И не знаешь, что на отдыхе, на фоне моря, всё смотрится по-другому. И потом, новизна. Кажется: а вдруг это лучше? А вдруг вот она настоящая любовь? И вдруг ты что-то в жизни можешь пропустить? Некоторые люди судьбу свою после вот таких курортных романов ломают. Некоторые, правда, находят. Но редко. Гораздо реже, чем ломают. Поэтому права ты, дочка. Главное, не торопись, приглядись как следует, к сердцу своему прислушайся – сама поймешь, просто ли это было интересное знакомство или все-таки любовь.
Таня смотрела на своих родителей, переводя взгляд с одного на другого. Если она и есть, любовь, – вот она, перед ней.
– Машенька, давайте пить чай!
Попутчик
Повесть
Маринке
НИКА любила поезда и то необыкновенное чувство разделенного одиночества, возникающее только в них. Ты сливаешься со стуком колес, с пейзажами за окном. Можно ни с кем не разговаривать, а просто смотреть и смотреть, отсчитывая километры по мелькающим за окном столбам, удивляться чередованию лесов и равнин средней России и тому, что жизнь есть не только в Москве, и что здесь она совсем другая. Стемнело, деревья стали сливаться, и в стекле Ника уже видела только себя. На нее вместо покосившихся домов смотрели огромные глаза худой девочки. На голове у девочки была замысловатая тюбетейка, на тонкой шее – несколько рядов бисерных бус, через плечо – холщовая сумка.
Ника себе никогда не нравилась. И не только сама себе, ей не нравилось и все ее окружение. Мама-певица, бабушка-виолончелистка и вся эта бесконечная окружающая их богема. Она хотела вырваться из этого круга. Любыми путями. Отказывалась учиться в музыкальной школе, одевалась, как ей вздумается. Ненавидела наряды, привезенные матерью из-за границы, пыталась неумело шить сама, и, как ей казалось, доказывала таким образом свою индивидуальность.
В следующем году Ника заканчивала школу и ей абсолютно было все равно, куда идти дальше, что делать. Ничего не хотелось. Все эти взрослые дела: бесконечные тусовки, сборы у них дома после спектаклей, выяснение за полночь – дурак все-таки дирижер или нет. Как же Нике все это надоело!
Правда, был еще отец – обычный инженер, и Ника никак не могла понять, что может связывать абсолютно разных людей. Хотя их, в общем-то, ничего уже давно и не связывало. Вот и отдыхать Ника ехала с матерью и бабушкой. У отца был, как всегда, аврал на работе. Или он так уже просто говорил? А на самом деле ждал, когда Нике исполнится восемнадцать лет, чтобы от них уйти. О чем-то таком Ника догадывалась из постоянно вспыхивавших скандалов между родителями.
– Ты живешь не по средствам! – кричал отец.
– Нет, это ты не интересуешься моей жизнью! Ты даже не был на последней премьере, – задыхалась в ответ мать.
– Да я в это время деньги зарабатывал! На что бы ты устраивала здесь свои полуночные посиделки, если бы я не работал, Нина?! Может быть, тебе хорошо платят за твое пение?
– Платят достаточно, – гневно парировала Нина глубоким контральто, театрально заламывая полные руки.
– Достаточно? Тогда где же это «достаточно»? Может, все ушло на новую шубу? – На этом этапе отец начинал, по обыкновению, нервно бегать по квартире. Худой, высокий – полная противоположность пышнотелой и неторопливой матери.
– Значит, тебе шубы для меня жалко. Я – актриса, Борис, не забывай, я должна достойно выглядеть, у меня поклонники!
Здесь Ника, как правило, хватала свою любимую холщовую сумку, нахлобучивала на лысую голову привычную тюбетейку и, хлопнув дверью, выбегала из дома.
Постриглась наголо она после очередного родительского скандала. Зачем, объяснить она не смогла ни себе, ни им.
В тот вечер скандал возобновился снова, и посвящен он был уже Нике. Бабушка принимала валидол, мама – театральные позы. И все это из-за гордо вошедшей в квартиру Ники, постриженной под ноль. В принципе реакцией Ника была довольна. Концерт удался на славу. Не все же матери в примах ходить. Она тоже кое-что может!
– Нина, ты не в театре, тебя все равно никто не видит, а мне все равно, – небрежно бросила она в сторону матери. И направилась в свою комнату.
Она давно уже называла мать по имени. Это было принципиально. Как ей казалось, они давно уже перестали быть друг для друга матерью и дочерью. Нике больше нравилось воспринимать их отношения как просто родственные или как между соседями, и даже не очень добрыми.
Мать тут же взяла себя в руки.
– Ну ты же не собираешься так ходить?
– Нин, я уже так хожу. Вот из парикмахерской пришла, сейчас схожу еще в туалет и пойду спать.
– А есть? – невпопад спросила бабушка.
– Есть пойду уже завтра, – и Ника хлопнула дверью своей комнаты.
Тамара Георгиевна и Нина переглянулись. Бабушка тоже была актрисой, хотя и виолончелисткой, но театрально пить валидол у нее получалось здорово.
– Мам, что будем делать? – Нина повернулась к матери.
– А что тут сделаешь? Возраст. Вот что ты Борису скажешь?
– Мама, не начинай, надоело. То один дверью хлопнул, то теперь другая. Вот пусть сам теперь посмотрит, до чего доводят эти его выяснения отношений.
– Нина, ну ты же понимаешь, нет дыма без огня. И ты действительно его давно уже в грош не ставишь, живешь своей жизнью, он – своей.
– Ну не на завод же мне к нему устраиваться!
– Не на завод, – Тамара Георгиевна по привычке начала смахивать ладонью несуществующую пыль со стола. – Вот только я все успевала. И обед у меня для мужа был, и улыбка, и время.
– Ну, это, мама, твое грузинское воспитание. И потом, папа все-таки работал в театре. Хоть как-то мог тебя понять. Да и проследить за тобой тоже.
– Нина, Нина. Виновата я и только я: не так тебя воспитала. А Ника, что, разве она меня слушает? Хотя, знаю, любит, только все наперекор делает. Да это все пройдет, не страшно. Вот только то, что молчит последние дни все время – это плохо. Все в себе. Это очень плохо, – Тамара Георгиевна вздохнула, – или эти ее словечки новые, не поймешь, о чем говорит. Дети, дети…
Ника весь этот разговор слушала из-за своей двери, глядясь в зеркало. Ну и зачем она это сделала? Кому, что хотела доказать? Правда, не сказать, что новая прическа ее как-то обезобразила. Нет. Глаза стали еще больше, выразительнее.
Ника уже перестала расстраиваться из-за своей внешности. Красавицами были бабка, родом из грузинских дворян, да и мать переняла ее гордые черты. Как и осанку. И полнота не могла этого скрыть. В Нике всего этого уже не было. Разве что глаза. Мать по этому поводу не церемонилась:
– Нет, ну в кого ты у нас такая уродилась? Уж точно не в нашу родню. Еще и слуха нет! Ну ничего, может, зато умная будешь, как отец!
Слух у Ники был, только она это скрывала. Она с детства поняла, что на сцене, кроме музыкального дарования, еще нужна выразительная внешность. Как у Нины, например.
– Если даже чувствую, что могу в ноту не попасть, не страшно! Возьму паузу, взлет бровей, взмах руки и царственный взгляд. Все, уже отдышалась. И продолжаем петь.
Где Нике взять этот взлет бровей? Да и руки у нее тонкие, длинные непомерно. Нет, ей на сцену никак. Значит, будет, как отец.
