Александр Яблонский - Абраша
Было это третьего дня, а ныне всё ладно было в доме Анны. Отзавтракав с Бенигной и детьми, как и положено, пару часиков отдыхала Анна: осматривала свои наряды и драгоценности. Была она в своем любимом платье – длинном персидского покроя глубокого зеленого цвета, красным платком повязанном. Глубокие голубые глаза озерами смотрелись на этом зеленом лугу, и нравилось это Анне. Ждала она Ушакова с интересными сведениями.
Андрей Иванович явился точно вовремя, поклонился спокойно, почтительно. Знает себе цену, шельма, но не завышает её, и то – слава Богу. Глаза, уши и карающие руки Государевы, без них Анне было бы трудно, такого более не сыщешь. Да и нравился он Анне – было в нем, в его фигуре, в его лице, в его походке нечто лошадиное, а к лошадям она доверие имела. Слушать его было приятно: говорил Ушаков тихо, размеренно, четко и кратко, и не было сомнения в правдивости его слов, в точности его оценок.
На первый вопрос отвечал он пространнее обычного. Да, дяде ея величества, которому она всячески следовать старалась, жиды крещеные пришлись. Не то что любил их, нет, упаси Господи, так и писал он в своем манифесте от 702-го года: «Я хочу видеть у себя лучше народов Магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю; не будет для них в России ни жилища, ни торговли…» – Анна постаралась это запомнить. Не любил, но пользовать позволял. – Блаженная Мать – Безножка нос свой сунула в дверь, небось, какую свою новую дурь показать захотела, у Анны радостно сердечко ёкнуло, повеселело, но приживалка-болтуша, увидев Ушакова, немедля вон дернула – от греха подальше, правда, рожу изрядно презабавную сделала, прямь, козлище старый вонючий. Надо, чтоб потом ещё так повторила. – Так великий Государь первым в обиход государственный ихнего племени представителей ввел. Вице-канцлер петрушка Шафиров – из португальских жидов, как и д’акоста, и резидент русского представительства в Амстердаме и вене Абраша Веселовский, равно как первый генерал-полицмейстер Санкт-Санкт-Петербурга Антон Дивьер и начальник тайного розыска новой столицы – Вивьер – имя тоже не русское, не запомнить, – да и многие другие были выкрестами, и услугами их Государь Император пользовался охотно. Да и к некрещеным боязни иль какого недоразумения не имел. Царским фактором в Риге был Исраэль Хирш – жид обрезанный. – Так в Риге жидам житие заказано! – верно, Матушка-Государыня, но Меньшиков Александр Данилович по указанию Петра Алексеевича тому Хиршу патент на проживание выправил. Государь лишь пользу для отечества искал. Так, писал он, что для него всё едино, был человек крещен или обрезан, лишь бы был порядочный и хорошо дело своё знал и делал. И насилий не допускал. – Анна нахмурилась, платок алый затеребила, гневаться начала: не то Ушаков болмочет, не того ожидала от холопа своего. Но Начальник Канцелярии будто не видел, не замечал, своё тихо, но веско гундосил. В лето восьмого года, будучи в Мстиславле, Петр распоряжение дал повесить 13 солдат за мародерство и насилия над жидами и жидовочками. Анна начала багроветь, её широкая грудь всколыхнулась угрожающе. – Надо велеть высечь того офицера, кто про бабку Агафью Дмитриеву, которая козой и собакой оборачиваться может, не доложил. – Но! – Ушаков сделал паузу и впервые посмотрел прямо в глаза Анне – и Анна поняла, что сейчас будет суть, всё предыдущее – мимо ушей. Великий Государь, будучи истинным христианином, посему не притесняя никого из своих подданных, равно как и гостей заморских, какой бы они веры не были и какого закона не придерживались, был русским Государем, и почитал наивысшим своим долгом интересы православного своего народа блюсти. А народ наш жидовский закон не принял и не примет, и обрезанных среди себя терпеть никак не сможет. Так Государь-Батюшка и ответствовал бургомистру города голландского Амстердам, челом бившему, чтобы Петр алексеевич купцов иудейских в Россию допустил: благодарствую жидам голландским за желание полезными быть моему отечеству и, сознавая всю выгоду от сих инициаций, не могу допустить того, ибо жаль мне их, коль скоро им пришлось бы жить среди народа моего. Великий строитель России был дядюшка ваш, ваше Императорское величество, понимал, как православный люд с иноверцами сближаться будет… Без крови не обойтись. Анна разгладила на груди платок свой любимый, глаза посветлели, вздохнула с облегчением и благодарностью: умен, ничего не скажешь, умен и большой полити́к есть Андрей Иванович. Все мысли потаенные угадал. Никогда Матушка-Радетельница не будет притеснять иноверцев, будь то мусульманской веры или жидовского закона, коль скоро пользу отечеству приносят. Вот Леви Липман – обрезанный, а рыбу фиш фаршированную в палатах своих кушать изволит, и никакого притеснения не имеет, ибо на благо России-матушке труды свои приносит. И никого в свою веру не склоняет и от благочестивой греческого исповедания веры никого не отвращает. А кто на это сподобится – на кол или в сруб горящий, чтобы не смели народ православный смущать – на то Мы и поставлены, чтоб интересы его блюсти, слава Господу. И для блага же иудейского племени отселить надобно их, хотя бы из Малороссии – от гнева людского спасти, особливо после этого переметчика Алексашки Возницына – побьют ведь, побьют сынов израилевых, и правильно сделают: надо же благородной фамилии – и в жиды… а то разговоры – она, Анна, спасибо Андрею Ивановичу, всё знает – разговоры: мол, немцы кругом засели, под крылом Государыни пригрелись, – куку, – а кто о народе россейском печется, радеет о его благости и святости, от жидовской напасти кто бережет?! то-то… Надо будет графу Андрею Ивановичу – тезке полному твоему, мой генерал – остерману болезненному (тоже мне, тезка нашелся – Генрих Иоганн Фридрих, немчура хитрожопая – не любил Ушаков вице-канцлера) напомнить, чтоб указ о выселении иудеев подготовил. Он, хворый, дело знает, но неторопливый какой-то. И про балет чтоб не забыл. Намедни вертунчик этот – Ринальди, ваше величество? – да, мой друг, Ринальди – Фузанчик с другим – французиком, что в шляхетском кадетском корпусе танцам европейским обучает – опять просили Милости Нашей школу для танцев открыть – хорошая затейка. Оперу Мы теперь учредили, пора и танцами занять себя. А как, кстати, педрилка, шут мой прелюбезный, языком более Франчешку не задевает? На всё глаз да глаз. Утомилась Императрица от забот, но спуску себе не дала – важные дела решать надо было.
Второй доклад занял пару минут. Ушаков лишь нижайше уведомил, что Комиссия, волей ея Императорского величества учрежденная, «о строении Санкт-петербурха», на высочайшее решение представила инициацию о переименовании «Большой першпективной Дороги» в «Невскую першпективу». – Неужто сию першпективу уже осушили? – Не извольте беспокоиться, и осушили, и замостили: Зеленый мост чрез речку Мья и Ани́чков мост чрез Безымянный ерик… – а что, этот ерик, то бишь Фонтанная река совсем воды для фонтанов Сада Летнего не дает? – Мало, ваше Императорское величество, совсем мало. Добавляет к тому, что с Дудергофских высот по Лиговскому каналу чрез бассейны к Летнему саду подводятся, но всё равно, жиденькие фонтаны. Думаю, Лиговский канал засыпать нужда будет. Так, продолжу с вашего позволения: Аничков мост и Зеленый мост замостили, а разводные – подъемные части доской дубовой покрыли, и камнем булыжным замостили у адмиралтейских триумфальных ворот, по случаю вступления на престол вашего Императорского величества возведенных, и начали у Церкви Святого Петра. – Анна недоверчиво голову венценосную склонила. Сумление выказала: – так Невской першпективой просека от подворья Лавры звалась, что монахами рубилась при Дяде моем – Петре великом, да и Большая першпективная Дорога прямиком только до Новгородского тракта тянется, до Лиговского канала, а далее крючится – почем имя Святого княза будем давать, коли до Лавры с мощами славного нашего предка напрямую не доходит? – Излучина не велика, но… ваше решение завсегда мудро будет, ваше Императорское величество… правда, э… – Говори, не тяни… – Идея сия по нраву пришлась Их Сиятельству Герцогу Курляндии и Семигалии… – о! Хитер ты, шельма, хитер… Ку-ку! Идейка и впрямь хороша… так и решим – быть посему! переходи к главному.
Последнее дело Ушаков изложил кратко, но Анна его расспрашивала, аж присела, наклонясь вперед, на край своего кресла любимого, что в межоконном проеме стоял, подле ружья. Про бабку колдовскую Дмитриеву забыла и про обещание школу верховой езды посещением своим облагодетельствовать – тоже забыла. Помолодела и раскраснелась Государыня-Императрица. Ушаков докладывал сухо, как будто огорчаясь сказанному: за отступление от веры, а также богохульников, еретиков, а также ведунов и волшебством промышляющих казнить по закону и обычаям принято через сожжение. Так со старины повелось – ещё волхвов в годе 1237 от Рождения Христа посжигали за наведение порчи на людей и скот. – Как? – Без затей, ваше величество, повязали и как дрова в костер побросали. Это потом уже в срубах стали сжигать, чтобы народ речей крамольных не слыхивал, да не дивился на крепость духа оных – могли и в смущение прийти. – Крепко держались? – Крепко, Матушка-Государыня. Как можно было Аввакума на костре сжигать? – он бы в свою веру обратил немалое число людишек, или лютеранской веры проповедника Квирина Кульмана? – Никак нельзя. Посему в срубах и сжигали. Аввакума – в пустозерске, то был год 1682-й, Кульмана – в Москве – то совсем уже недавно – год 1689-й. Но казни сей не только мужи сильные, в ереси укрепленные, подвергались, но и простые людишки. Скажем, за еретическое отступление от православных законов – употребление в пост телятины сожжены три человека, было то в 1569 году – Анна удивленно приподняла правую бровь. Вспоминала, когда в последний раз телятиной потчевалась. Пора бы уже другу сердешнему возвратиться, полдничать время и отдыхать. Андрей Иванович, слов нет, умен, всё знает, но пока до дела дойдет, угореть можно от слов его длинных. – После же Собора 1504 года, когда ересь жидовствующих искоренить вконец время пришло, жжением огнем до смерти подвергнуты были осемь человек или много больше. – Анна кивнула. Вот это уже близко к делу. – Так что: за переход в жидовский закон – сруб пылающий? – Ушаков помолчал, уставился в пол, отвечал совсем тихо: Соборное Уложение от 1649 года, артикул 22-й гласит, что сожжению достоин лишь тот, кто в магометанскую веру перешел. Анна аж привстала: что несешь, прелюбезнейший генерал. Что, как не воля Монарха есть Соборное уложение, закон писаный и неписаный: Мы животы своим холопам даровать иль отнимать можем. Лицо Анны налилось черной кровью, любезность соскользнула. Аль не дядя наш, Петр Алексеевич, Государь столь велик, сколь мудр был, сие право августейшее практиковал. Вспомни, как сжигали на костре Фому Иванова сына – по частям – сначала руку его богомерзкую с топором жгли, а потом уж под ноги огонь поднесли: он что, в магометскую веру перешел? – Нет, друг любезный, он сим топором икону разрубил. Или другому богохульнику, кто палкой во время крестного хода у епископа икону выбил – у того тряпкой просмоленной руку обмотали и подожги, лишь минут через десять весь костер занялся… Ушаков помнил эти и другие оказии, поразился он тогда, что преступник, пока рука его горела, ни звука не издал. Любил Ушаков своего первого и главного Господаря – Петра великого, но понять не мог, почему столь жестокие наказания предписывал: посажение на кол припомнил иль придумал распиливание живого человечка – крещеного – деревянной пилой – какой прок был?.. На дознании – святое дело, Ушаков не требовал лишней крови, но ради истины, чего-с не сотворишь. Хотя… хотя своего кровного сына пытать собственноручно пошто нужно было?.. Холопов, что ли, мало… а опосля признания… – ? – чудны дела твои, Господи… тихо вкрадчиво вошел Бирон и встал у двери. «Красивый дородный мужчина этот фаворит Императрицы», – как де Лириа писал, – Ушаков и это знал, даром, что Лириа был испанский посланник, – «обхождения любезного и разговора приятного». – Анна облегченно краску с лица скинула, гневные губы распустила, правой рукой прядь черных волос, на плечо спадающую, поправила, чтоб аккуратно лежала, – плечо покато, бело, дородно, – приподнялась, подошла к окну.
