Александр Филиппов - Аномальная зона
– К-к-какого закона? – едва не зарыдал от отчаянья правозащитник.
– Нашего, – с непоколебимой уверенностью ответили ему из-за стола. – Советского. Рабоче-крестьянского.
– Господи… – действительно начиная сходить с ума, пролепетал Эдуард Аркадьевич. – Я… Я на вас жалобу с Страсбургский суд подам…
– Никакой ты жалобы никуда не подашь, гнида, – ответил ему равнодушно собеседник и даже зевнул будто в своей темноте. – Потому что утром тебя расстреляют, как диверсанта и шпиона, отказавшегося сотрудничать со следствием. – И бросил, повысив голос, за дверь: – Конвой! Увести!
4
Эдуард Аркадьевич давно потерял ориентацию во времени, проведя в полузабытьи, должно быть, несколько часов. И когда его, грубо тряхнув за плечо, вырвали из тревожного сна, сразу понял, что наступило роковое утро.
– Встать! Руки за спину!
В камеру вошло несколько человек, его окружили, быстро обыскали, не забыв потрясти ботинки. Заложили руки назад, сковали наручниками, нахлобучили на голову грубый, душный мешок, раздражающе пахнувший пылью, толкнули в спину:
– Шагом марш!
Эдуард Аркадьевич шёл, не видя куда, на трясущихся ногах, спотыкаясь от слепоты и навалившейся слабости.
Вели его долго, длинными коридорами, сворачивая то вправо, то влево, поднимаясь по ступенькам вверх и спускаясь вниз. Наконец, судя по бодрящей прохладе, он оказался на улице.
Здесь Марципанова остановили, прижали спиной к чему-то округлому, столбу, вероятно, притянули крепко, обмотав грудь и пояс верёвками. Он не видел сквозь толстую ткань мешка ничего вокруг, не понимал даже, светло сейчас на дворе или темно.
Противный голос, выкрикивая каждое слово, объявил:
– По обвинению! В незаконном проникновении! На территорию режимного объекта! С целью шпионажа и диверсии! Гражданин Марципанов Эдуард Аркадьевич! Совещанием особой тройки! Приговаривается к смертной казни! Через расстрел! Приговор привести в исполнение немедленно! Взво-о-од! Товсь!
Раздался дружный клац многих затворов.
– Цельсь!
Осознавая весь ужас, неотвратимость происходящего, правозащитник вжал голову в плечи, завыл, задыхаясь в душном нутре мешка:
– А-в-в-а-у-у…
А потом, когда у него кончился воздух в лёгких, он судорожно вздохнул и застыл, вслушиваясь в мёртвую, сжимающую сердце костлявой рукой, тишину. Сейчас, вот сейчас мерзкий голос скомандует: «Пли!» И десятки выстрелов, сливаясь в один продолжительный треск, полыхнут в беззащитное тело Эдуарда Аркадьевича, пронзят его свинцовыми иглами пуль, и он погибнет, так ничего и не поняв в случившемся.
– Взв-о-о-д! От-т-ставить! Оружие на пле-е-чо-о! Кру-у-угом!
«Как – отставить?! Почему – отставить?! На минуту или… навсегда?!» – боясь поверить в удачу, плохо соображал Марципанов.
– Грум-грум-грум! – раздался размеренный топот сапог уходящей расстрельной команды.
С головы Эдуарда Аркадьевича сорвали пыльный мешок, и он задохнулся от чистого, с привкусом хвои, воздуха ослепительно ясного дня и счастливого осознания того, что самое страшное, кажется, миновало. Он дышал и не мог надышаться, словно сквозь толщу воды, из глубины, вдруг прорвался на поверхность.
Мутными от слёз глазами огляделся окрест. Он стоял, привязанный верёвкой к толстенному столбу, врытому посреди хорошо утоптанной, с клочками зелёной травы, площади. Судя по щитам с нарисованными на них вытянувшимися во фрунт фигурами солдат, это был плац для занятий строевой подготовкой. За огородившим плац дощатым забором виднелись крыши каких-то строений. Сквозь распахнутые настежь ворота правозащитник разглядел уходящий взвод с винтовками на плечах, шагавший в ногу по мощёной брёвнами дорожке.
В нескольких шагах от Марципанова стоял высокий и аскетично-худой подполковник. Рядом с ним – чины рангом пониже – майор, капитан и давешние, недоброй памяти, дедки – Акимыч с Трофимычем.
Офицеры были одеты в кители со стоячими воротниками защитного цвета, тёмно-синие галифе, заправленные в сияющие хромовые сапоги, на головах – залихватски заломленные набок фуражки с тёмно-синими околышами.
Подполковник, шагая длинными, как у цапли, плохо гнущимися в коленях ногами, подошёл к узнику, привязанному к столбу, брезгливо оглядел его с головы до ног. Подоспевший сзади майор услужливо подал начальству картонную папочку.
Осмотрев правозащитника, подполковник сказал с сердцем:
– Какое ничтожество… И это ничтожество, этот слизняк собирался покуситься на самое святое… На последний оплот настоящего народовластия… На наш островок свободы, о который уже много лет разбиваются в бессильной ярости волны империалистического океана! Порой, друзья мои, – обратился он к сопровождающей его вохре, – я сам искренне удивляюсь нашему беспредельному терпению, нашей гуманности, проявляемой к подобным подонкам, – с омерзением указал мизинцем подполковник на оплывшего в путах, безумно вращающего красными от недосыпа и слёз глазами правозащитника. – Вот и на этот раз, как это ни противно моим убеждениям, а также святой памяти всех, отдавших жизни за свободу трудового народа… Слушай меня, мразь! – сузив от ненависти глаза, он в упор посмотрел на Эдуарда Аркадьевича, расстреляв его не пулей, так взглядом. – Радуйся! Мы помиловали тебя, сволочь! Мы – не вы, империалисты, усеявшие планету миллиардами безымянных могил пролетариев. Мы не какие-нибудь фашисты. Правда, Акимыч? – обратился он к одному из старичков. И тот, толкавший вчера кишку Марципанову в глотку, вытянул руки по швам, отрапортовал, преданно пожирая глазами начальство:
– Так точно, товарищ подполковник! Они, эти капиталистические гады, наших в застенках пытают, а мы их шпионов принудительно свежими куриными яйцами кормим!
– Вот слушай, подлец! – указал Марципанову на Акимыча подполковник. – Яйцо! Диетическая пища! Но мы его не ребёнку скормили, а тебе, твоей ненасытной утробе, шпионская морда!
Млея от дикой абсурдности происходящего, Эдуард Аркадьевич покаянно кивнул. Главное – расстреливать больше не будут, сообразил он.
– Так вот, – подполковник открыл картонную папочку, вынул из неё трепетавший на лёгком ветерке документ и, дальнозорко отставив на вытянутой руке от глаз, стал читать: – Приказ начальника Особлага о помиловании. Руководствуясь соображениями гуманности, принципами социалистической законности, приказываю: применить к гражданину Марципанову Э. А., осуждённому по статье 58 к смертной казни через расстрел, акт помилования. Заменив исключительную меру наказания каторжными работами на 25 лет с отбыванием срока в особлаге с последующим пожизненным поражением в правах и проживанием после освобождения по концу срока на вечном поселении на режимной территории особого лагеря. Подписал приказ о помиловании сам… – подполковник со значением указал пальцем наверх, – сам хозяин лагеря – полковник Марципанов… Э-э… а ты, твою мать, кто? – округлил он глаза на правозащитника. – Фамилия!
– М-марципанов. Эд-дуард А-а-аркадьевич, – заикаясь, отрекомендовался тот.
– Ничего не понимаю! – покрутил головой подполковник.
– Да что тут понимать, – подоспел ему на выручку майор. – Этот вражина специально присвоил фамилию и имя хозяина. Это вроде того, как наши зеки Ленина и Сталина на груди колют, дескать, мы в вождей стрелять не посмеем. А мы и не стреляем. Надо пустить гада в расход – бьём пулей в лоб. И этому диверсанту номер присвоим. Он через неделю в золотом забое не то что фальшивую фамилию – настоящее имя своё забудет.
Правозащитник, начав кое-что соображать, заволновался, задёргался в плотно спеленавших его верёвках:
– Т-товарищи офицеры… Я действительно Марципанов. У меня… э-э… при аресте паспорт изъяли. Там и фотография, и прописка указаны.
– Да не может быть у этой вражеской морды такой же фамилии, как у хозяина, – горячился майор.
– Это я у тебя должен спросить, может или не может! – побагровев от ярости, набросился на него подполковник. – Ты, майор, дознание проводил, ты обвинительное заключение для тройки готовил, а потом приказ о помиловании Хозяину на подпись носил! Ну ладно он, человек не в пример тебе занятой и не обратил внимания на фамилию арестованного. Но ты-то должен был ему на особые обстоятельства дела указать?! А если бы мы сейчас этого… гм-м-м… гражданина шлёпнули, а потом выяснилось, что фамилия у него – настоящая?!
Переждав, стоя по стойке смирно, майор, всё также держа руки по швам, строевым шагом приблизился к правозащитнику, спросил строго:
– Вы, гражданин Марципанов Э. А., знаете полковника Марципанова Э. С.?
– Ох, дурак, – обречённо вздохнул подполковник.
– Знаю, – признался правозащитник. – Так звали моего дедушку – Эдуард Сергеевич Марципанов.
