Эдуард Овечкин - Акулы из стали (сборник)
Но. В кают-компанию на собрания и приёмы пищи подводники ходят только в кремовых рубашках и с погонами. Такая традиция. Даже если, например, прибежит дежурный по кораблю передать командиру какую-нибудь бумажку, то стоять он будет ровно на пороге кают-компании и тянуться, пока бумажку у него кто-нибудь не заберёт.
Случай один курьёзный произошёл у нас с этой традицией.
Загнали нас тогда в Оленью Губу на пару месяцев какие-то работы с шахтами ракетными проводить. Ощущение такой свободы, как в Оленьей Губе, я не испытывал никогда за всё время своей службы. Наш штаб в ста двадцати километрах, топлива для машин на флоте нет, то есть учить они нас могут только по телефону. В Оленьей Губе (крохотный поселочек) подводники с «Акулы» такая же диковинка, как Филипп Киркоров живьём. Все два магазина и один бар тут же переходят на круглосуточный режим работы, женщины расчехляют свои косметические средства и делают эпиляции везде. А рядом же ещё Снежногорск и Полярный – эх, дубинушки, ухнем! Командира нашего под белы рученьки увели сразу же товарищи его, набежавшие в баню со всем таким.
В любом мужском коллективе количеством более трёх обязательно найдётся один маньяк-рыбак. У нас их тоже хватало, а Оленья Губа рыбалкой славилась. Не успели пришвартоваться, как наши маньяки уже бегали по пирсам с удочками и радостно повизгивали от предвкушения.
– Слышь, Эдик… – говорит мне Слава, наш комдив-два и главный экипажный маньяк-рыбак. – Нам бы лодочку раздобыть.
– Это вам бы, – отвечаю, – маньякам, лодочку бы раздобыть. А мне – поспать бы. Я ж на проходе в узкости не спал за пультом на идашках, как некоторые, а в центральном сидел.
– Не, ну рыбу-то есть будешь.
– Каэшна буду, но не улавливаю здесь логических связей. Ты что, с товарищем рыбой не поделишься и «за так»?
– А ты что, с товарищем не сходишь лодку поискать «за так»?
Сука, подловил меня. Пошли с ним к военным надводным корабликам лодку искать. А как мы выглядим, вы уже поняли. Заходим на пирс к какому-то судёнышку военному, судя по окраске. Верхний вахтенный на нём аж подпрыгнул спросонья, когда нас увидел. Сначала испугался таким диковинным животным, а потом вспомнил устав:
– Стойктоидёт!
– Ой, стоим, стоим, ой боимса, боимса! Слышь, страшила, свистни там, кто у вас старший на борту.
Свистнул. Выскакивает старлей какой-то на палубу:
– О! Ребята! Вы же! Подводники, да?!
– Ну.
– С вот той вот громадины?!
– Ну.
– Кру-у-уто, бля! А можно на экскурсию?
– Ну. Тока эта, слышь, тут рыба-то есть у вас в заливе?
– Ну, дык! Во скока! – У него аж кончились руки, как он показал. – Тока на лодке лучше вот там за бочками ловить!
– Ну, так и мы о чём. Дашь нам лодку-то?
Тот почесал под пилоткой, посмотрел вокруг.
– Ну, вот ялик есть. Три литра шила и забирайте.
– Слышь, а ты не прихуел ли – три литра шила за покататься брать?
– Да какой покататься! Навсегда забирайте!
– Да ладно?
– Ну!
– Так, пират, ты тут постой и никуда не уходи. Мы щаз вернёмся.
Громко стуча копытами и тяжело дыша от волнения, бежим к старпому. Весь спирт же корабельный у него хранится, и выдаёт он его строго по необходимости:
– Сей Саныч!!! – кричим мы ему сбитым дыханием в каюту. – Три! Литра!! Срочно!! Давайте!!!
Сей Саныч хлопает в нашу сторону глазами.
– Я, – говорит, – даже несколько опешил от вашей внезапности, хаспада. Даже растерялся и не знаю теперь, сразу вас на хуй послать или поинтересоваться, в связи с чем у вас такая наглость?
– Там! Эта! Ялик!!! Наш будет!!!
– Да ладно?
– Ну!!!
Старпом быстренько набулькивает нам трёшечку. Мы хватаем десяток матрозавров своих и бежим обратно. Ялик уже стоит на пирсе и вытирается тряпочками. Производим натуральный обмен и тащим его к нам на пирс. Вокруг ликование, конечно, и чуть не драка начинается за то, кто на нём в море срочно за рыбой выходит.
– Так! – командует Славик. – Мы с Эдиком идём и ещё четырёх с собой берём. Жребий тяните!
– Не-не-не! – говорю. – На хуй, на хуй мне эту вашу мозолистую романтику! Я – спать!
Ну и, в общем-то, отчалили они за добычей. Вернулись в полночь. Я к тому времени уже выспался и ждал их на пирсе с багром.
– Давай! Подтягивай! – кричат маньяки и радостно машут мне конечностями.
– Вы рыбу сначала покажите, а я уж подумаю, подтягивать вас или обратно в море выпихивать.
Рыбы, конечно, они изрядно притаранили. Мешка два, наверное, или три. Выгрузили это добро на пирс и вздыхают:
– Эх, ухи бы сейчас!
– А в чём дело-то? Пошли Лёню зарядим, и пусть варит, он же интендант боевой, а не муха на круизном лайнере!
Зарядили Лёню. Лёна знатно расстарался – наварил бочку ухи с луком, яйцами и всем положенным лавром и чёрным перцем. Часа в два ночи собрались мы в кают-компанию уху эту есть. Человек, может, десять или пятнадцать. Только разлили по тарелкам, как слышим, папа наш топает по трапу к себе в салон (а у него вход в каюту как раз напротив кают-компании). Топает тяжело, видимо, пьян – устал в бане-то. Спускается в тамбур со вздохами и видит картину: в кают-компании накрыты столы, сидят офицеры в рубашках и едят суп. На входе, как положено, стоит Лёня в белом пиджаке. Сказать, что командир в этот момент удивился, значило бы сильно попрать факты. Командир дёрнулся, выпрямил спину и выпучил глаза:
– Приятного аппетита, товарищи офицеры! – пробасил он. – Лёня, иди-ка сюда!
Взял Лёню за лацкан и шепчет ему в ухо, так, что в Финляндии слышно:
– Лёня, а что происходит-то?
– Уху едят, тащ командир!
– Я вижу, что не вальсы танцуют. А что, сейчас обед уже?
– Никак нет, тащ командир! Два часа ночи! Они рыбы наловили и попросили меня уху им сварить. Не мог же я отказать!
– Каэшна не мог! Этожы офицера мои! Хто им может отказать? Ну, слава богу, а то я думал, что пора бросать пить уже!
– Товарищи офицеры! – бодро обращается к нам командир. – А найдёте ли тарелочку для командира сваво?
Мы от такой наглости даже сёрбать перестали.
– Тащ командир! – не выдержал Слава. – Ну что за подъебос такой, чесслово? Неужели мы командиру своему ухи пожалеем? Свою отдадим, если что!
– Ай, малаццы! – радуется командир. – Ща тужурку сниму и приду. Лёня, наливай!
Приходит, садится на своё место (а у каждого офицера в кают-компании есть своё место), с удивлением смотрит на уху, ложку и хлеб.
– Не понял. Это всё, штоле? Вы что её, на сухую, штоле, лопаете? Где сто граммов-то?
– Тащ командир, мы же на подводной лодке, а не пьяницы вам какие-нибудь!
– Да ла-а-адно! Што тут у вас, клуб трезвенников организовался за время моего отсутствия? Кроме вас, дежурного и верхней вахты тут ещё кто трезвый есть? Мож, щаз большой сбор сыгранём и проверим?
Да какой такой большой сбор? Половина же сейчас под «Фроузен» Мадонны отплясывает где-то в Оленьей Губе, а не на борту даже вовсе. Поэтому сидим и молча сопим.
– Лёня, – не выдерживает командир, – возьми там в шкапчике у меня нольпяточку, разбодяжь да неси скорей со стаканами, а то уха остынет.
Знатно поуховали тогда, доложу я вам!
Чуть про ялик-то не забыл рассказать. Мы так и уехали потом с ним в родную базу. Удивительная, доложу я вам, картина – ракетный подводный крейсер стратегического назначения с принайтованным на ракетной палубе яликом.
Упадок
Знаете, почему минёров на флоте называют «румынами»? Мне лично больше нравится прозвище «пасынки флота», но в основном их называют «румынами» потому, что на выходах в море они практически ничего не делают. Иногда они, конечно, целятся болванками в Баренцево море и пуляют. И знаете, таки попадают.
На том выходе, историю из которого я сейчас расскажу, мы и должны были стрельнуть торпедой, вместе с сикстиллиардом других задач. С первого дня минёры ходили суровые, как нитки от матросской шинели.
– Минёры, – спрашивал их командир, – вы почему бродите по моему кораблю небритые? Я понимаю, что вы – румыны, но не военнопленные же!
– Нельзя, тащ командир! – гордо отвечал минёр с тремя волосинками на подбородке. – По традиции бриться запрещено, пока не стрельнем!
– Минёр! Чем там стрелять-то? Одну железную трубу из другой забортным давлением вытолкнуть! А если бы вы боевой стреляли, то вы и жопы не подтирали бы, может? Напомнить тебе про ДУК у трюмных? Полчаса – и все здесь стоите передо мной, как хуй перед травой! Гладко выбритые!!!
Через пять минут к командиру прибежали флагманские минёры дивизии и флотилии (тоже с нами были, а как же?). Долго с ним шушукались, меняли цвет лица и махали руками.
– Да хуй с ними! – сдался командир. – Пусть так ходят. Вы мне уже больше нервов порвали, чем их убогий вид. Только на глаза мне пусть не лезут без дела!
Старшим с нами на борту был командир дивизии, совсем недавно назначенный и не успевший ещё получить контр-адмирала. Вообще ему предлагалось идти на торпедолове и оттуда руководить стрельбой и, соответственно, поимкой торпеды, но комдив вышел с нами на борту. Был он мужчиной суровым, начинавшим свою военно-морскую карьеру боевым пловцом-диверсантом на Черноморском флоте и занявшим свою очередную, но не последнюю ступень. Он много и со вкусом ругался, был крепким, коренастым мужиком и часто орал. Но при этом был так добр и обаятелен, что никто его не боялся. В основном им восхищались и уважали. По национальности он был черемис, как и наш экипажный замполит, что заставляло их вслух гордиться этим и без конца пикетировать друг друга подколками. Других известных мне черемисов на флоте не было, и мы часто, издалека и аккуратно, подъёбывали их обоих по этому поводу. Особенно замполита. Комдив так вкусно и изощрённо ругался, что мы им просто заслушивались:
