Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Храм согласия
Через много лет, в тридцатые годы, в Страсбурге на вечере органной музыки Баха, где солировал маэстро Швейцер, Мария Александровна подошла к нему после концерта выразить восхищение, и как-то само собой сказалось:
– А вы нянчили меня. В Венской опере, давным-давно. На репетиции я баловалась, бегала по залу и упала – разбила нос.
– О боже, неужели это вы? – всплеснула руками сухощавая, пожилая, но все еще красивая дама с тонким, одухотворенным лицом и светлыми глазами. – Альберт, это дочь моих знакомых из России, помнишь?
Так состоялась их вторая встреча, столь же мимолетная, как и первая. Однако этого вполне хватило, чтобы в 1942 году, отправляя в Габон русских военнопленных, Мария Александровна могла с легкой душой снабдить их рекомендательным письмом к всемирно известному в ту пору Большому Белому Доктору из джунглей.
В жизни Марии Александровны не раз случалось так, что она хоть и мельком, но пересекалась со многими персонажами мировой истории. Правда, пересекалась с ними, как правило, она в ту пору, когда каждый из них только-только вступал на шаткий путь к мировой славе. Повстречавшись с ними однажды и познакомившись, она не извлекала в дальнейшем ни малейшей корысти для себя лично. Существенно и то, что обычно знакомились с Марией Александровной будущие сильные мира сего как с представительницей стран Магриба[35], где она занимала весьма важное неофициальное место красивой, умной, образованной, энергичной женщины, располагающей к тому же не только крупным состоянием, но и широкими связями в обществе и любовью коренного населения, после спасения от казни пятерых туарегов распространявшего о ней легенды.
Время было сумбурное, власть французской администрации в Тунизии держалась на волоске, что значительно облегчало задачу Марии Александровны как можно быстрее натурализовать ее воспитанников, вывозимых на яхте «Николь» из Марселя, выправить им документы: кому – французского протектората Тунизии, а кому – и самой метрополии. Мария Александровна не жалела средств на взятки и подношения, так что дела ее в этом важнейшем направлении продвигались весьма успешно. Она понимала, как рискованно держать в Джебель-Кебире слишком много людей, и уже в начале осени отправила первую партию своих подопечных в Габон. Почему в Габон? Тому были весьма веские причины: французский губернатор Габона еще летом 1940 года одним из первых присягнул на верность генералу де Голлю и порвал с петеновской администрацией, в Габоне жил и работал Альберт Швейцер, из Габона открывался выход в океан… Да, кроме хорошо знакомого Марии Александровне губернатора, когда-то дружившего с генералом Шарлем и не раз приезжавшего к ним в Тунизию, в Габоне жил пусть и мельком, но все-таки знакомый ей Альберт Швейцер – врач, музыкант, философ, во всех трех ипостасях человек с мировым именем, чья деятельность была очень близка Марии Александровне не только по букве его философских трудов, но и по самому будничному существу. Об этом, собственно, она и написала Швейцеру в первом сопроводительном письме:
«Мне очень понятна Ваша мысль о том, что “этика – это безграничная ответственность по отношению ко всему, что живет”, а также – “этика начинается там, где кончаются разговоры”. Как бывшим военнопленным[36] Вам и Вашей жене Елене Бреслау не нужно многого объяснять, хотя Вы и представить себе не можете, в каких чудовищных условиях содержались и как тяжко работали русские военнопленные на шахтах и рудниках родных Вам Вогезских гор.
Я хочу, чтобы все мои посланцы, кроме проводников-туарегов, разумеется, были переправлены за океан и получили образование в университетах Америки и Канады – они к этому готовы». Мария Александровна не писала доктору Швейцеру, что все расходы по содержанию будущих студентов она берет на себя, – она всегда делала подобные дела молча и без лишних слов. Еще в 1928 году, в Париже, на первом русском балу она дала себе слово, что не будет принадлежать ни к каким партиям, объединениям, обществам… Слово свое она держала твердо всю жизнь, и это помогло ей избежать многих благоглупостей, обид, предательств, всегда сопутствующих групповому энтузиазму, в случае победы этих самых энтузиастов, как правило, заканчивающемуся банальным казнокрадством и унылым стяжательством. Кстати сказать, Альберт Швейцер вел в жизни ту же самую линию.
Он давно уже был человеком мира. Так что, когда в 1939 году Геббельс прислал ему почтительное приглашение в Третий рейх и подписался: «С германским приветом!», Швейцер ему ответил: «С центральноафриканским приветом!» Слова словами, а между тем шла война, провозглашенное Швейцером «всемирное Братство Боли» множилось день ото дня, и каждую минуту где-то гибли солдаты и мирные граждане.
Старый людоед из джунглей как-то сказал Швейцеру: «Какие вы жестокие белые люди – вы даже не съедаете погибших врагов. Вы убиваете просто так, только для того, чтобы убивать».
XXXVШел нескончаемый дождь, и дул пронзительный ветер с моря, но это за черными, глянцевито взблескивающими окнами, а внутри виллы была благодать. Мария и гостившая у нее Уля тем ненастным осенним вечером сидели у жарко горящего, облицованного африканским малахитом камина и с наслаждением вдыхали тонкий аромат пылающих фруктовых веток. Фунтик горделиво лежал между их креслами на красноватом гранитном полу с отсветами пламени.
Мария устало говорила о том, что пора бы проведать Николь и Клодин в Марселе, а там и проехать в Париж – узнать о судьбе Антуана, о котором до сих пор ни слуху ни духу: где он, что с ним?! Сердце подсказывает, что жив и здоров, но сведений никаких… И от этого иногда тоска смертная. Спасибо, есть форт Джебель-Кебир, есть живое дело – скорее выучить «наших мальчишек» и заниматься обустройством их жизни. У всех очень разный уровень подготовки, и поэтому пришлось разбить ребят на четыре группы, слава богу, есть кому учить – преподавателей хватает по всем дисциплинам, все они еще из тех, кто приплыл когда-то в Бизерту из Севастополя… Как добралась наша первая партия до Габона? Скоро вернутся их проводники-туареги…
Уля рассказывала, как она лечит своих туарегов и их рабов иклонов; рассказывала, что купила в племя пять швейных машинок, груду мануфактуры, иголки-нитки, пуговицы, рюшечки, тесемочки и прочее в этом роде, научила нескольких женщин шить на машинке, и теперь, как она сказала: «Мои девочки самые модные во всей Сахаре»; как хочется ей ребеночка, но пока бог не дает; как уважают в ее племени Марию, а заодно перепадает и ей, Уле.
– Болтушка ты у меня! – засмеялась на ее последнюю реплику Мария. – Тебя и саму есть за что уважать и любить, без моей фальшивой святости. Послушай, а как там наш Коля-туарег?
– Отлично. Разговаривает по-туарегски без акцента и у наших девочек нарасхват!
– Что без акцента – то понятно, он ведь из музыкантов, слух идеальный, такому выучить язык просто. А не взревнуют твои мужчины, не обидят его?
– Еще чего! По нашим законам, любая незамужняя сама вольна выбирать себе ухажера насколько захочет, это только ее дело, а не мужское! – горячо сказала Уля, которой, видимо, нравились туарегские обычаи.
Коля-туарег был одним из двух молчунов, которых Мария привезла еще первым рейсом из Марселя, оказалось, что он почти что земляк Ульяны, родом из соседнего городка, и как только он проговорился об этом при знакомстве с Улей, когда та еще в апреле приезжала «посмотреть своих», так она тут же пригласила его в гости и увезла с собой. С тех пор он не возвращался в Джебель-Кебир и не собирался возвращаться, – до того по сердцу пришлась ему вольная туарегская жизнь. В войну, до плена, Николай был стрелком-радистом на бомбардировщике дальнего действия, а перед войной он жил в Пскове, окончил там музыкальное училище по классу скрипки. Музыкальный слух у него был прекрасный, память блестящая, так что, побыв в немецком плену, он немного освоил немецкий, а попартизанив во французских маки – французский.
– Да, чуть не забыла. – Мария поднялась с кресла и молча пошла по лестнице на второй этаж, Фунтик тут же побежал следом. Вернулись они с продолговатым черным футляром из кожи. – Вот она, красавица! – Мария раскрыла перед Улей футляр, и отсветы пламени из камина заиграли на лакированной поверхности скрипки. – Передай ему от меня в подарок, пусть пустыня услышит что-нибудь из Чайковского!
– Вот это да! Ай да сестричка! – восхитилась Уля. – Ой, спасибо! Колька будет рад незнамо как! Пусть теперь все наши услышат! – Под «нашими» Ульяна подразумевала на сей раз туарегов, она давно и навечно сроднилась с ними.
– А немцы драпают, – садясь в кресло к камину, сказала Мария, – с востока их жмут англичане, с запада – американцы, да и «Сражающаяся Франция» де Голля набирает силу.
– Драпают, – согласилась Ульяна, – но здесь, в Тунизии, попробуют закрепиться. Роют землю от Хамамета и дальше вверх, к полуострову. Я слышала от моих туарегов, что немцы пригнали с собой из Ливии тысячи русских рабов для земляных и прочих работ…
