Ольга Новикова - Христос был женщиной (сборник)
Гость нисколько не пугается. Перешагивает расползающуюся кучу, портфель ставит на стул, туда же бросает снятую дубленку и, никак не комментируя свои действия, идет на кухню. Возвращается с метлой, совком и мусорным ведром.
Быстро нашел. Знает, как устроено обычное хозяйство…
Вынув тряпку из рук Кристы, Гераберет оцепеневшую за плечи и не столько подталкивает, сколько переносит в комнату, подальше от места преступления. По-отечески. И руки у него теплые, нежные, как у папки…
Потом гость методично и небрезгливо сметает всех червей в совок, выбрасывает в зеленый мешок, устилающий ведро. Не тратя времени на пояснения, отжатой тряпкой проходится по всем углам прихожей, пару за парой поднимает обувь и протирает под ней тоже. Перед тем как кинуть тряпку в мусор, спрашивает:
– Не жалко?
– И половик, половик тоже выбросьте! – Криста все еще не решается выйти в коридор.
Выполнив просьбу, Гера завязывает мешок и, не надевая дубленки, выносит его из квартиры. Отсутствует долго: явно не подложил свинью в мусоропровод, а искал и нашел спецбак в соседнем дворе. Чтобы ползучие гады замерли, замерзли.
Пока его нет, Криста сдергивает майку, прямо над раковиной моет подмышки, под грудью, шею, лицо, руки, поочередно задирает ноги, чтобы сполоснуть ступни… Под душем было бы быстрее и чище, но неловко же, если Гера застанет ее совсем голую… Промокает капли воды и успевает надеть лифчик и чистую васильковую футболку с длинными рукавами. Готова к встрече.
– Это трупные черви, – объясняет Гера, застилая ведро новым мешком. Сам догадался, где хранится рулон. – Тело куда дели? Кого вы замочили? В своем-то доме зачем? – сохраняя неулыбчивое лицо, спрашивает он.
Шутит, конечно. Или нет?
Обессиленная второй волной неожиданного ужаса, Криста бухается на стул и как можно лаконичнее рассказывает о Крысе. Все равно длинно получается. Но Гера хорошо слушает.
– И я живал с грызунами… Придется обыскать вашу квартиру. Ордер даете?
Криста только кивает – нет у нее сил улыбнуться, встать, а тем более помогать ему в поисках трупа.
Сколько-то времени она сидит одна посреди кухни. Буквально в полном одиночестве, даже ни одна мысль ее не навещает. И только когда Гера возвращается и, подняв руки, демонстративно наставляет на нее пустые расправленные ладони: мол, сдаюсь, – она соображает, что задолжала. Хоть кофе надо же ему предложить.
Не вставая, только чуть поелозив попой, чтобы сдвинуться вместе со стулом, дотягивается до джезвы, до банки с «Арабикой», накладывает темно-коричневый порошок и замирает.
– Я отличник кофейного производства… – Гера забирает у нее фигурный ковшик. Стоя у плиты, объясняет, что крыса, наверное, сдохла где-нибудь под плинтусом или под полом. – Не взламывать же! Придется ждать, пока она мумифицируется. Месяца два будет припахивать. Потерпите?
Очень не хочется, но приходится выбирать из двух зол. Только представишь, что снова надо искать работяг, которые будут околачиваться тут целый день, а может, и не один, руша и так не очень безупречную квартиру… И не факт, что найдут очаг разложения…
Лучше поживу с открытыми форточками.
– А фотографии покажете? – не очень искренне просит Криста. Из вежливости и в благодарность про них вспоминает.
– Конечно! – радуется Гера. И тут же одергивает себя: – Послезавтра. Подходит? – смотрит он в Кристины глаза. Синее отражается в синем…
Дает силы…
Немо, но уже совсем честно она удивляется: «Почему не сейчас?»
– На сегодня вам, пожалуй, хватит впечатлений, – отвечает он на невысказанный вопрос. – Я только пару снимков сделаю…
Достает из портфеля серебристую камеру и, потанцевав вокруг стула с Кристой и пощелкав, прощается.
Через день Криста готовится к визиту. Вскакивает рано, еще до семи. Ставит тесто, лепит пирожки с капустой и морковкой. Много начинки в прозрачной почти оболочке – для непотолстения. С «Наполеоном» не лень повозиться. Все делает в охотку.
Почему?
Копошится внутри неясное, неопределенное чувство – как будто встреча должна изменить что-то в ее жизни. С чего вдруг?
Нет-нет, Криста боится даже мысленно разглядывать предчувствие, уточнять…
Пока остывает только что загустевший заварной крем, надо успеть раскатать каждый корж, вырезать круг, обводя большую тарелку. По четыре умещает на противне. Они чуть-чуть налезают друг на друга, но в духовке от жара сжимаются, и каждому хватает места. Дольше всего – намазывать все шестнадцать коржей, особенно тщательно края, как учила мама – не то торт получится суховат.
С детства помнится, как пекли этот трудоемкий торт на папин день рождения. К приходу гостей стол накрыт. Живописно. Каждый салат украшен по-своему: мухоморы из помидоров с крапинками майонеза, розочки из вареной моркови и свеклы, а на блюде с холодцом – цветочное панно. В общем, форзац «Книги о вкусной и здоровой пище», только изобретательнее. И само застолье… Ни одной рюмки без тоста – и пафосного, и с приколом… Перед чаем – танцы. Иногда и до упаду… на диван или в кресло.
Вот именинник сам разрезает главный торт и раскладывает куски по тарелкам. Все гости – как коржи в «Наполеоне»: и сплавлены вместе, и каждый сам по себе, каждый свободен. Умел отец объединять, не лишая индивидуальности.
Умеет! Он же жив…
…После готовки и уборки Криста отмокает в ванне. Смывает страхи, чтобы не портили приятное предвкушение встречи. И даже успевает посидеть за компьютером. Пальцы бегают по клавишам, выстукивают веселый марш, который вытесняет всю темень из души. Хорошо!
Гера звонит вовремя, но не в дверь, а по телефону. У него чепе. Горящая путевка. Едет с дочерью в санаторий.
– Заболела? – забыв про себя, тревожится Криста.
Нет, здорова, слава богу.
Но тогда почему так внезапно?
Гера бормочет что-то невнятное.
Сникнет еще сильнее, если рассказать, как готовилась к его приходу. Как зря готовилась.
Пожалела его.
В голосе удается сохранить казовую бодрость, но отчаяние этим не прогонишь. И оно такое отчаянное, оно как-то неадекватно событию… Странно…
Женский инстинкт самосохранения переключает думалку на ерунду.
Самой теперь все есть? Толстеть и еще больше расстраиваться…
Может, Эрика позвать? Он давно просится в гости…
Криста идет на кухню. Подумать. Окидывает взглядом стол. На торте что-то черное… Уголек, наверное, попал. Рука тянется, чтобы убрать камешек, но тот оживает, и в воздух лениво так поднимается несколько мух. Пролетают короткое расстояние и садятся на оконную занавеску. А там еще целый выводок…
В феврале разве бывают мухи?
Несколько жирных насекомых удается прихлопнуть в складках шторы. Отвратительная белая жижа остается на материи. Нужна стирка.
Пока Криста в ванной смывает струей из душа противные кучки и руками отстирывает пятна, мухи на кухне освоились: облепили стекло, оседлали вьюнок, ползущий по потолку…
Приходится с ходу ринуться в бой.
Уф, вроде всех уничтожила. Так навострилась, что свернутой газетой с первого раза прихлопывала любую черную гадину. Оглушала, но не давила. Убивала потом, сжав ее в бумажном комке.
На всякий случай накрыла стряпню чистым полотенцем и выскочила на улицу. Не куда-то, а лишь бы из… из опять оккупированного дома.
В ожидании
Ева
– Ты где?.. Как это «не знаю»? – Ева отнимает мобильник от уха и смотрит на его экран. Недоумевает. Сердится. Поворачивает лицо влево, к шоферу, и повторяет саркастически: – Она не зна… – Но уже на середине фразы в непроницаемой бизнес-леди проклевывается стихийный философ: – Вот здорово! Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу… – мечтательно декламирует она. – Слушай, Крист! Павлушка уезжает во Владимир – у него там дела… Давай ко мне! Устроим девичник. Переночуешь, а утром, может, и поймешь, на каком ты свете. Но смотри на восток! Там – солнце. Давай в Китай вместе съездим, а?
Молчание. Настороженное. Не поспевает подруга за Евиными мечтами, многие из которых уже стали былью.
– Успокойся! – командует Ева. – Джазик сейчас отвезет меня причесаться, а потом за тобой заедет. Придется тебе, правда, очнуться и назначить точное место.
А сама Ева как раз намеревается повитать в облаках. Сойдет для этого и парикмахерское кресло. Соскучилась по такому состоянию – когда живешь в вечности, а не в конкретном времени и не в определенном месте… Из-за того, что голова занята этим чертовым кризисом, мысли не уходят в самоволку даже перед сном, даже в самолете…
Обычно именно при долгом перелете, особенно на другой континент, получалось уловить музыку сфер и закрепить на нотной бумаге последовательность звуков, из которых потом и составляется крупная форма.
Мало кто понимает ее творения… Люди искусства все еще верят в силу прямого высказывания и требуют его от музыки… А нужно всего-то вернуться назад, далеко в прошлое.
