Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
– А он мне говорит: «Автомат». Я думаю, причем тут автомат? Какой автомат? Машинного доения? А он говорит такой: «Ко мне отец приходил. Мне четыре года было, подарил автомат, а я не люблю автоматы».
– Совсем, как я, – пискнул Марк, – У меня человечки были. Я звал их «челдобречками».
– Да, а любил Голенищев кукол, – я заржал, – Достал из жакетика кургузого гребень черепаховый и предложил расчесать тебе пышные твои власа, да спеть хором.
– И поэтому, – продолжила толстуха, меня игнорируя, – это я ему так говорю «И поэтому! Вы должны войти в положение моей подруги. Она ребенка ждет. Ее Верой звать. А друг, паршивец, бросил ее на произвол судьбы. Как это называется? По-английски это называется „плейбой“, а по-нашему „кобель“. Кобель, каких свет не видывал. И теперь моя задача, как у лучшей ее подруги, отыскать его, поганца, чтобы ребеночка признал и платил алименты».
И снова замолчала. По всем правилам сценического искусства.
– Да, надо же совесть иметь, – сказали Сеня с Ваней, – Сунул, вынул и пошел. Это безответственно по отношению к ребенку.
Марк молчал, хотя должен бы тоже воодушевленно вскрикивать. Отец его неизвестен, мать ему рассказывала про летчика, погибшего в небесах – врала, я думаю. Но Марк молчал – только в глазах его мне привиделся странный блеск.
– И тут, – продолжила Манечка, – такое произошло, что я прямо удивилась. Он встает такой плечи расправляет – только косточки хрустя. И говорит: «Да, нельзя подобное оставлять без возмездия!». Фу-ты-ну-ты. Был сморчок-сморчком, а тут….
– Проняла, – удовлетворенно произнес Кирыч.
– Я ему говорю: «Предоставьте мне вашу картотеку. Он работает у вас», – и смотрю опять, в упор, как в налоговой. Он сел, по клаве своей забарабанил, что-то у него там в компьютере вылезло. Спросил фамилию. А я говорю, что подлец-то, может, чужим именем назвался, раз уж такой гад. «Давайте, – говорю, -всех сразу. Только с фотографиями, чтоб можно было различить». Потом поблагодарила, конечно, и пошла. Уже к выходу иду, но вы ж меня знаете, я просто так, не могу, надо какой-нибудь фортель выкинуть.
– Арабеск, – поправил я,
Я видел, как наяву: жирная Манечка в тюлевой балетной юбочке и на пуантах, а партнер ее облезлый в белых лосинах и в грязных светлых тапочках. У них прощальная сцена.
– Уже за дверь взялась, поворачиваюсь к нему и говорю так, одухотворенно: «Спасибо вам, Голенищев! Вы – настоящий мужчина. И совесть у вас есть, и честь! Ради такого дела пошли даже на должностное преступление», – и ушла. Он подскочил, стал дверь дергать, да только не в ту сторону. А меня уж поминай, как звали. Мне даже жарко стало, хотя там, ну, точно, как на полюсе крайнего севера….
– А можно я закурю? – я посмотрел на Кирыча. Обычно я делаю это в квартире тайком, или выхожу на улицу (благо, первый), но сейчас ни один из обычных вариантов не подходил, а курить очень хотелось.
– Можно, – сказал Кирыч, но только проформы ради. Манечка уже залезла в сумку, стоявшую на полу, извлекла пачку сигарет (тонких, особенно тонких в пухлых ее пальцах). Она-то прет, куда хочет, и делает, что хочет.
И закурили. Остальные – некурящие – старательно в сторону задышали.
– Ни дать, ни взять балет «Снусмумрик и мармозетка», – подытожил я, выловив из сизого дыма подходящие слова.
– Ага, годится, – признала Манечка.
Сеня с Ваней захихикали. Кирыч помалкивал, Марк тоже – сожители хорошо знакомы с моим словарным багажом.
Мужчины-тихони похожи на снусмумриков – они закругленные, потертые и немного детские. У них лица постаревших ангелов и яйцевидная белая голова; они любят головные уборы и цветные ботинки-лапти; говорят тихо; и юмор у них тихий, а яд – редкий, но высокой концентрации – они терпеть не могут вертлявых мармозеток, к числу которых, например, относится Марк.
Николаша, ради которого так убивалась толстуха, из рода снусмумриков, и потому, наверное, я и собеседника Манечки воображал примерно таким же выцветшим ангелочком. Да, и другой, безвестный вагоновожатый, который якобы назначен Николаше судьбой, представлялся мне потасканным светлоголовым носителем лаптей.
– Бывает же, и не подумаешь, – дружно подумали вслух Сеня с Ваней.
– Он красивый, ты как думаешь? – спросил Марк.
– Говорю же, сморчок-сморчком, – сказала Манечка.
– Я не про этого, – сказал Марк, – я про другого.
– А вот мы сейчас и посмотрим, – на сей раз баул, тщетно притворяющийся дамской сумочкой, она подняла весь целиком, и поставив себе на колени, выгребла из него кипу бумаг, – Вот они, мои миленькие, все, с именами и фотографиями.
– Грабанула, – сказал Кирыч.
– Мне в твоей истории только одно неясно, – сказал я, – А зачем ты потом к звездочету поперлась?
– А кто мне про судьбу расскажет? Ты что ли? Слушайте, мальчики, Николаша тут как раз песню мне подходящую сочинил, про «ваниль в апреле»….
– В апреле и споешь, – торопливо попросил я, – Пожалей соседку. Она хоть и бодренькая для своих лет, но….
– Это ты зря так сказал, – перебила меня Манечка и, как всегда, поступила по-своему.
И Вирус завыл.
Что?
Наверное, я уже проснулся с этим вопросом. Может быть, этот вопрос меня и разбудил. Поплелся в ванную, встал перед запотевшим зеркалом и, думая про «что», под шум воды начал чистить зубы.
– Встал уже? – спросил я, обращаясь к душевой занавеске. Она у нас нежно-голубая.
– Угу, – с фырканьем ответила лазурь голосом Кирыча, – Давно.
– А чего так рано?
– Не спится.
– Мне тоже.
Вчера на импровизированных поминках мы перебрали, я долго не мог заснуть, бурлил-кипел, толкуя об оперетте, в которую некоторые умудряются превратить свою жизнь.
Манечка украла из отдела кадров трамвайного депо бумажки с портретами – кто-то из вагоновожатых должен был стать сожителю ее, Николаше – любовью всей его жизни.
– Кто-то из них, – убежденно сказала вчера толстуха.
– Почему ты так уверена? – спросил Кирыч.
– Так подсказывает мне мое сердце.
– А оно не подсказывает тебе его имя-фамилию-отчество? – спросил я.
– Это ж не мне надо, а Николаше, – напомнила она. Если б дело касалось ее самой, то сердце толстухи, конечно, и номер банковского счета знало.
– Хи-хи, – сказали Сеня с Ваней, – Хи-хи.
У них любовь давным-давно, так давно, что они похожи на сиамских близнецов. Но когда другие стремятся к тому же, то ответ у них один: «хи-хи».
Счастливые эгоистичны. Им наплевать на остальных. А мне не наплевать? спросил себя я, сплевывая в раковину белую мятную пену, вспоминая далее обстоятельства вчерашнего вечера.
– Может быть, этот? – предложил Марк вчера, перебрав пару листков-формуляров с биографическими данными и плохо пропечатанной фотографией в углу.
На фото был изображен молодой человек с круглым лицом и носом-пимпочкой.
– Тю, что за Ванька! – сказала Манечка.
– Любовь зла, – сказал я.
– Очень милое лицо, – сказал Марк, – Очень простое. Вери смарт.
– Ага, а Николаша-то, прям, такой смарт, уж до чего вери, – я ухмыльнулся.
– Вот поэтому ему нужны простые люди. Противоположности притягиваются, – сказал Марк.
– Это ты ему так мстишь? – спросил я, напоминая ту некрасивую сцену в кафе.
– Я говорю правду!
– Скорее, уж этот, – Кирыч показал на другого, сумрачного и волосатого.
– С бородой? – спросил Марк, – как у дед-мороза?
– Ужасно, – признали неразлучники его правоту, – Не на что смотреть. Хи-хи.
– Мне тоже не нравится, – сказала Манечка, – Похож на того турка, с которым я в отпуске любовь крутила. Он звал меня «Наташа», а я его «Али-баба». Хороший был мужик, только подлец редкий.
– Почему? – спросил Марк.
– Да, лежали мы у бассейна, негой маялись, а мимо американка прошкандыбала. Красавица бывшая. Мизинчиком морщинистым шевельнула – и слинял мой Али за новой бабой. На золотые кольца польстился.
– А что если этот? – пододвинул Кирыч другой листок, – Ничего так.
– По себе судишь? – обронила толстуха.
С фотографии на мир с тоской глядел прыщавый юноша с длинной рыжей челкой. У меня заполыхали уши.
– Энивей, мы будто на кофейной гуще гадаем, – сказал Марк, – Найди то, не знаю что.
– Я Николашу знаю, как облупленного – и уверяю вас, никто из этих, – она сгребла бумаги в кучу, – Ему не подходит. Стопроцентно.
– И что ты предлагаешь? – спросил Кирыч.
Она достала из своего баула мобильник и, потыкав по кнопкам, приложила к уху.
– Алло. Вы меня слышите? Это я, та самая корова, которая собирается посадить вас в тюрьму за должностное преступление.
Сеня с Ваней прыснули. Кирыч покачал головой.
– Как вы помните, мы встречаемся с вами на следующие выходные. Так вот, я передумала – мы с вами встречаемся уже завтра. Да, прямо в первой половине дня, потому что она у меня не занята. Нет, мне не надо вас на полдня. Разговор у меня с вами будет короткий, – трудно было понять, грозит она так или разлекается, – В общем, да. Вы приносите мне…, – она муркнула, – …розовый букет, себя и прочие ценные причиндалы.
