Эдуард Тополь - Россия в постели
Укрытые пледом, мы сидели молча и разгоряченно.
Вялой рукой он снова взял меня за локоть и направил мою руку к своему члену.
Я нашла его член и стала гладить, чуть сжимая. Толстый ствол был напряжен до предела.
И тогда он сильной рукой вдруг нажал мне на затылок и сказал, как когда-то Виталий Борисович:
– Поцелуй! Я прошу тебя: поцелуй!
Наверное, он думал, что и тут я ничего не умею.
Но, укрытая пледом, я с удовольствием принялась за знакомое дело.
Он застонал от удовольствия, новое желание и истома родились внизу моего живота, но тут он кончил, сперма ударила мне в рот, я еле успевала сглатывать.
Обессиленный, он с закрытыми глазами откинулся к стене, и я выпростала из-под пледа голову, утерла губы и тоже откинулась, дыша открытым ртом и слушая, как колотится мое сердце и как там, внизу живота, живет неутоленное жжение.
И в эту минуту в отсеке появился командир самолета. Он посмотрел на нас, решил, что артист спит, и, поманив меня жестом к себе, спросил тихо:
– Хочешь посмотреть кабину летчиков?
Я заерзала, незаметным движением застегнула джинсы и еще повозилась немного, застегивая под пледом блузку. Потом осторожно, будто артист и на самом деле спит (он замер под пледом со спущенными брюками и притворился спящим), я аккуратно выбралась из-под пледа, не открывая артиста, и ушла за командиром самолета.
Войди он пару минут назад, хорошую бы он увидел картину!
Через первый салон со спящими пассажирами командир самолета провел меня к двери в пилотскую кабину и открыл ее. За дверью была небольшая рубка штурмана. Конечно, это командир сказал мне, что это рубка штурмана. Здесь, в окружении больших ящиков с мигающими глазками, сидел молодой тридцатилетний блондин штурман, а потом была еще дверь, и когда командир открыл ее, я ахнула от восторга. Через стеклянную конусообразную кабину я увидела рассвет с высоты тысячи метров – я не могу это описать! Далеко впереди нас перистые облака были окрашены оранжево-зеленым светом восходящего солнца, внизу, далеко-далеко внизу, сквозь облака была видна земля – вся как лоскутное одеяльце в стежках речек, и самолет плыл над ней в окружении каких-то огромных ватно-белых хлопьев облаков. Нет, я все равно не могу этого описать…
Второй пилот – командир назвал его Володей – сидел справа в глубоком кресле, держал руку на какой-то рогатине (командир сказал мне, что это штурвал), над ним была большая панель с разными приборами и лампочками. Точно такое же кресло с такими же приборами и штурвалом было пусто слева, и командир вдруг сказал мне:
– Садись, поведи самолет.
Я посмотрела на него с испугом, но он улыбался поощрительно.
Я расхрабрилась и залезла в пустое кресло, но тронуть штурвал самолета я, конечно, боялась.
– Смелей! – усмехнулся командир. – Берись за штурвал.
Он взял мою руку и положил ее на штурвал, и теперь моя рука была на штурвале самолета, а на моей руке – рука командира, и он сказал второму пилоту:
– Убери автопилот.
И вот я чувствую, как сильная, уверенная рука командира чуть нажимает мою руку и штурвал чуть-чуть, на сантиметр, уходит вперед, и вижу, как земля и горизонт падают вниз, а мы словно идем вверх и вверх. Я поднимала самолет! Крепкая рука командира лежала на моей руке, и я почувствовала, как какой-то ток восторга и преданности прошел от меня к нему по этой руке, и в ответ он чуть сжал мою руку и заглянул мне в глаза.
– Нравится? – спросил он. – А теперь на себя, чуть-чуть.
Мы с ним выровняли самолет и опять повели его по курсу, я все не убирала своей руки со штурвала, и командир не убирал руку с моей руки, а другой рукой он надел на себя ларингофон.
И в это время второй пилот вдруг щелкнул каким-то рычажком, встал со своего кресла, вышел из кабины и закрыл за собой дверь.
Теперь мы с командиром вели самолет действительно вдвоем, и он все смотрел на меня и улыбался, и какой-то ток все шел и шел через наши руки друг к другу.
– Нравится? – опять спросил он.
– Очень! – сказала я.
Он нагнулся ко мне и поцеловал меня в губы, и я сразу ответила на этот поцелуй и тут же испугалась, что пошевелила рукой.
– Ой! Я двинула тут что-то! – сказала я. – Мы с курса собьемся!
Он улыбнулся:
– Не бойся. Мы уже на автопилоте. Ну-ка, поцелуй меня еще раз.
Я сделала это с удовольствием. Я сидела в кресле командира самолета «Ту-104» на высоте семи тысяч метров над землей и целовалась с командиром в пустой кабине, и чувствовала, как еще не остывшее, неутоленное артистом желание поднимается снизу моего живота и кружит мне голову. И я чувствовала, что такое же желание проснулось у командира. Я понимала, что второй пилот ушел не зря, что никто сюда не зайдет без разрешения командира и никто нам не помешает, и самолет идет на автопилоте, сам по себе, и потому я смело сняла руку со штурвала и обняла командира. Нам было очень неловко целоваться в тесной кабине, командир стоял над креслом согнувшись, и моя голова упиралась ему в бедро, и я сразу почувствовала, как в его синих авиационных брюках стала оттопыриваться ширинка.
Я знала, что мне предстоит сделать, и сама захотела этого.
И, не спрашивая его, я спокойно расстегнула пуговички у него на ширинке. Под брюками у него были белые индийские трусы с прорезью посередине, и я легко, даже не снимая с него трусов, извлекла через эту прорезь коричнево-розовый напряженный член и поцеловала его. Командир замер в неудобной, скрюченной позе, но не двигался. Только дышал надо мной.
Я обцеловала его член со всех сторон, облизала язычком, как эскимо, и когда командир от наслаждения задышал уже открытым ртом – прерывисто, пристанывая, я взяла в рот и мягко, нежно стала сосать, все глубже и глубже забирая в себя весь член. Рассвет встал над нашей Родиной. Трудовой народ просыпался в этот час и выходил на новую трудовую вахту.
Сто пассажиров могучего «Ту-104» спали в трех салонах у меня за спиной.
Оранжевое солнце вышло из-за горизонта и ослепительным светом хлынуло поверх облаков в нашу кабину.
Мерно гудели мощные двигатели самолета, и на крыльях его вспыхивали зеленые и красные огоньки.
Мы летели над необъятными просторами нашей могучей страны, и в кабине самолета, на высоте семи тысяч метров над землей, я, делая минет командиру самолета, вдруг впервые в жизни почувствовала фантастическое, небесное наслаждение – что-то творилось внизу моего живота, что-то истекало и кружило голову, и неземная слабость и невесомость опустошили мое тело. Я кончила, почти теряя сознание от этой слабости. Не помню, как кончил командир, как я сглотнула его сперму, я сидела в командирском кресле, откинувшись от слабости к спинке, с закрытыми глазами, каждая клеточка моего тела была уже без сил и без сознания.
Командир застегнул брюки и сел в кресло второго пилота. Будто сквозь пелену тумана я слышала, что он стал говорить о чем-то по рации с землей, называя:
– Харьков! Харьков! Я – борт 24–17. Иду в своем эшелоне. Видимость отличная. Пересекаю вашу зону. Прием.
И какой-то голос сказал по радио в кабине:
– Борт 24–17. Борт 24–17. Вас понял. Вас вижу. Идете в своем эшелоне. До Москвы видимость отличная. Счастливого полета.
Что ж, для меня это был действительно счастливый полет, я стала в нем женщиной, хоть и не в полной мере, конечно, но я поняла, какое это наслаждение – быть женщиной.
И, прилетев в Москву, я ринулась искать это наслаждение, я задалась целью немедленно стать женщиной в полном смысле этого слова.
Глава 4
Как непросто потерять девственность
(Продолжение)
Рано или поздно эта проблема встает перед каждой девушкой – стать женщиной до замужества или ждать первой брачной ночи. Конечно, все книжки и родительские наставления твердят об одном – хранить девственность до замужества и преподнести эту девственность своему мужу в первую брачную ночь как бесценный дар, как знак честности. А если ты выходишь замуж не целкой, то это позор, бесчестие не только невесте, но и мужу. В старину, если обнаруживалось, что невеста не девственна, ворота дома ее родителей мазали дегтем, а ее, бесчестную, с позором выгоняли из дома жениха. Этот обычай сохранился и сейчас в наших деревнях, но чаще всего «обманутый» муж предпочитает молчать о своем «позоре», оставляет «бесчестную» жену дома и за это превращает ее жизнь в цепь побоев, унижений и кошмаров. А чтобы скрыть позор первой брачной ночи, наутро из дома жениха, как и положено по обычаю, выносят на крыльцо для всеобщего обозрения простыню с пятнами крови. Только при обмане кровь эта, конечно, не из влагалища, а из разбитого мужниным кулаком носа – кровь, смешанная со слезами избитой «бесчестной» невесты.
Сегодня этот варварский обычай уже не так распространен, как раньше, лет пятьдесят назад. В городах его совсем не соблюдают – кому в городских домах будешь показывать простыни первой брачной ночи, когда соседи тут годами живут, не зная друг друга? Да и молодежь смеется над этим обычаем, презирает его.
