Виктория Токарева - Извинюсь. Не расстреляют (сборник)
Вечером этого дня Лариска позвонила Дюку в дверь.
– Распишись, – велела она и сунула ему какой-то список и шариковую ручку.
Дюк посмотрел в список и спросил:
– А зачем?
– Мы переезжаем, – объяснила Лариска.
– Ну и переезжайте. А зачем тебе моя подпись?
– Дом кооперативный, – объяснила Лариска. – Нужно разрешение всех пайщиков.
«Зачем это нужно? Кому нужно? – подумал Дюк. – Сколько еще взрослой чепухи…»
Он расписался против своей квартиры «89» и, возвращая ручку, как можно равнодушнее спросил:
– А почему Маша Архангельская в лифте плакала?
– Влюбилась, – так же равнодушно ответила Лариска и позвонила в следующую дверь.
Вышла соседка – немолодая и громоздкая, как звероящер на хвосте. У нее было громадное туловище и мелкая голова. Дюк несколько раз ездил в лифте вместе с ней, и каждый раз чуть не угорал от запаха водки, и каждый раз боялся, что соседка упадет на него и раздавит. Но она благополучно выходила из лифта и двигалась к своей двери как-то по косой, будто раздвигая плечом невидимое препятствие. Говорили, что у нее много денег, но они не приносят ей счастье. Однако она боялась, что ее обворуют.
– Распишитесь, пожалуйста, – попросила Лариска.
Звероящер хмуро и недоверчиво глянула на детей. Дюк увидел, что лицо у нее красное и широкое, а кожа натянута, как на барабане. Она молча расписалась и скрылась за своей дверью.
– В кого? – спросил Дюк.
Лариска забыла начало разговора, и сам по себе вопрос «в кого?» был ей непонятен.
– Маша в кого влюбилась? – напомнил Дюк.
– А… в Витальку Резникова. Дура, по самые пятки.
Дюк не разобрал: дура по пятки или влюбилась по пятки. Чем она полна – любовью или глупостью.
– Почему дура? – спросил он.
– Потому что Виталька Резников – это гарантное несчастье, – категорически объявила Лариска и пошла на другой этаж.
– Гарантное – это гарантированное? – уточнил Дюк.
– Да ну тебя, ты еще маленький, – обидно отмахнулась Лариска с верхнего этажа.
И вот гарантное несчастье Маши стояло перед Дюком в образе Витальки Резникова и спрашивало:
– Ты, говорят, талисман?
Дюк во все глаза глядел на Витальку, пытаясь рассмотреть, в чем его опасность.
Витальку любили учителя – за то, что он легко и блестяще учился. Ему это было не сложно. У него так были устроены мозги.
Витальку любили оба родителя, две бабушки, прабабушка и два дедушки. К тому же за его спиной стоял мощный папаша, который проторил ему прямую дорогу в жизни, выкорчевал из нее все пни, сровнял ухабы и покрыл асфальтом. Осталось только пойти по ней вперед – солнцу и ветру навстречу.
Витальку любили девчонки – за то, что он был красив и благороден, как принц крови. И знал об этом. Почему бы ему об этом не знать?
Его любили все. И он был открыт для любви и счастья, как веселый здоровый щенок. Но в его организме не было того химического элемента, который в фотографии называется «закрепитель». Виталька не закреплял свои чувства, а переходил от одной привязанности к другой. Потому, наверное, что у него был большой выбор. На его жизненном столе, как в китайском ресторане, стояло столько блюд, что смешно было наесться чем-то одним и не попробовать другого.
Дюку было легче: его не любили ни учителя, ни девочки. Одна только мама. Зато он любил – преданно и постоянно. У него была потребность в любви и постоянстве.
– Предположим, я талисман, – ответил Дюк. – А что ты хочешь?
– Я хочу позвать Машу Архангельскую на каток.
– Так позови.
– Я боюсь, что она откажется.
– Ну и что с тобой случится?
– Да ничего не случится. Просто она меня ненавидит, – расстроенно сообщил Виталька. – Что я ей сделал?
Дюк не сомневался в результате, поскольку результат был подготовлен самой жизнью и не требовал ни риска, ни труда.
– Ну, пойдем, – согласился Дюк, и они пошли к десятому «А» в конец коридора.
Обидно было упустить такую возможность – возможность утвердиться и подтвердиться в глазах старшеклассника, и не какого-нибудь, а Витальки Резникова, имевшего изысканно подмоченную репутацию. Получалось: Дюк как бы примыкал к этой репутации, становился более взрослым, более потертым, как джинсы.
Из десятого «А» навстречу им вышла Маша Архангельская.
На ней была не школьная форма, а красивое фирменное рыжее платье, она походила в нем на язычок пламени, устремленный вверх. Дюк обжегся об ее лицо.
Виталька схватил Дюка за руку, как бы зажимая в руке талисман. Подошел к Маше.
Она остановилась с прямой спиной и смотрела на Витальку строго, почти сурово, как завуч на трудновоспитуемого подростка.
– Пойдем завтра на каток, – волнуясь, выговорил Виталька.
– Сегодня, – исправила Маша. – В восемь.
И пошла дальше по коридору с прямой спиной и непроницаемым ликом.
Виталька отпустил Дюка и посмотрел с ошарашенным видом – сначала ей вслед, потом на Дюка.
– Пойдем, что ли? – очнулся он.
– Сегодня. В восемь, – подтвердил Дюк.
– А где мы встречаемся?
– Позвонишь. Выяснишь, – руководил Дюк.
– Ни фига себе… – Виталька покрутил головой, приходя в себя, то есть возвращаясь в свою высокую сущность. – А как это тебе удалось?
– Я – экстрасенс, – скромно объяснил Дюк.
– Кто?
– Экстра – над. Сенс – чувство. Я – сверхчувствительный.
– Значит, водка-экстра, сверхводка, – догадался Виталька. И это был единственный вывод, который он для себя сделал. Потом спохватился и спросил: – А может, ты в институт со мной пойдешь сдавать?
– А полы тебе помыть не надо? – обиделся Дюк.
– Полы? – удивился Виталька. – Нет. Полы у нас бабушка моет.
Зазвенел звонок.
Дюк и Виталька разошлись по классам. Каждый – со своим. Виталька – с Машей. Дюк – с утратой Маши. Правда, ее у него никогда и не было. Но были сны. Мечты. А теперь он потерял на это право. Право на мечту, и все из-за того, чтобы сорвать даровые аплодисменты, утвердиться в равнодушных Виталькиных глазах. Но Витальку ничем не поразишь. Для него важно только то, что имеет к нему самое непосредственное отношение. Если «экстра» – то водка или печенье, потому что это он ест или пьет.
Шла география.
Учитель географии Лев Семенович рассказывал о климатических условиях. Дюк слышал каждый день по программе «Время» под музыку Чайковского, где сейчас тепло, где холодно. В Тбилиси, например, тропические ливни. В Якутии – высокие деревья стонут от мороза. Встать бы под дерево в своей стеклянной куртке. Или под тропический ливень – лицом к нему…
– Дюкин! – окликнул Лев Семенович.
Дюк встал. Честно и печально посмотрел на учителя, прося глазами понять его, принять, как принимает приемник звуковую волну. Но Лев Семенович был настроен на другую волну. Не на Дюка.
– Потрудитесь выйти вон! – попросил Лев Семенович.
– Почему? – спросил Дюк.
– Вы мне мешаете своим видом.
Дюк вышел в коридор. На стене висели портреты космонавтов. Гербы союзных республик.
Дюк постоял какое-то время как истукан. Потом прислонился к стене и съехал, скользя спиной. Сел на корточки.
Из учительской с журналом в руке шла Маша Архангельская. Ее лицо светилось. Она двигалась как во сне – на два сантиметра от пола. Это счастье несло ее по воздуху.
Как она умела сливаться со своим состоянием. Дюк видел ее несчастной из несчастных. А теперь – самой счастливой из людей. А поскольку Виталька – гарантное несчастье, то она скоро вернется в прежнее состояние, и мелкие слезки снова посыплются по ее лицу, брови опять станут красными, а лоб в нервных точках.
Она будет перемещаться из счастья в горе и обратно. Может быть, это и есть любовь? Может быть, лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь…
Маша заметила Дюка, сидящего на корточках.
– Что с тобой? – нежно спросила она, как бы пролила на него немножечко переполняющей ее нежности.
– Ничего, – ответил Дюк.
Ему не нужна была нежность, предназначенная другому.– Полкило пошехонского сыру, полкило масла и двадцать пачек шестипроцентного молока, – перечислил Дюк.
Продавщица – пожилая и медлительная – посчитала на счетах и сказала:
– Восемь рублей девять копеек.
– А можно я вам заплачу? – спросил Дюк и протянул деньги.
– В кассу, – переадресовала продавщица.
Работала только одна касса, и вдоль магазина текла очередь, как река с изгибами и излучинами и ответвленными ручейками.
– Долго стоять, – поделился Дюк и установил с продавщицей контакт глазами. В его глазах можно было прочитать: хоть вы и старая, как каракатица, однако очень милая и небось устали и хотите домой.
Когда на человека с добром смотришь и нормально с ним разговариваешь, не выпячивая себя, не качая прав, то легко исполняется все задуманное, и не обязательно для этого быть талисманом. Добро порождает добро. Так же, как зло высекает зло.
Продавщица посмотрела на тощенького, нежизнеспособного с виду мальчика, потом обежала глазами очередь в кассу. Совместила одно с другим – мальчика с очередью. И сказала:
