Елена Бочоришвили - Только ждать и смотреть
– Я еще не видел его коллекцию! – пожаловался я.
– Конечно! – откликнулся старик. – Как ее найти в этом бедламе? “Коллекция” – это слишком громко сказано! Там всего одна книга! Марк купил ее в России за бесценок, говорит, что спас от огня. Вы, кстати, сидите на ней! Вот, встаньте со стула!
Я встал, и мсье Туччи показал мне, как откинуть сиденье кухонного табурета. Там, в старомодной картонной папке с тесемочками, была вся арт-коллекция Марка Окли!
– Я не понимаю, почему Марк не может расстаться с этой книгой! – продолжал выдавать слово за словом мсье Туччи. – Особенно сейчас, когда его бывшая “мадам” выкручивает из него последнее, ему постоянно нужны деньги! В этой книге описывается, как какой-то поручик едет из России в Персию – это в начале XIX века – и по дороге рассказывает обо всем, что видит. Иллюстрации, правда, великолепные. Тот рисунок, который любит ваш отец, называется “Портрет грузинки”.
32Иллюстрации действительно великолепные! Самое поразительное в них – это буйство цвета, не утратившее силу за двести лет. Литографии выполнялись в черно-белом варианте, а потом их раскрашивали вручную. В самом первом петербургском издании – типография Плюшара, 1819 год – иллюстрации входили в отдельный атлас, в последующих изданиях они стали частью книги. Иллюстраций всего шестьдесят две, и примерно сорок из них, выполненные литографическим способом, принадлежат Александру Орловскому. Примерно – потому что некоторые из работ не подписаны, нет остроконечной А, разбивающей овал О, и об их авторстве можно только догадываться.
Марк нашел эту коллекцию в одном из московских двориков, когда успешно оторвался от “хвоста”. Ему доставляло удовольствие сбегать от своего постоянного эскорта – сотрудников КГБ. Мой отец не считал подобную практику порочной – “ну да, они были обязаны следить за мной, иностранцем-империалистом, они ведь не знали, что я убежденный коммунист!” Он сбегал для того, чтобы научить агентов работать лучше.
Марк набрел на бабушку, которая сжигала старые книги. “Отсырели в подвале, – ответила она ему на вопрос, – а я все равно по-ихнему не читаю!” Книги были практически мокрыми и не горели. Мокрым был и весь подвал, в котором жил и умер человек, читавший “по-ихнему”, на иностранных языках. Марк протянул руку в огонь и достал несколько листов. Les Géorgiennes sont sans doute de fort belles femmes… (“Грузинки, несомненно, очень красивые женщины…”)
Я верю в историю Марка, хотя она невероятна. Верю потому, что Зак Полски, арт-коллекционер с многолетним стажем, рассказывал мне, что искал картины только в самые первые годы своего увлечения. А потом работы, о которых он мечтал, сами стали искать его, они будто шли, надвигались на него со всех сторон. Зак говорил, что начал покупать совершенно ненужные ему натюрморты с мертвыми утками или портреты с вечно живым Лениным, чтобы при случае обменять их на работы Орловского. У него появилась уверенность, что “случай” ожидает его на каждом углу. Возможно, этот феномен известен всем серьезным исследователям или каждому, кто сильно любит, – предмет твоего пристального внимания, одержимости и обожания вдруг отдается в твои руки, как отвечает взаимностью на любовь. “Поди ко мне! Давай сведем расстояние между мной и тобой на нет!” Разве удивительно, что самой первой спасенной Марком из огня иллюстрацией был портрет грузинки?
Я должен сказать, почему первое подписное издание книги Друвиля является бесценным. Потому что это исключительная редкость – примерно как не побывавший в обороте серебряный рубль с профилем покровителя Александра Орловского, великого князя Константина Павловича, отказавшегося взойти на царский престол. Едва ли сейчас осталось “в живых” более двух-трех экземпляров этой книги во всем мире. На аукционах активно продаются, поднимаясь в цене, более поздние издания, а вот первый, точнее, самый первый, сохранившийся до наших дней экземпляр 1819 года, был спасен от огня студентом-иностранцем Марком Окли в конце шестидесятых годов. Комитет государственной безопасности, выславший его из страны, позволил ему вывезти сигнальную копию книги на “ихнем” языке. Убежденному коммунисту не удалось научить агентов работать лучше.
“Грузинки, несомненно, очень красивые женщины… Они худые, и их фигуры можно назвать длинными… Грузинки славятся цветом своей кожи, который действительно прекрасен, но про который при ближайшем рассмотрении нельзя сказать, что он естественен… Их носы длинные, как, впрочем, и у грузинских мужчин… Их черные глаза полны истомы…”
Иллюстрацией к этим словам служит портрет грузинки в национальном костюме. Высокая женщина в шароварах и длинном халате держит в руках веточку розы. Темные волосы чуть выбиваются из-под светлого головного убора, глаза опущены, на щеках гуляет румянец. Вся красота портрета – в цвете, в невероятном сочетании цветов – малинового с зеленым, и желтым, и розовым, и красным, и черно-белым. Буйство цвета! В сдержанной, скованной позе женщины – девичья неуверенность в себе. Почему молодая грузинка робеет перед художником? Может, ей еще не приходилось испытывать на себе пристальный взгляд мужчины? В первый раз? Тысячи глаз внимательно рассматривают ее в многочисленных изданиях в самых разных странах вот уже двести лет! И каждый раз – как в первый раз…
“Красную розочку, красную розочку я тебе дарю!”
Могу подтвердить, что женщина, изображенная на портрете под номером девять – “Грузинка в национальном костюме”, – в книге Гаспара Друвиля “Путешествие в Персию…” (Санкт-Петербург, типография Плюшара, 1819 год) удивительно похожа на знаменитую певицу советской эпохи (и мою мать) Лили Лорию.
33В день, когда я наконец решил объясниться с отцом, пошел первый снег. Я, помню, взбежал наверх, в свою мансарду – хотел посмотреть из окна-люка, как падают с неба снежинки, но толстый белый непрозрачный слой уже лежал на стекле. В комнате стоял серый мертвый свет, от него почему-то гудело в ушах. Я спустился в подвал, сел в кресло, в которое обычно садились мои “модели” – старички и старушки, – и стал ждать. Портретов собралось уже много, и все эти черно-белые пожилые лица ждали вместе со мной. Вот сейчас Марк придет: “Прощай – до сви-да-ни-я!” Часы свое оттикали, настало время. Надо поговорить как мужчина с мужчиной. Нечего было прятать от меня свою коллекцию. Нечего скрывать от меня, что ты любишь мою мать. И не притворяйся, что ты забыл про первое число, оно наступит завтра, как взойдет солнце. Мсье Туччи объяснил мне кое-что: это не ты должен деньги “мадам”, а она тебе, просто каждый месяц нужно выплачивать в банке ипотеку за дом, который вы купили вместе, а вместе вы уже не живете. Дом надо бы продать и разбежаться, но ты не можешь убедить “мадам” съехать. И она приходит и выбивает из тебя деньги на долг, на машину, на что еще – на новый лифчик? Нет, здесь дело не в деньгах. Она выбивает из тебя раскаяние за то, что ты прожил с ней семнадцать лет не любя…
Ничего не надо бояться, папа, я уже взрослый, я все пойму.
И еще. Я звонил в Тбилиси. Мне самому верится с трудом. Лили была дома, Марк! Она сказала, что ввели комендантский час, патруль стреляет без предупреждения. Мой школьный товарищ ничего не знал, он утром выехал в деревню за картошкой, а когда возвращался вечером, в город уже входили войска. Мужчины в полевой форме пытались остановить его машину, он решил, что это бандиты, и проехал мимо, не остановился. Да, пулей в голову. А Павле арестовали в одной бывшей братской республике. Куда он спрячется, в нем ровно два метра роста. Он сейчас сидит. Рядом с ним, кстати, в той же тюрьме сидит бывший министр нового правительства, который был когда-то министром старого правительства и на которого Павле, по обвинению, покушался. Министр не поделил что-то с новым президентом, экс-коммунистом, который пришел на смену антикоммунисту и на днях крестился…
Марк, Лили сказала мне самое страшное, что может сказать любящая мать любящему сыну: “Не приезжай!”
Она больше не поет, ты знаешь. В Тбилиси сейчас можно услышать любые звуки – от автоматной очереди до рева военного самолета, и гул танков, и артиллерию. Я уже не помню, совершенно не помню, когда в последний раз слышал стук одиноких женских каблучков в ночи: тик-так, тик-так…
Лили была дома потому, что она в ссоре с Нодари, не сошлись по политическим мотивам. В канадских семьях подобные причины бывают? Они больше не вместе, Марк. Да, я сказал Лили, что ты ее любишь и ты ждал, что она приедет. Ведь ты сам не решился бы на такое признание, а? А она? Она рассмеялась: “Он сумасшедший!” Я думаю, обыкновенное женское кокетство. Уж я в этом кое-что понимаю!
Все еще может быть, Марк, вот что я хочу сказать. Иногда жизнь дает нам второй шанс. Какое-то слово, взгляд, поворот головы, вздох, глупость – а вся судьба…
…Как долго я сидел в кресле, застыв, как модель для портрета, и ждал, и мечтал, а снег за окном не падал, кружась, а валил, по-канадски. Пришел Лоран в черных наушниках и начал убирать снег, я видел из подвального окна его высокие сапоги и лопату. “Дурка! – вспомнил я смешное слово Эммочки. – Это ведь снег, не мусор, зачем его убирать? Дай ему полежать, он сам растает!” Я ведь не знал, что в Монреале снег не тает почти до мая, и, когда наконец наступает весна, ее принимают за лето.
