Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье
Сантиметр за сантиметром она поднимала свой взгляд. У модели была широкая грудь и нехилые, по-офицерски развернутые плечи. А вот показался и краешек загорелой, обветренной шеи.
«Лет сорока пяти. Наверное, старший офицер, что-нибудь вроде полковника. Нет, шея старовата, ему явно за пятьдесят…»
Наконец взгляд Марии поднялся к гладко выбритому подбородку, о таких говорят «волевой». Остановился на губах – полных, выразительных, еще не потерявших формы. Нос был крупный. И наконец глаза – карие спокойные глаза уверенного в себе человека. Лоб невысокий, но чистый. Седой бобрик на голове. И, что удивительно, седые волосы не только не старили этого мужчину, а даже придавали ему некоторую моложавость.
Он был сосредоточен и думал о чем-то своем, далеком от Монмартра. Наконец его взгляд скользнул по ее лицу, он обратил внимание, что его рассматривают, и сам стал всматриваться в незнакомку, как всматриваются в море или в толпу в надежде отыскать потерю. Взгляд его не был наглым, но вполне откровенным. Он что-то искал в ее лице, искал и пока не находил, но был упорен. Она тоже смотрела на него в упор. Разглядывала его чистое, загорелое, еще совсем не старое лицо, мощную шею, молодцеватый разворот плеч. Ей нравилось, как он держит спину, – да, это был, безусловно, кадровый офицер, в этом она не могла ошибиться. Мария еще раз прицельно взглянула на кисти его рук, но он держал пальцы сцепленными, и рассмотреть их было нельзя, а ей почему-то так захотелось… особенно безымянный палец левой руки… Вдруг, не отдавая себе отчета, она прошептала по-русски:
– Это я – папина дочка.
– Маруся, ты?! – Американец вскочил, роняя складной стульчик.
Она кинулась ему на шею и впервые в жизни поцеловала его в губы, крепко, длительно.
Зеваки и художники аплодировали им с восторгом. В те первые послевоенные годы такие случайные встречи были не редкость.
Он дал художнику стодолларовую бумажку, взял с мольберта его карандашный набросок на листе ватмана, другой рукой обнял Марию за плечи, и они пошли вниз с Монмартра, спотыкаясь, как слепые.
– Куда мы идем? – наконец спросил он.
– Пришли, – отвечала Мария, указывая на свое роскошное авто. Открыла перед ним дверь рядом с водителем, а сама обошла капот и села на водительское место.
– Куда мы едем? Я остановился в отеле «Ритц».
– Не в твой отель! – засмеялась Мария.
XXIIIКороткую дорогу до дома Марии пролетели молча.
– А ты хорошо водишь, – сказал гость, когда они въехали в тесный дворик и остановились.
– Все-таки я бывший инженер завода «Рено», – благодарно усмехнулась Мария.
– Ишь ты!
– Слушай, дядя Паша, а давай ты будешь просто Паша, а я просто Маша.
– Договорились. – Он полуобнял еще сидевшую за рулем Марию.
– Спасибо, – чмокнула она его в щеку. – А то я еду и думаю: кто мы теперь? Как нам называться? Вылезай, приехали!.. Пойдем, Паша. – Закрыв машину, она взяла его за руку и повела за собой, как маленького. При этом ступать по земле ей было так легко, так невесомо, как будто она и не шла, а летела во сне над горами, над долами и над синими морями.
Прямо в дверях черного хода они столкнулись с тетей Нюсей, выносившей полное ведро мусора. Мария пошла с черного хода не в целях конспирации, а потому, что тут, со двора, путь был гораздо короче, не нужно было обходить дом, чтобы войти через парадное.
– Знакомься, Нюся, это Паша. О, ты с полным ведром, спасибо!
– Та мусору. – Тетя Нюся смущенно поклонилась Павлу. – Здравствуйте!
– Ничего, что мусору, – сказал Павел. – Главное – что с полным!
Наверное, вид у Марии и Павла был такой сияющий, такой обалделый, что тетя Нюся сразу поняла: «Надо тикать». Она была женщина тактичная, и ей не требовалось объяснений.
– Маруся, я по мага́зинам съездю, а? – спросила тетя Нюся.
– Ну-ну, съезди по мага́зинам, – с улыбкой передразнила ее Мария. – Счастливого пути!
– Я токо на минутку заскочу: ведро поставить, ключи от машины, от хаты взять, денежку, кофту, – торопливо проговорила им вслед тетя Нюся.
Они уже не слышали ее, они поднимались в квартиру.
Наверное, от смущения Мария сразу стала показывать ему одну комнату за другой. Когда дверь за тетей Нюсей закрылась во второй раз и раздался поворот ключей в замочной скважине, они оказались на тот момент в спальне Марии. Машинально Мария задернула плотные портьеры на высоком окне, в комнате стало ослепительно темно, и они прижались друг к другу, как будто с испуга. Она не помнила дальнейшего, знала только, что они были прекрасны в своей искренности и полной раскрепощенности.
Они не знали, сколько прошло времени. Не знали – сон все происходящее с ними или явь.
В правом углу задернутой портьеры пробивался тонкий луч света – значит, был еще день.
– Можно, я тебя потрогаю, а то мне еще не верится? – робко спросила Мария.
– Потрогай! – засмеялся Павел. – А перед этим чем мы занимались? Мы только тем и занимались, что трогали друг друга.
– Не знаю. Не помню. Я хочу потрогать тебя сейчас, когда вроде не сплю и в своем уме.
Закрыв присмотревшиеся к свету глаза, она положила руку на его лицо, ощупала лоб, нос, прикоснулась к губам, он успел поцеловать ее пальцы, провела рукой по его широкой груди, по плечам.
– Да, сейчас я чувствую, что ты не химера, а живой. Боже мой, сколько дней и ночей я ждала тебя. Не сосчитать!
– Слушай, Маруся, а мы ведь умудрились заснуть. Я чувствую себя так, как будто проспал часов восемь кряду. Когда вернется твоя Нюся?
– Не скоро. А когда и вернется, она нам не помешает, здесь много комнат.
– Нюся – прислуга?
– Нет. Скорее компаньонка или сестра. Очень хороший человек.
– Да, на первый взгляд славная.
– И на первый и на сто первый. Она мой тыл.
– Ты снимаешь жилье?
– Нет, это мой дом.
– Значит, ты инженер на «Рено»?
– Нет. Это было давно. Занимаюсь коммерцией. После Пражского университета приехала в Париж. Работала на «Рено», потом в большом банке.
– В банке? А что ты могла делать в банке?
– Была управляющей всеми региональными отделениями.
– Ишь ты!
– А ты думал! – засмеялась Мария. – Какой ты большой!
– Тяжелый?
– Не-а. Есть хочешь?
– Я сначала тебя съем! – Он крепко обнял ее, и они покатились по широкой кровати и ласкали друг друга долго, до полного опустошения, а потом опять уснули, как провалились в теплую яму.
Оказывается, в адмирале дяде Паше было еще много мужской силы. Он был беспредельно нежен с ней и своеволен до легкой грубости. Все это пьянило Марию так, что она словно плыла в каком-то море или в небе, и было так сладостно, как никогда прежде.
– Боже, какие мы с тобой дураки – не видеться столько лет, адмирал дядя Паша!
– Правда ваша, кадет Маша! Дураки они на то и дураки, что входят в ум задним числом. Слава богу, что сейчас встретились!
– Слава! Еще какая слава!
Помолчали. Луч света больше не пробивался из-за портьеры. То ли был вечер, то ли ночь. Они часов не наблюдали.
– Может, перекусим? – неуверенно спросил он. – Страсть как хочется.
– Перекусим. Только сначала я покажу тебе ванную. Обкупнешься – будет веселей. А я тоже приму душ в Нюсиной ванной.
– А может, вместе?
– Нет. Вместе мы опять будем приставать друг к другу, – подавляя счастливую улыбку, сказала Мария.
Фунтик сидел на кухне под стулом и, когда вошла Мария, обиженно отвернулся.
– Фуня, не обижайся, я его с пятнадцати лет люблю. Ты представляешь, выходит, я его ждала двадцать восемь лет!
Фунтик сделал вид, что прощает, вылез из-под стула и стал тереться о ноги Марии.
– Чай? Кофе? Мясо? – спросила она вошедшего в кухню Павла.
– Все! – отвечал тот, запахиваясь в явно короткий и непоправимо узкий белый махровый халат.
– Прости за мой халатик. Просто у нас в доме нет мужчин, а когда приезжает доктор Франсуа, он привозит свой.
– А кто это? Что-то знакомое.
– Врач губернатора Тунизии. Такой крупный, в очках, лингвист.
– Что-то припоминаю. А сколько лет ты прожила в Тунисе?
– Во второй раз с тридцать четвертого по сорок пятый. Почти одиннадцать лет. А после войны живу здесь. Слушай, а мы даже не выпили за встречу. Не до этого было. Но сейчас надо выпить. Грех не выпить. У меня в кладовке есть хорошее вино с собственных виноградников.
Бутылка, которую принесла Мария, была подернута слоем пыли, как и полагалось хорошему вину.
Павел откупорил бутылку красного сухого вина, разлил его в поданные Марией большие бокалы.
– Пусть вино подышит, – сказала она.
– Конечно. У меня нет своих виноградников, но я знаю, что вино должно подышать. У моей Кати есть виноградники, у младшей. Ты ее помнишь?
– Конечно.
– Так вот, у моей младшенькой и виноградники, и неоглядные земли, сотни тысяч овец, табуны лошадей… Она семнадцати лет выскочила замуж за аргентинца, единственного сынка крупного латифундиста.
