Валерий Терехин - В огонь
Впрочем, Тонька тоже западала на мальчиков. Когда её вытурили, в завалах за шкафом нашли тетрадку, а там любовное письмо в стихах «Зов чёрной птицы». Склонять слова в сложноподчиненном предложении после двоеточия лучшая подруга так и не научилась, ей по-украински легче: «От вiтре тэбе сховаю, коханiй мой… займаєм помаранчевiю шкiру до перемоги незалiжной рiдной Украiны…»
«Знаю, кто тебя сдал. Когда из оргуправления всех повыкинули, к нам перевели Анкову. В Ярославле с ней наигрались, поили вермутом на стрелке, вели под руки в общагу на Которосли и перекладывали с койки на койку. Болтает в курилке, как в первую брачную ночь ничего не получилось, а потом про ремонт квартиры, как её жмут гастарбайтеры. После очередного таджика сместился дренаж, и слегла со своей урологией в ЦКБ. Бедный глупый муж!.. Тонька вкалывала за неё, а теперь топчется с палкой у подъезда и скоро встанет на костыли».
И стоило так надрываться ради должностей и классных чинов? Сколько они вдвоем в этих парламентах и верховных советах им, чужим, переправили законодательных инициатив, соблюдая все правила оформления документа, учитывая все тонкости юридической техники, вникая в детали построения текста. А что взамен?
– Вы позволите?…
Дверь предательски скрипнула. В кабинет заскочила Шушурина из управления информационных технологий и документооборота. Глядя прямо перед собой, молча протянула папку с проектом постановления, и сопроводительными справками.
«Ходишь на внеочередные, чтобы документы носить по коридорам и везде мужики. Плюс два отгула… На той неделе заявилась в секретный отдел с приказом на срочное исполнение, а там новый фужер, и сразу начала, зачин известный: “Здравствуйте, вы такой интересный мужчина, хочу с вами познакомиться!” И потащился котелок в столовую, а эта сосна рядом сияет, глядите все, я теперь не одна!.. Повезла недотёпу в “Десну” на профсоюзную лыжню, а там для ночёвки штамп в паспорте не спрашивают. Колчаку доложили, лейтенанту вставили, её из номера выгнали, утром в кадры вызвали, и в медпункт на осмотр… Ты присваиваешь электронный номер документу, тут если мужик, то начальник управления… Зато отдыхаешь в “Волжском утёсе”, правовики туда путёвок не дождутся. А через два месяца тебе сорок, знаю, на страничке профсоюзного комитета дни рождения вывешены. И встретишь свое сорокалетие одна, без мужа и детей, как когда-то я».
Обе скороговоркой произносили дежурные словосочетания, смысл которых для обеих стёрся в муку.
«Ты знаешь, что я знаю. Как тебя выпёрли из музыкальной школы за то, что соблазнила ученика-подростка, как потом впихнулась в историко-архивный на факультет делопроизводства, спуталась с нужным деканом, а с него соскользнула сюда, чтобы лучше жить. А на внеочередные шастаешь, потому что меньше чужих глаз. Плутаешь в закоулках, шла в комнату, попала в другую: “Ах, простите, я ошиблась, а не знаете, как туда пройти?” Вот и познакомились, кто там из Питера, из Омска, хоть куда, но подальше из Москвы. Всё жениха ищешь, ходишь по кабинетам, себя предлагаешь, свой замызганный срам. И как можно так себя опускать?»
Шушурина отводила в сторону угасшие зелёные глаза, смотрела в окно, наконец, откланялась и, просверлив шпильками паркет, удалилась.
«Ну, и чего они спешат проголосовать так срочно, в субботу, на внеочередном? В комитете по обороне и безопасности все герои, пьют кофе-коньяк, а текст выправлять мне».
Осторожно раскрыла папку, просмотрела заключение правового управления, пролистала справки и экспертизы и взялась за чтение.
«Поступил на рассылку: в / час. мин… Проект… Вносит… [Вносят…] Комитет по обороне и безопасности… по международным делам… Об использовании Вооруженных Сил… на территории…»
Зазвонил мобильник, она знала, что это мама, и не брала трубку: опять об одном и том же. Вчера (да уж сегодня) вернулась к полуночи, а та заладила, что спать не дает. И тогда она сорвалась, вспомнила ей свою сломанную юность, попрекнула, что устроила её в поликлинику на Сивцевом как члена семьи, и припугнула, что скоро сдаст в интернат: «Основной контингент – это я, а не ты!.. Все эти врачи – для меня!.. Я советник государственной службы!..»
А мама, точно ждала её весь день, развизжалась, да так, что сверху и снизу запросыпались: «Ты чего здесь раскомандовалась, в моей квартире?! Убирайся в свой горком и командуй!.. Ты поди получи это сорок пять квадратов на троих!.. Это мы с отцом покойным на тебя надрывались!.. Ночей не спали!.. К врачам возили!.. Горб твой выправляли!.. Ателье подбирали!.. Закройщицам платили!.. Дачу выкупали!.. Отделали сами!.. Такие деньги потратили!.. Где твой муж?!.. Где мои внуки?!.. Да ты жизни не знаешь и живёшь на всём готовом!.. Родную мать!!!.. В дом для престарелых???!!!.. Меня ты отправишь, а вот кто тебя отправит!?.. Я сейчас позвоню в твой верховный совет, и тебя саму отправят, проверят на это!!!» И мама судорожно крутила артрозной ладошкой у виска. А потом истерические рыдания с волчьими завываниями…
«Сейчас раскрою трубку, а она сразу “Я гулять”. А куда ей в её семьдесят семь?»
Она чувствовала нараставший гнёт сердца и просыпавшуюся боль в лобных пазухах. Мама родила её рано и не воспринимала всерьёз, относилась как к младшей сестре-подружке. Так и промучились они в одной квартире всю жизнь.
«Куда мне от неё деваться?..»
Её охватило томительное отчаяние. Она уже видеть не могла благодарность от председателя палаты, полученную недавно и повешенную на стене напротив, рядом со скелетом в натуральную величину в бикини (подарок от Колчака всему отделу на 8 марта). Коробочку с ведомственной медалью, врученной ей под аплодисменты сотрудников аппарата, она засунула в дальний ящик.
«Ну, зачем это всё!..»
Вот, дура была, забыв обо всем, принесла благодарность домой, похвалилась маме, а та захихикала как на рынке: «У тебя ещё с горкома комсомола целая стопка лежит, а внуков не родила! Наградили блядь грамотой!»
Всю ночь проворочалась, задремав лишь под утро, и сейчас с трудом успокаивала себя: «Маме уже недолго осталось, врачи не обманывают. Теперь юридическую технику оформления документов досконально знаю только я. На внеочередные вызывают меня, а Молодая завидует, мстит, ездит на мне. И еще издевается, говорит, что родилась горбатой… и из-за этого не взяли замуж…»
Позавчера, себе на беду, разоткровенничалась с новой начальницей, забылась и проболтала ей историю, которую сотню раз рассказывала Тоньке, а та терпеливо слушала и кивала: о польском офицере-лётчике, с которым судьба свела через бюро международного молодёжного туризма «Спутник». Как познакомилась в пионерлагере, где оба были вожатыми, как съездила к нему в Познань по комсомольской путевке, как Зденек повёз ее в Варшаву на концерт «Червонных гитар» с Сибирином Краевским (есть же на свете прекрасные мужчины!). И она надела лучшее платье, скроенное так хитро́, что недостаток её был совсем незаметен. Попутчицы в электричке ругали «пшеклентое бидло», а она молчала, молчала, и вдруг не вытерпела и закричала, что их спасли советские солдаты, а Зденек нахмурился, смолк и посмотрел на неё так, будто… будто хотел от неё улететь, ведь он был…
– Лётчик-космонавт? – смеясь ей в лицо, подсказала Молодая, явно издеваясь. – Ну, хватит врать. Ты на себя полюбуйся, уродина! Купи себе зеркало для кривых, станешь ровной… Разве можно с таким лицом появляться в офисе?
Она чуть не заревела, хотела крикнуть, что была когда-то тоже красивой и стройной, и не было никакого горба, но слова обидные выплёвывались невнятно, жалко и пришибленно. Тонька её так никогда не унижала…
Низ живота взмокрел, против её воли перед глазами опять вертелся мальчик из комитета по социальной политике. Взбудораженное воображение рисовало картины грешной любви, которой она предалась бы с ним. «Мальчики такие нежные, трепетные, волнующиеся. Их так приятно опекать, наставлять, наслаждаться их робкими прикосновениями. А мужчины – грязные животные, ими нужно руководить, чтоб работали».
На днях отмечала день рождения. Напилила дома салатов, притащила сумки с закусками, устроила застолье, рассадила девочек. Колчак прислал для расслабления шестёрку из управления оргобеспечения. Отставного моряка привезли с Нового Арбата на ведомственном автобусе, он травил анекдотцы, сыпал флотскими прибаутками, все хохотали над сальностями, а она витала в атмосфере моряцкого кубрика, в лёгком ситцевом платье, её одолевала сладкая ленивая истома и со всех сторон тянулись грубые требовательные ладони… Но рай оборвал звонок по хайкому: моряка вызвали в управление международных связей. «Обслуживает состоятельных дам, запрягли… В умээс такие змеи, своего не отдадут.
А Тонька как праздновала, стыд и позор… Затащила всех в кафешку придорожную к дому поближе, где в тесном душном зальчике двадцать человек едва уместились за столом. Небрежные официанты из приезжих потчевали их дрянными жульенами, а Тонька расселась на двух стульях, довольная, что сэкономила. Сидит куркульчик, глазёнками скошенными хлопает. Жаркое поспело, а гостей уже след простыл, и давай лопать, уплетать за обе щёки… Еле ходит, поперёк себя толще, смотреть противно. Так и осталась провинциалкой. У них там, в Жмеринке, все одним рушником подтираются».
