Роман Сенчин - Зона затопления
Может, и так, может, и так…
«Лодочная стоянка», как ее называли официально, а меж людьми – «кладбище моторок», находилась прошлой осенью в полукилометре от берега. Огороженная рабицей территория, где жители ликвидированных деревень держали свои «Казанки», «Прогрессы», «Сибирячки», «Веги», «Янтари», «Южанки», дюралевые самоделки, деревяшки, долбленки, илимки, а то и катера, яхточки. Одни на ко́злах, другие на земле, какие-то под брезентом, какие-то просто так…
Мужики, помнится, изматерились, откатывая на тележках, прицепах лодки так далеко. А вот теперь стоянка была от воды метрах в ста. Алексей поначалу подумал, что ее перенесли – «мужики добились», – но потом заметил, что причал для парома другой, новый, стоит дальше по течению, чем прежний, и вообще пейзаж изменился. По крайней мере противоположный берег стал дальше…
Из сторожки вышел разбуженный шумом машины, светом фар охранник, худой старик, наверняка неспособный защитить лодки, если вдруг кто на них покусится.
– Чего надо-то? – хмурясь, крикнул, держась за открытую дверь.
– За лодкой. – И Алексей объяснил, кто он, откуда, показал, где примерно стоит его синяя, с булями, «Казанка».
Вошли в сторожку, старик стал листать журнал. Быстро нашел фамилию «Брюхановы».
– Нет, это другие Брюхановы… Вот наша, – Алексей ткнул пальцем в строчку ниже.
– А, ну ладно. Забирай. Пятый ряд, правая сторона.
На территории стояло несколько тележек. Алексей с Дмитрием Аркадьевичем погрузили лодку на одну из них; Алексей покатил тележку к воде. Вскоре туда подогнал «тойоту» Привалихин.
Пока устанавливали и заправляли мотор, на причале грузились на паром.
– За нашими, видать, – кивнул Алексей. – Обгоню их.
– Ты только не лихачь, – посоветовал сторож. – Теперь не разобрать, где мель, где борозда. И мусору полно. Кувыркнешься – и каюк.
– А кувыркаются? – спросил Дмитрий Аркадьевич.
– Быва-ат. Пока не утоп никто, но к тому идет. И лодок скоко теряют!.. – Сторож достал сигареты. – Один всю ночь на Басковом острове проторчал. То есть это не остров уже – там воды по колено. И вот он там и мыкался целу ночь. Вплавь боится, да и куда плыть – из воды повсюду деревья торчат, а настоящего берега не видать. Чуть, говорит, не спятил. Хорошо еще, вода терпимая, а если б в сентябре случилось…
Алексей слушал внимательно, боясь перебить, не узнать важное. Но когда сторож замолчал и стал закуривать, спросил:
– Значит, Басковой затоплен уже?
– Ну как – говорю, торчат березы… Но так-то – да, нету и его теперь.
Алексея поразило это известие. Остров находился неподалеку от Пылёва, и всегда, возвращаясь с низовья реки, радовались ему, завидев, говорили облегченно: «Ну, почти дома». На Басковом накашивали больше всего сена, на нем укрывались парни и девушки, лежали под березками. Там и у него, Брюханова, первые свидания были… И вот теперь нет острова. По колено воды…
Спихнули моторку в воду, Алексей забрался, поблагодарил.
– Подальше отгребись, там заводи, – велел старик. – Тут ситняк, ветки. На винт намоташь… И, это, болотники-то сыми, вдруг чего – утянут.
Алексей кивнул, погреб. Удивился еще раз – теперь тому, что течения почти не ощущалось. Вода стояла.
«Нептун» рвал лодку вперед, приходилось сдерживать и его, и желание скорее оказаться в родных местах. Действительно, водная трасса, созданная природой, исчезла – посреди реки возникали рощицы, бугры, торчали коряги. И лишь оказавшись перед ними, Алексей вспоминал, что здесь был островок, а здесь – далеко врезавшаяся в реку коса, и резко вилял влево или вправо. «Да, кувыркнуться можно запросто».
Глазеть по сторонам было рискованно – помехи на воде возникали часто неожиданно, за несколько метров от носа «Казанки». Алексей выхватывал взглядом лишь редкие, короткие картинки. Справа – почти у самой воды – лесопилка в бывшем селе Большаково. «Еще держатся, значит, Масляковы». Слева – тоже словно сползающее в реку село Таежное. Оно жилое, людей из него расселили частично, только тех, чьи избы окажутся ниже уровня водохранилища. Могли бы и всех, но – Алексей слышал или читал – Таежное решили сохранить потому, что через него проходит трасса в Эвенкию. Нужны дорожные рабочие, населенный пункт на пути. Вроде планируют дамбу возводить…
Тоже вот несправедливо: жители Таежного в таком же положении, что и большаковские, пылёвские, кутайские, но их держат, хотя уже затоплены луга, часть огородов. Как им, людям, тут жить под угрозой, что в любой момент рукотворное море может хлынуть на них?
Поражало, сколько осталось по берегам и уже в воде деревьев. Лет пять трубили о том, что идет лесосвод, необходимо спилить и вывезти древесину. В крайнем случае – сжечь. Даже о снятии почвы поговаривали. Дескать, нельзя на дне оставлять столько органики. Но вот под воду уходят тысячи берез, сосен, ёлок, унавоженные огороды, огарки домов, груды железа… Лишь изредка встречались голые, без деревьев, деляны. Хотя и здесь – корни, чернозем, которые будут гнить и гнить, испускать яд.
Да и не под силу людям подготовить это пресловутое ложе так, чтобы не было опасности испортить воду. Природа тысячами лет все здесь распределяла, раскладывала по полочкам, мыла, очищала. И тут приходит человек и диктует свое, да еще приговаривает: «Ничего страшного, мы всё подготовим». Смешно.
«Пропа-ала река, – выло в голове в тон мотору. – Пропа-ало всё-о».
И, как подтверждение, такая сцена: табунок лошадей стоял у берега. Шум лодки напугал его, и лошади шарахнулись прочь. Бежали меж воды и леса, потом свернули в просеку… Алексей поискал глазами пастуха; не увидел. Брошенные, значит, оставленные дичать.
До этого раза весь путь от своей деревни до колпинского причала и обратно Алексей проделывал на моторке раз пять. Перед переселением гонял. Раньше маршруты поездок были куда короче: на острова, на рыбалку, самое дальнее – в Кутай.
В середине восьмидесятых Кутай перестал считаться районным центром, но для местных по-прежнему оставался столицей нескольких окрестных сел и деревушек. Там находилась больница, разные конторы, магазины с богатым ассортиментом, заправка, ремонтные мастерские. Так что по любому поводу жители Пылёва, Сергушкина, Усова плыли или ехали остатками дороги туда.
Кутай был самым большим и старым селом в округе. Стоял в низине, растянувшись вдоль реки. Дальше от берега стелились пашни, выпасы, а за ними темнели тайга и горы.
Наверняка в древности тайга подступала к самой воде, но переселенцам нужно было место для посадок, и деревья вырубили, землю очистили от корней… Сколько труда, тем более если учесть, что тогда не было ни тракторов, ни экскаваторов. Да что там – железных лопат не было…
Не очень живописный пейзаж вокруг Кутая, скучновато без леса, но для автономного существования нескольких тысяч человек место удобное. Есть где хлеб вырастить, где скотину откормить… Огороды в Кутае были просторные, картошку садили гектарами…
И вот теперь – ни Кутая, ни той низины, что кормила десятки поколений. Вода. Мелкая вода – кое-где куски заборов торчат, кусты, чернеют кучи обугленных бревен, провода. Больше здесь не поживешь. Уцелел лишь холмик, на котором белеют развалины каменной церкви, да кладбище, расположенное дальше от берега.
Алексей до предела сбавил скорость, стараясь лучше рассмотреть оставшееся от села, угадать, где что находилось… В Кутае у него было много родни, по сути, он и сам был по происхождению кутайский – отец отсюда родом. После техникума отца послали в Пылево, там он женился, обжился. Первое время хотел вернуться с семьей в Кутай, а потом, наоборот, радовался их небольшому симпатичному сельцу, людям, которые, по его словам, в Пылёве «теплее»…
Щурясь, напрягая глаза, Алексей всматривался в кладбище. Вроде есть там памятники, оградки, но, может, гробы уже выкопали, увезли, а это осталось… Или не забирали отсюда всех?.. Хотел причалить к какому-нибудь сухому или мелкому месту, дойти до кладбища пешком – в болотниках как-нибудь доберется, – но не стал. Часа два на это убьет. Потом спросит у тех, кто на пароме, они-то должны знать. Если не забрали, надо будет что-то делать. Там ведь полно родни отцовой, Алексеев сродный брат, Саня, погибший в Чечне. Бросать нельзя.
Страшно было думать, что кости тысяч людей уходят под воду. Добиваться выкопать эти кости из земли тоже, впрочем, страшно. И так и этак неправильно…
Говорят, у некоторых народов есть традиция через сколько-то лет доставать скелеты, мыть кости, куда-то их складывать или закапывать обратно, но у них здесь тревожить покойников и не помышляли. Хоронили навечно – вечный покой. И когда в семидесятые родственники ссыльных литовцев, немцев стали забирать останки, местные поначалу возмущались, ругались, пытались не отдавать. А потом и сами стали увозить на новые места, хотя большинство остававшихся этого не одобряли: «Да мы приглядим! Чего тревожить?»
