Сергей Минаев - Духless: Повесть о ненастоящем человеке
Любители КСП и всяких бардов с детства вызывают у меня нечеловеческую ненависть. Что-то, на мой взгляд, есть в этом уродское и извращенное. Во всех этих палатках, свитерах грубой вязки (не «Paul & Shark», конечно) на бородатых (под Хемингуэя) мужиках, широкозадых бабищах в болоньевых куртках, которые обычно сопровождают мужичков-каэспэшников. Вся эта тошнотворная нудятина, когда несколько человек сидят в обнимку у костра, один придурок играет на гитаре и поет херовым, осипшим голосом «под Володю», а остальные, дрожа от холода и раскачиваясь в такт, подвывают типа «Ах Арбат, мой Арбат» или «паррррррррус, парррррррвали паррррррус» и т. д. О сексе под капающим потолком и говорить не приходится. Но, несмотря на все это, находятся еще редкие мудаки, готовые идти «в поход» по первому зову. Даже если место для похода – ближайший овраг.
Любитель Ольгина и комсомолок присел. Откинул одеяло и стал мазать себе бутерброд с красной икрой, приговаривая: «Вот икорка, вот. Хорошо». Икра, как вы понимаете, жуткая, сухая и самого низшего качества. Очевидно отношение МПС к пассажирам вагонов СВ, раз их кормят таким говном. (Хотя я допускаю, что денег МПС выделило на хорошую икру, просто местные закупщики купили самую плохую по цене самой хорошей, а разницу манданули себе в карман.) Мажет эта бессонная гадина бутерброд и вдруг говорит мне этакое:
– Костюмчик на вас спортивный напомнил мне вот еще что. Нам такие же, только синие, в стройотряде выдавали, на БАМе.
Нормальный ход? Я, несмотря на всю нетрезвость, сижу тут таким модником, в красном адидасовском спортивном костюме серии Vintage, а-ля «Beastie Boys» в 80-е годы, в красных же кроссовках «Fila for Ferrari» и даже где-то ловлю кайф от внутреннего диссонанса между нынешней модностью этого прикида и воспоминаниями о таком же внешнем виде бандитов в начале 90-х. Я, значит, чувствую себя этакой смесью гопника, собиравшего дань с палаток у Текстилей, и тусовщика с Ибицы, а эта гнида мне про стройотряды? Да если бы на дворе были тридцатые годы, я бы его замочил, а перед судом тройки оправдался бы, сказав, что он враг народа, ехал в Питер, чтобы убить товарища Кирова, и мешал мне спать. Выдыхая, я бормочу, что мне надо в туалет, беру сигареты и сваливаю в тамбур.
В тамбуре сквозит, отвратительно пахнет смесью холодного табачного дыма, плевками и мочой. Судя по концентрации, тамбур действительно не мыли, видимо, еще со времен царя Николая. Я закуриваю сигарету и смотрю на пролетающие мимо окна редкие деревья, постройки и проплешины полей. Вместе с ними в голове пролетают строчки Сашки Блока: «О Русь моя! Жена моя!» Хотя, учитывая окружающую темень, покосившиеся полустанки и запахи, правильнее было бы подумать: «Кому и кобыла – невеста». Хмель уже как-то отпускает, накатывают усталость и мысли о предстоящей встрече с дистрибьютором. Все эти финансовые разборки, борьба сил добра с силами разума, местная хитрожопость, предстоящий дележ рынка и проч.
В какой-то момент в тамбуре появляются еще два персонажа. Мужики лет по сорок. Первый – в джинсах и свитере, зато второй – в костюме и белых кедах. Этакий застрявший в восьмидесятых фанат брейк-данса. Я сразу окрестил его про себя брейкером. Стоят себе, курят и переговариваются полупьяными голосами. Я тоже курю сигарету за сигаретой, в голове туман, в СВ к бессонному старперу возвращаться совсем не кайфово. Чтобы разнообразить вечер, прислушиваюсь, стараясь врубиться, чего они там перетирают. Из калейдоскопа фраз «рынок», «дорого», «совсем охуели» и «не потянуть» – понимаю, что разговор, как всегда в России, когда литр уже выпит, переходит к экономике. (Следующая тема – внешняя политика и национальный/еврейский вопрос, но рядом с такими спорщиками находиться, как правило, уже опасно.).
Тут до меня долетает следующая тирада брейкера:
– Вот что интересно. У меня родня в Нижнем Новгороде. Так вот, там пиво местное стоит тринадцать рублей. А в Москве оно же уже двадцать пять.
– Ну, – отвечает второй, – это понятно почему. Доставка там, тыры-пыры, вот и стоит в Москве дороже.
– А! – радостно взвивается брейкер. – А почему тогда колбаса клинская и в Москве, и в Новгороде стоит почти одинаково? Чё, доставки нету? Или чё?
Лицо его собеседника, выхватываемое из темноты тамбура придорожными фонарями, покрывается морщинами, вызванными бешеной работой мозга в поисках решения данной экономической проблемы.
– Да… – говорит он вслух, – непонятки…
– Ага. И мне непонятно. Скорее всего мудаки они там все. Или считать не умеют, или тупые. Понятно и ежу, что скока бы ни стоила (ну в пределах там) – всяко бы покупали.
– Да… – окончательно запутавшимся голосом ответил второй. – Точняк.
Vox populum, скажу я вам, – страшная сила. Есть в ней что-то такое от гуннов. Конницей сметающее на своем пути все те ажурные замки социальных, экономических и философских схем, ежедневно (и за нехилые бабки) выстраиваемых учеными мужами. Гениями маркетинга и менеджмента. Если бы эти местные Бивис с Батхедом знали бы, какие катастрофически огромные деньги получают все эти отделы маркетинга, логистики, региональной дистрибьюции и планирования. Сколько времени тратится на расчет цены в далеком регионе, на уменьшение издержек, сокращение маржи и прочее и прочее. Чтобы там, в удаленном от Москвы регионе, какой-нибудь брейкер мог позволить себе купить под водочку колбасы, чтобы не ударило это по его облегченному покупкой водки карману. Чтоб покупал он чаще и больше. И за разумные деньги.
А тут – нате. Острый, как заточка гопника, аргумент: «Скорее всего мудаки они там все. Или считать не умеют, или тупые».
В такие моменты особенно остро чувствуешь свою удаленность от народа. Понимаешь всю никчемность своих трудов и усилий. Свою, а следовательно, и многотысячной армии менеджеров любых звеньев экономической цепи. Цепи, которая бьет тебя другим концом по голове, хотя кажется, что ты ее крепко держишь и направляешь. На самом деле – это она держит тебя.
Я иду в СВ с хмурым настроением. Только что вынуто еще несколько кирпичей из фундамента моей жизненной платформы. Еще немного – и вся моя жизненная философия рухнет, как Колосс Родосский. И вряд ли мои останки растащат на верблюдах некие условные арабские купцы. Во мне нет меди. Меня не на что переплавить…
В СВ тем временем умерло все. Надеюсь, до рассвета. Старпер храпит, посапывает и видит пятый сон. На часах два ночи. Я ложусь и стараюсь заснуть. Сплю я в поезде, который едет в Питер, традиционно плохо. Вот в обратном сплю очень хорошо. Видимо, это подсознательный страх ожидания ЧУЖОГО ГОРОДА. Или, может быть, переход опьянения в похмелье? Все равно, чем бы это ни было вызвано – сплю я отвратительно. Я ворочаюсь. Все время переворачиваю подушку. Беру шерстяное одеяло. Скидываю его. Опять беру. Борюсь то с ознобом, то с жарой. Проваливаюсь в дрему, открываю глаза, через некоторое время опять просыпаюсь. В общем, в таком состоянии я провожу какое-то количество часов и продираю свинцовые веки в шесть утра.
Мой соседушка, жаворонок этакий, уже сидит и готовится пить чай. Тут я начинаю понимать, что он наверняка заслан, чтобы отравить мой переезд своими глупостями, рассказами про КСП и молодость. Я сажусь, открываю пакет с соком и начинаю жадно всасывать в себя содержимое. Чувак тем временем разгоняет утреннюю шарманку словоблудия. Разминается, сука. Прицеливается всем этим «как спалось?» (ништяк, землячок), «скоро уже приедем», «чай надо взять». Я угукаю и делаю вид, что мне нужно что-то достать в сумке. Методично обшариваю карманы, готовлюсь слинять в тамбур и все такое. Тут мои пальцы натыкаются на какой-то комок в целлофане. Я медленно достаю его и украдкой разглядываю. Белая субстанция в целлофане.
«Что в пакете?» – спрашивает у знатоков телезритель из Тюмени.
Может быть, соль? Зачем? Что солить? Дорожную еду? Я что, курицу в поезд беру? Может, я турист, да? Догадка бритвой вспарывает мне мозг. Известно что. Порошок. Мозгоотбеливатель. «Тайд» для извилин. Одним словом, кокос.
Я поднимаю палец вверх и говорю каэспэшнику:
– Секундочку. Щас вернусь.
Хватаю узкую брошюру, рекламирующую вагон-ресторан, журнал и пулей несусь в туалет. В этот утренний, похмельный час он, к счастью, свободен. Открываю дверь, разворачиваю журнал, кладу его на раковину, высыпаю содержимое. Аккуратно раскатываю его на две дороги и быстро убираю стафф.
«Счастливого пути!» – желает мне реклама МПС на двадцать четвертой странице.
– Спасибо, – вслух отвечаю я.
Выхожу в тамбур. Минут пять туплю в окно. Просыпаюсь окончательно. Обретаю плавность в суставах, некоторую веселость. Иду в СВ.
Последний перед Питером час пребываю в хорошем настроении. Смеюсь над шутками старпера, врубаюсь во все его базары про Ольгино. Говорю, как я люблю играть на гитаре (ага, дайте струны, прямо здесь исполню). Хохочу от души и т. д.
Наконец поезд прибывает в Питер. Я беру сумку, долго раскланиваюсь с соседом, желаю хорошей командировки и говорю что-то вроде «вот хорошо бы и обратно так ехать». Давлюсь смехом и выхожу на перрон. Прохожу вдоль поезда, затем через здание вокзала, звоню встречающему меня питерскому сотруднику Леше. Говорю, что приехал. Он говорит, что подъезжает к вокзалу. Я выхожу на улицу, закуриваю сигарету, хотя курить не хочу. Делаю две затяжки и кидаю ее в Питер. Питер моментально кидает мне в лицо горсть мелкого дождя. Такая нынче погода.
![Nam Heesung - Лунный скульптор [книга 5]](/uploads/posts/books/114683/114683.jpg)
![Nam Heesung - Лунный скульптор [книга 6]](/uploads/posts/books/114700/114700.jpg)
