Олег Рой - Человек за шкафом
Эта поездка в Москву была ее первым решительным шагом в жизни, первой попыткой самостоятельности. До этого родные, мама, бабушка и в первую очередь папа, всегда опекали ее, заботились, оберегали от жизненных трудностей. Но когда из столицы пришло подтверждение стажировки, Оля решительно заявила: «Хватит! Я уже взрослая и сама знаю, что и как мне делать!» Она могла бы поселиться у московской родни или друзей родителей, но сочла, что будет гораздо лучше и «по-взрослому» снять комнату. Денег, правда, дал папа, но что тут поделаешь – сама она пока не зарабатывала столько, чтобы полностью обеспечивать себя и тем более снимать жилье.
Конечно, было страшно – ехать в другой огромный город, в непривычную обстановку, к незнакомым людям. Страшно делать шаг в неизвестность. От неизвестности кружилась голова, это было пугающее чувство и в то же время приятное. Оля поняла, насколько все-таки зависит от своего окружения. Нет рядом близких – и уже ощущаешь себя по-другому. Даже более того – она чувствовала себя другой. И ей было интересно открывать в себе этого человека, узнавать себя. Конечно, не вылетев из родительского гнезда, птицей не станешь. Но как же волнующ этот полет над бездной, полет души, лишенной привычных опор!..
У нее были хорошие родители, любящие, заботливые. Но, как у всех взрослых людей, у них была своя собственная жизненная позиция. И, не думая о том, изменился ли мир, актуальны ли их привычки и стереотипы или уже нет, они стремились привить свои суждения единственной дочке. Из лучших побуждений, разумеется. Выйдя из детского возраста, Оля обостренно и, возможно, преувеличенно стала чувствовать несоответствие между постулатами, которые всю жизнь внушали ей родители, и тем, что происходит в мире на самом деле. Обижаться на родителей, забивших ей голову чепухой, завернутой в обертку истинности и важности, Оля не стала. Они не виноваты, их самих так воспитывали. Передавая свой опыт и свои взгляды дочери, они отдавали лучшее, выражали заботу. Но у них не нашлось сил вовремя пересмотреть свои взгляды, перестроиться в соответствии с изменяющимся миром, быть открытыми новому, чтобы вовремя реагировать…
Искать съемное жилье в Москве оказалось не многим легче, чем в Санкт-Петербурге, где жилищный вопрос всегда был одним из самых больных, чуть не половина жителей города, особенно центра, ютились в коммуналках. Правда, Олину семью это не касалось, у них была отдельная большая квартира в добротном старом доме на Васильевском острове. И потому поисками пристанища для Оли семья занималась особенно тщательно – к плохим жилищным условиям девочка не привыкла. Подключили всех московских родственников и знакомых, искали, выбирали, отвергли несколько совсем уж неподходящих вариантов и в конце концов остановились на комнате в доме на Тверской. Сто рублей, конечно, недешево, за такие деньги можно и отдельную квартиру найти, но уже не в центре, подальше. А тут – прекрасное место, самый центр. Красная площадь, театры, музеи – все рядом. И в консерваторию пешком можно будет ходить. Пять, максимум десять минут по улице Огарева – и ты на месте.
«Может, даже и хорошо, что комната, – говорила мама, и по ее тону Оля понимала, что та уговаривает не столько ее или папу, сколько себя саму. – Ариадна сказала, что хозяйка – пожилая женщина, пенсионерка, одна в большой квартире. Наверное, ей одиноко, а значит, она будет только рада симпатичной интеллигентной жиличке. И приглядит за тобой, если, не дай бог, заболеешь, лекарств купит и врача вызовет. Может, и готовить будет, заботиться…»
Теперь, вспомнив эти оптимистические прогнозы, Оля только усмехнулась. Да уж, насчет хозяйки мама явно ошиблась. Заботы от этой грубой и неприятной женщины явно не дождешься. Хозяйка не понравилась девушке настолько, что, будь ее воля, она выбрала бы другое жилье. Но Оля понимала, что сделать это будет очень нелегко. Уж, во всяком случае, не сразу. Так что пока придется остаться здесь, а там будет видно.
Разбор вещей Оля начала со скрипки. Бережно уложила футляр на кровать и открыла крышку – проверить, все ли с инструментом в порядке. Собственно, волноваться было особенно не о чем, дороги всего ничего – одна ночь в комфортном купе пассажирского поезда. Но она все равно волновалась до тех пор, пока не убедилась, что драгоценный инструмент цел и невредим.
– Ну и как вы себя чувствуете, любезный Страдиварий? – поинтересовалась она.
Подобные разговоры со своими инструментами Оля вела постоянно. Еще в детстве, когда она только начала учиться играть на крошечной «восьмушке», она была уверена, что скрипка – живая. Думала, что когда все уходят из дома или ложатся спать, скрипка начинает жить собственной жизнью. Ходит в гости к куклам, плюшевому медвежонку Винни, слонику Дамбо и лошади Аделаиде, пьет с ними чай, ведет светские беседы и, возможно, даже время от времени радует своим звучанием, руководя балами и торжественными приемами. Детская скрипка Оли была важной дамой, и звали ее Сирень – в честь Феи Сирени из «Спящей красавицы», балета, музыка из которого тогда очень нравилась Оле. Были свои имена и у других ее более взрослых скрипок. А когда Оле подарили на день рождения страшно дорогой инструмент, привезенный папой с гастролей в Италии, она сразу поняла, что новая скрипка – мужчина. Характер у него непростой, по-итальянски ветреный, взрывной и непостоянный. То он весел, то плаксив, а временами и капризен. Тогда Оля решила, что назвать такой инструмент можно лишь Страдиварием и никак иначе. Начнет скрипка капризничать – Оля ее стыдит в шутку: «Страдиварий, как вам не стыдно? Вы молоды, а ведете себя как занудный старикашка. Ну-ка, возьмите себя в руки!» После ехидного замечания инструмент смущался и действительно становился послушнее.
Конечно, Страдиварий не был доволен переездом. Ему не понравилось, что его поселили в убогой комнатке, в которой впору жить горничной или садовнику, но никак не такому важному сеньору, как он. Не пришлась ему по душе и Москва. Тут, конечно, климат считается лучше, чем в туманном влажном Петербурге, но Страдиварий был итальянцем и жить не мог вдали от моря, не слыша криков чаек и не вдыхая напоенный влагой воздух. Однако инструмент не стал спорить со своей владелицей и выражать протест неожиданной фальшью и старческим дребезжанием. Как типичный итальянец, Страдиварий хоть и обладал вздорным характером, но неизменно пасовал перед нежностью женских рук.
Оля зажала скрипку подбородком, провела смычком по струнам и порадовалась тому, что звучание все еще отменное, инструмент не расстроился от переезда. Она сыграла гамму, потом начало одной из любимых мелодий – Пятого венгерского танца Брамса, и только после этого вспомнила, что обещала грубой хозяйке не играть дома. Придется быть осмотрительнее. Но сейчас, когда хозяйка куда-то ушла – Оля слышала, как щелкнул замок на входной двери, – может быть, можно позволить себе немного помузицировать?
Оля поиграла еще немного и бережно убрала скрипку обратно в футляр. Придирчиво оглядела комнату – куда бы спрятать сокровище, где ему будет безопаснее? И не нашла ничего лучше, чем положить инструмент под кровать, на пачку оставшихся невостребованными газет.
– Пока полежи здесь, Страдиварий, – ласково попросила она. – Обещаю, что буду убирать в комнате каждый день, чтобы тебе было чисто. Ну, почти каждый день, ладно?
Оля решительно тряхнула волосами, стянутыми в хвост, и повернулась к кровати, под которой грустил Страдиварий.
– Ну, пока! Я ухожу, скоро меня не жди. Иду на Центральный телеграф звонить домой, потом в консерваторию, потом, если успею, заеду к тете Ариадне. А ты веди себя хорошо, не балуйся!
Чтобы не злить в первый же день хозяйку, Оля вернулась не поздно, еще до десяти. Она сильно устала, но была довольна, потому что успела сделать все запланированное на сегодня. Единственное, что огорчало, – это невозможность поиграть перед сном. Дома Оля всегда старалась хоть недолго, но пообщаться со Страдиварием. Но пока она будет жить в квартире этой женщины, от привычки играть перед сном, похоже, придется отказаться…
На следующее утро Олю разбудил громкий хлопок входной двери. Девушка посмотрела на свои часики, ночевавшие на пустой еще тумбочке, – без четверти шесть. Значит, это ушла хозяйка, вчера она предупредила, что уходит на работу к шести. Однако Оле так рано вставать еще было не нужно, поэтому она повернулась на другой бок и уснула вновь.
Второй раз Оля проснулась от звуков фортепьяно. В квартире кто-то играл, и играл прекрасно. Кто же? Вроде бы ей говорили, что ее хозяйка одинока, семьи у нее нет. Может быть, еще один жилец? Да, наверное… Сначала Оля немного обиделась, что за дискриминация такая, почему из двух жильцов-музыкантов одному позволяют играть, а другому – нет? Но потом в голову пришла мысль, что, быть может, второго жильца тоже держат в черном теле, потому он и играет в отсутствие хозяйки? Оля улыбнулась и прислушалась к доносящимся через стену звукам фортепиано, пытаясь понять, что же это играют, чью музыку, какого композитора? Нет, незнакомое. Это что-то новое, но потрясающе красивое. И к тому же такое чувство, что мелодию, похоже, сочиняют по ходу исполнения. Именно сочиняют, а не разучивают – музыкант такие вещи ни за что не спутает. Невидимый композитор проигрывал один и тот же отрывок, потом останавливался и начинал заново, потом снова останавливался, меняя что-то в конце фразы. И вот, да, вот сейчас получилось! И он возвращается и играет весь кусок целиком. Здорово! Чудесная мелодия, она бы и сама с удовольствием ее сыграла…
