Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга первая. Сказка будет жить долго
«Как мама давала своему папе деньги и он их у неё забирал, чтоб купить для неё что-то? Какой-то шкаф. Деда бы никогда в жизни ничего не взял. Он только дарил, дарил… Я же тоже у них подолгу жила, и они мне покупали и одежду и игрушки и катали везде. Что, мама им за это тоже деньги платила? Что это она такое говорит?! Это неправда!»
Всё-таки взрослые – очень странные! Или дети пока ничего не понимают в жизни и на самом деле сами дети странные? Им кажется – трагедия, катастрофа, мир перевернулся, а, оказывается, – всё нормально. Вот только что мама назвала бабулю «стервой» и сказала, «чтоб он сдохла!», а бабуля же её мама! Как она могла?! И причём здесь какая-то проданная квартира?! Если даже и квартира «продана», бабуля продала свою же квартиру в Большом Городе! Мама говорит, что бабуля – «убийца», а папа завтракает и мажет масло на хлеб! Может, убийца – это ничего страшного? Проданная квартира – это страшно, а бабуля-«убийца» – это не страшно?
Папа вообще лучше всех на Земле умеет делать вид, что вокруг него всегда всё нормально. Ничего не произошло ни тогда в промозглом марте, ни сейчас за столом. Папа будет есть с аппетитом, доест и пойдёт по второму кругу «успокаивать» маму, потому что Аделаида снова её «разнервировала». И вот, чтоб маме не стало «плёхо», папа снова пойдёт с ней «гаварит» (поговорить). С Аделаидой он особо не разговаривает. Не только папа, никто, вообще ни один человек на свете, даже Кощейка, не спросили у неё: скучает ли она по маленькой квартирке за старой коричневой дверью, с зеркальным трельяжем и фарфоровыми статуэтками за стеклом; скучает ли по дивану с клетчатым пледом и дедыным коленям; по пластмассовому Буратино, по почти настоящему паровозику вокруг ёлки, по запаху земляничного мыла на кухне? Помнит ли что-нибудь из прошлой жизни? Ни у одного человека на свете не нашлось слов сочувствия для неё, словно она – толстая механическая кукла, созданная для развлечения окружающих, которой не даны ни эмоции, ни мысли. Ах, нет! Чуть не забыла! Сёмочку надо очень любить! То есть из всех чувств на свете Аделаида чего обязана ощущать, так это безмерную любовь к Сёмочке, потому что, как любили говорить мама и папа:
Вот мы когда уйдём, ты останешься совсем одна на всём белом свете! У тебя же никого, кроме братика, не будет! Мы уйдём, а вы вдвоём останетесь! И никого у тебя уже другого не будет!
У Аделаиды вставал перед глазами огромный, весь во льду скользкий Земной шар, без деревьев, без домов, без скамеек. Вокруг нет ни одного человека, ни ребёнка, ни взрослого. И они с Сёмочкой, обнявшись, стоят в центре этого шара и ждут, когда ледяные ветра сдуют их прочь с суши, и они улетят куда-то в заоблачные пространства. Это была отвратительная и очень страшная картина!
Но самым чудовищным и необъяснимым было то, что бабуля, её любимая и добрая бабуля оказалась «стервой», «ведьмой», «воровкой» и «убийцей»! Вдруг всё, что говорит мама, – это правда?! Интересно, бабуля по ней скучает? Или она в тюрьме с другими убийцами? Нет, если б была в тюрьме, мама бы уже ходила радовалась и всем рассказывала.
Как-то Аделаида всё же спросила – почему никто не жалеет детей?
А чего их жалеть? – Удивилась мама. – Живут припеваючи, ни черта не делают. Память у детей короткая, – любит повторять мама, – им что в лоб, что по лбу – всё едино. Всё наплевать!
Вот оно как! «У детей память короткая», поэтому мама и говорит часто одно и то же, чтоб Аделаида лучше запоминала. Переживать и страдать, оказывается, умеют только взрослые, потому, что они «много жили», всё всегда знают, у них «богатый внутренний мир», они помнят долго и «мучаются». А дети – это так, что-то вроде необходимого придатка к жизни, который надо иметь как необходимую при семейной жизни вещь. Когда их «воспитываешь в строгости», они потом тешат родительское тщеславие. Только для этого их сперва надо кормить, учить, ругать, желая при всём этом добра. И совершенно не нужно заморачиваться разными глупостями, интересуясь у них, какого цвета им видится небо, как им пахнет весна, что они чувствуют при виде котёнка? Всё, что родители делают – это всегда правильно. Тем более, если родители учителя. Потому, что они знают, что должны дать детям всё «самое лучшее» – образование, воспитание. Им лучше знать – чего детям надо и чего не надо, как им жить, что делать, чем интересоваться, что любить, за что презирать, с кем дружить, о чём думать… Всё это, конечно, так, мама всегда «лучше знает». Только Аделаида, не задумываясь ни на секунду, отдала бы с радостью любые «шикарные» квартиры на свете, лишь бы вернуть всё как было! Если невозможно всё из разнесённого в клочья и разбомблённого в щепки огромного, но такого хрупкого детского мира, то хотя бы малую часть…
И закрылась бы навсегда эта Аделаидина страшная катастрофа, произошедшая с Большим Городом, если б не прозвучал дикой какофонией заключительный аккорд оглушительной кантаты.
На следующий Новый год бабуля, которую в тюрьму почему-то так и не посадили, прислала им четыре билета на московскую «Ёлку в Цирке». Она их передала через каких-то знакомых. Может быть, она не хотела нарушать традицию, по которой Аделаида каждый год ходила зимой с дедой в цирк? Мама билеты с отвращением приняла, опять полдня кричала про «проданную квартиру» и «убийцу», не порвала их и не выбросила. В воскресенье они всей семьёй поехали в цирк. А когда они – мама, папа и Сёма в антракте пошли в туалет, то случайно встретили бабулю в фойе. Мама очень удивилась, а потом мама, папа и бабуля долго и горячо что-то друг другу говорили на почти непонятном взрослом языке. Скорее всего, опять про квартиру. Говорили некрасивые слова «нотариус», «по доверенности», потом ещё что-то. Бабуля говорила, говорила, говорила, чуть не заплакала, а потом сдержалась и сказала, что в конце после представления, если они не хотят к ней «домой», то она хотя бы отвезёт их всех четверых на междугороднюю автобусную остановку.
Аделаида очень обрадовалась: и что бабуля снова появилась, и что отвезёт их, потому, что на улице пошёл дождь со снегом, задул ветер и стало очень холодно. Родители, несколько растерявшись от неожиданности, вроде сперва согласились, хотя и говорили, что ни за что больше не сядут в эту «проклятую машину подлой воровки», которая «убила деду»:
– Ну, хорошо! Вези, если тебе так хочется! – мама сделала гордое лицо и отвернулась.
– Чёрт с ней! Пусть везёт! – бросила она папе через плечо, проходя к входу сектора.
И тут внезапно, к дикому ужасу Аделаиды, папа, первый раз в жизни, вдруг заистерил так, что на него оглядывались сидящие в буфете люди:
– Нэт! Я сказал – нэт! Я сказал, что в этот машину с нэй ныкада болше не сиаду! (Я сказал, что в машину с ней больше никогда не сяду!), – и внезапно выдал нечто уж совсем несуразное, такое, что у Аделаиды вычеканилось в мозгу заглавным шрифтом и стальными буквами на всю жизнь. – Люче я вазму Сому на руки и уйду адын куда-нибуд!
Это было первым откровением для Аделаиды: оказывается, её «братик» – это всё самое дорогое, что у папы есть, если он собирался «брать» его «на руки» и куда-то бежать, спасая от соседства «убийцы» в маленьком горбатом «Запорожце». Если эта «убийца» такая опасная, что детей надо «спасать», то почему только Сёму?! Разве она папе никто?!
Эта история с цирком и стала началом конца такого славного, беззаботного и солнечного детства Аделаиды.
Глава 12
Что ей деда говорил в тот вечер на берегу моря под шелест волн? Многое. Но, всё равно – она помнила каждое слово, хотя половину не поняла, а во вторую половину просто не поверила! Не так, чтобы совсем не поверила, просто как-то уж очень было похоже на страшную сказку. Поверила как в сказку.
– Знаешь, – сказал он тогда, глядя не на неё, а куда-то вдоль берега, на огни набережной, отражающиеся в ряби воды и пропадающие где-то далеко-далеко – я ведь не совсем твой дедушка…
– Ой, да знаю, знаю!.. – радуясь, что сейчас темно и посему не видно, от души скривившись, стала поддакивать Аделаида. – Конечно! У меня теперь есть младший «братик», которого я должна «любить», как говорит мама, должна ему во всём уступать, защищать во дворе, давать свои игрушки. У меня ничего своего нет, у нас всё «наше». Ты не совсем мой, но и его дедушка. Знаю… конечно…
– Нет! – Деда глубоко вздохнул. – Хотя, в некотором смысле да, – он мягко остановил её, прикрыв рукой детскую пухлую ладошку.
Внезапно от этого поспешного «Нет!» и тепла его руки Аделаиде стало холодно и тревожно! Она поняла, что сейчас услышит нечто, что захочет поскорей забыть, просто выбросит# из памяти. Только всё оказалось не гак страшно! То, о чём говорил деда – не могло быть правдой. Он всё придумал! Ну, и ладно! На то детям рассказывают сказки и приключения. Она быстро успокоилась и повеселела. Правда, один только вопрос мучил её: для чего он всё это придумал? У всего должен быть смысл. В сказках добро всегда побеждает зло, и их рассказывают, чтоб дети, как это называется? Ах, да! Делали выводы! А зачем деда это сочинил и рассказал ей? Какие выводы должна делать она?!
